Цари. Романовы. История династии - Радзинский Эдвард Станиславович. Страница 39
– И ей тебя тоже. До смерти, – усмехнулась императрица. – И все-таки, граф, что по сему поводу думаешь?
– Сначала я решил, что побродяжка. Плетет басни свои… Но как-то ночью… Ночью… – повторил он, глядя на Екатерину.
– Ночью, – печально повторила императрица, будто вспомнила что-то…
– Так вот. Ночью… она вдруг имя одно сказала. Каковое знать ей неоткуда было: Иоганна Шмидт…
– Помню ее, – вздохнула государыня.
«Еще бы не помнить тебе любимой наперсницы Елизаветы! Уж как она тебя тиранила!..»
– И еще про Кейта, англичанина, на службе Елизаветы находившегося. А потом и про учителя…
– Про какого учителя? – тихо спросила Екатерина.
– Дитцеля… Ну, который, по слухам, увез… Августу вместе с племянником Разумовского в Европу. А Дитцеля этого иногда она кличет Шмидтом. Все перемешалось в ее головке… Или рассказал ей все это кто-то. Или молода была, когда все узнала.
– Ну что ж. Сильно опутала тебя бесстыжая лгунья. Неужто забыл, Ваше сиятельство, что сказал вам старик Разумовский: никакого брака тайного не существовало. Как и Августы, следственно! Не в твоем возрасте повторять вековые сплетни! Но чтоб до конца во всем уверенным быть и слугам нашим нерасторопным помочь, поезжай-ка ты сам в крепость, граф. И разузнай все. Уж доведи до конца дело свое! – улыбалась императрица.
Он помолчал, потом сказал глухо:
– Зачем на муку меня посылаешь, Ваше величество?
– Если сие мука для тебя, дай Бог! Значит, сердце в тебе осталось. А без сердца как жить, граф?.. Граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, как теперь будут тебя называть… Вторая часть имени почетна, да и пригодится… – опять она усмехнулась, – ребенка будущего прозывать. Чтоб знал да гордился.
Вошел Потемкин.
Они стояли друг перед другом – Орлов и Потемкин, оба огромные, косая сажень в плечах, и смотрели друг на друга ненавидящими глазами. Но под взглядом императрицы покорно обнялись и радостно расцеловались.
– Граф хоть и устал с дороги, – сказала императрица, – но в Петербург направляется. Торопится облобызать любимого брата. Не будем задерживать его досужими разговорами…
В 1860 году в «Северной пчеле» была напечатана история некоего Винского. В 1778 году, то есть через три года после описываемых событий, был он посажен в тюрьму за политическое дело, в тот самый Алексеевский равелин. Под старость Винский написал об этом «Записки». Он писал, что в конце срока временно перевели его в большое сухое помещение. И как-то, стоя у окна, он заметил на стекле итальянскую надпись, нацарапанную алмазом: «О! mio Dio!»
Винский спросил сторожа, приносившего еду, кто был здесь до него. И показал на царапины на стекле.
– Некому другому писать, кроме барыни. Перстень у нее был. Привезли ее издалека, по-русски совсем не знала. Я ей еду носил, да не как тебе – а настоящее кушанье, с комендантской кухни. А потом к ней как-то сам граф приезжал – Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский. А потом она у нас и родила. А что? Здесь у нас все, как у людей. Тюрьма ведь тоже дом.
В камере темно, тускло горел огарок свечи. Она сидела на постели, расчесывала волосы, и головка ее была склонена, как на том экране.
Орлов в ужасе смотрел на исхудавшее лицо: одни огромные глаза да копна роскошных волос.
– Прости… Я… должен был предупредить о своем приходе. Она расхохоталась.
– Ты сошел с ума. Какие церемонии в этом палаццо! – Она указала на солдат, молчаливо сидевших в углу темной камеры. – Видишь этих очаровательных мужчин при оружии? Они не покидают меня ни днем, ни ночью. А что? Они и есть теперь мои мужчины. Были те, теперь эти. Так что вы, граф, здесь всего лишь один из посторонних непрошеных мужчин.
– Я немедля распоряжусь…
– Вы? Распорядитесь? – Она опять покатилась со смеху. – Ну, не смешите меня! Игра закончена. Это раньше, когда я с вами только знакомилась, я уверена была, что вы распоряжаетесь. А теперь я знаю: в этой стране распоряжается только она. А вы – рабы. Ты, добрейший князь Голицын… Нет-нет, я без иронии. Он действительно добрейший. Просто я представляю, с какой добрейшей улыбкой он вздернет меня на дыбу, коли она прикажет. Хозяйка… Бедная! Она так боится, что не успеет узнать… Что я убегу… в могилу. А еще больше боится – узнать… Решила все-таки через тебя попробовать. Послала – и ты пришел. После всего, что сделал. Не постыдился. Точнее, стыдился, но пришел. Потому что раб. – И вдруг она закричала: – Как вы смели! Вы, который шептали в ночи… Вы, которому я все… Кто дал вам право бессовестно распорядиться чужой судьбой? – Она снова расхохоталась. – Это я так на корабле, когда тебя поджидала, в мыслях вопила. А сейчас – не хочу. На рабов не сердятся. Как на этих солдатиков несчастных. Они мне как родные. Помнишь, мы говорили, как на плахе жертва дарит палачу нательный крест. Братается с ним. Боже, как мне было это дико слышать когда-то. А сейчас поняла. В тюрьме должно многое понять… – И она протянула ему из темноты нательный крест. – Держи, я тебе приготовила. Я знала, что она тебя пошлет.
Он взял крест.
– Клянусь на кресте! Я тебя любил.
– Не надо. В любовь мы наигрались. Оба.
– Я не играл, Алин. Я любил. Я и сