Наследники Фауста (СИ) - Клещенко Елена Владимировна. Страница 23

— Тем, кто осматривал… — тупо повторила я. Значит, могло быть и так, что все принимали меня за Генриха, и я сама не сомневалась, что превращена, но стоило бы мне, допустим, зайти в церковь… — А что может прекратить наваждение?

— Помощь святости. Кроме того, есть некоторые естественные методы, которые церковь полагает дозволенными. Главное, что необходимо, — сильное желание околдованного… Но вы же и сами вернули себе свой облик?

— Пожелав того. — Я бессильно опустила руки на колени. Господи, как все оказалось просто! я захотела поддаться наваждению, а потом захотела его разрушить — и в этом было все дело? Дымный зал, пьяные выкрики, мое собственное плачущее лицо… Он, Генрих, тоже говорил, что видит сон и хочет проснуться… Но позвольте-ка…

— Но если человек только внешне уподобляется лошади — откуда у него сила животного?

— Теологи учат, что кладь за превращенного таскает дьявол. В прошлом веке такое объяснение не находили слишком замысловатым. Тогдашние исследователи считали благочестивым верить в то, что Божьи попущения удерживают нечистого в границах, очерченных весьма замысловато. Превращены и сотворены дьяволом или его слугами могут быть только низшие твари, зарождающиеся в гниении, от червей до гадов; человек не может быть превращен, ибо это было бы подобно акту творения, что недопустимо; но человек может быть околдован, причем влияние нечистого распространяется только на чувства и фантазию, но не на душу… Словом, черту легче самому впрячься в повозку, чем сделать лошадь из человека. Я хорошо знаком с этими воззрениями — ваш почтенный отец, помнится, принуждал меня читать «Malleus maleficarum», по вопросу каждый вечер, пока я не наловчился цитировать этот классический труд с любого места. Несомненно, превосходное руководство для гонителей ереси, — (тон последних слов откровенно противоречил их смыслу), — но все же почтенные доминиканцы были более практиками, чем учеными… или более учеными, нежели практиками, затрудняюсь сказать, но беспокоило их главным образом соотнесение фактов и теорий с тем, что сказано в Библии. Некоторые другие исследования, а также мой собственный печальный опыт свидетельствуют в пользу того, что Господь попускает проклятым значительно больше, чем священный трибунал, Библия же, к нашему счастью, повествует главным образом не о порождениях преисподней, и разыскивать в ней сведения этого рода — занятие неблагодарное и сомнительное. Это между нами… Словом, если вы делали нечто такое, что вам не под силу в вашем подлинном обличьи — возможно, превращение вправду имело место.

— Делала. — Я вспомнила дубовый стул, ставший легким, каменную ограду, через которую я перемахнула вместе со всеми по пути в трактир, Ганса, едва не упавшего со скамьи. — А кроме того, потом… когда я снова стала собой…

Недоставало еще опять покраснеть!

— Если я делала только то, что делал Генрих в тот день, — слушала лекции и ужинала в трактире, то откуда взялась пыль и грязь на моей одежде? — уверенно договорила я. — Не следует ли отсюда, что мое тело действительно принадлежало не мне?

— Быть может, — ответил господин Вагнер. Понял он или нет, о чем я умолчала, но виду не подал. — Однако есть еще одна возможность, извините, что говорю об этом… Одержание.

— Одержание?.. — Я с трудом подавила ужас: то, что мое тело могло быть предано не чужой человеческой душе, а злому духу, показалось мне омерзительным. — Вы подразумеваете: то, что я, как мне казалось, совершила в чужом обличьи, было только сном или видением, и пока оно длилось, я была одержимой? Безумной?

— Я не утверждал этого, — мягко сказал мой собеседник. (Кажется, мои спокойные и уверенные слова прозвучали довольно-таки жалко.) — Опровергнуть меня легче легкого. Если хоть кто-то видел поступки Генриха, когда вы были им…

— Я ни с кем из знакомых не говорила в городе после этого, — устало ответила я. То, что я мнила сражением с дьяволом, оказалось всего лишь призраком, сном, который не ввел бы в заблуждение человека более чистого и с более сильной волей.

— Но все же вы прервали наваждение. Может быть, оставим это пока? Я так и не понял, каким путем вы попали в Виттенберг…

— Я пришла со странниками, ищущими проповеди Лютера, хотела разузнать об отце.

— Вы вправду его дочь — вот одно, что могу вам сказать! Совершенное вами не под силу обычной девушке.

— Пустое, — я не желала принимать утешений. — У меня ведь были деньги, и… Ах да, кольцо. Вы узнали его?

— Я видел его множество раз. Это кольцо, или такое же, носил ваш отец. Мне случалось видеть, как он вызывал с его помощью того, кто явился к вам.

— Оно было при нем после его смерти?

Ответ запоздал. Господин Вагнер не смотрел на меня; судорога прошла по его лицу.

— Я не знаю. Он… Обстоятельства были таковы, что я забыл про кольцо. Следовало бы вспомнить, но… словом, моя вина. Оно было точно таким же — за это могу поручиться.

Мой рассказ о договоре, написанном кровью, и о том, как Дядюшка предъявил права на мою душу, вызвал лишь краткий комментарий: «Не более и не менее? Ну, там будет видно». К тому времени у меня уже не было сомнений, что этот человек мне поможет, и все-таки у меня отлегло от сердца. О беседе в лавке ростовщика я поведала совсем уже весело.

— Вы поступили мудро, милая фройлейн, что остереглись вторично закладывать это дьявольское изделие! По меньшей мере одна опасность несомненна: попасть на купца, который уже держал его в руках. Я помню, как ваш отец подбрасывал его на ладони и приговаривал: хоть бы ты сгинуло, проклятое, за тебя же деньги плачены!.. Его нельзя было и потерять.

— В этом я успела убедиться. — Я рассказала о двух своих попытках.

— …Вот и все. Вчера мы пришли в Виттенберг, и чтобы остаться здесь, я стала искать службу.

— Я подарю добрейшей Марте самых дорогих лент, — торжественно пообещал господин Вагнер. — Мало того, что не побоялась ходить за больным пособником чародея, так еще и сама сотворила подлинное чудо… Хочу, чтобы вы знали, фройлейн Мария: я буду счастлив, если смогу помочь вам.

— Как мне благодарить вас, господин профессор? — неловко сказал я.

— Пока не благодарите. Тот, о ком мы говорили, — хитрая и опасная креатура. Я встречался с ним несколько раз еще при жизни доминуса Иоганна, и потом однажды имел с ним беседу, если то был не бред… Он опасен, и не стоит забывать об этом, но вместе с тем вполне вероятно, что его слова о власти над вами — всего лишь хвастовство. Кровь действительно обладает известной силой, но как бы там ни было, договор заключен не вами.

— А кольцо?

— Ну, что ж кольцо… Магические руководства говорят о предметах, способных следовать за человеком, даже и за таким, который ничем себя не запятнал; то же относится и к другим чарам… Полагаю, теперь мой черед рассказывать, но вот что меня смущает: вы, должно быть, голодны, а в этом доме, пропади я пропадом, совершенно нечего есть. Не согласитесь ли вы отобедать со мной в трактире?.. Что такое, я что-то не так сказал?

Я не удержалась от смеха.

— Боюсь, почтенные горожане весьма удивятся, если увидят, как профессор университета угощает обедом свою служанку!

— Служанку?! Дорогая фройлейн, вы же не думаете в самом деле… Гостья — вот это будет вернее!

Пусть он говорил так в память моего отца, и пусть предлагал заведомо невозможное — сердце мое растаяло.

— Благодарю вас снова, но что вы скажете обо мне… ну, хоть Марте и вашим друзьям?

— Что скажу? Хм… Да разве это так важно?! Найду, что сказать.

Но я уже знала, что сказать мне. Довольно будет и того, что я вовлекла его в свою нечестивую историю.

— Нет, господин профессор. Я не думаю, что нам следует поступать таким образом. В конечном итоге, для меня всего безопаснее называться служанкой.

— Воля ваша… Но что же делать с обедом?

— Я схожу в трактир и принесу все сюда. Скажите только, где мне взять салфетку? Или хоть чистую тряпицу.

— Чистую?.. Тут где-то был сундук… Нет, это немыслимо, дорогая фройлейн, чтобы вы…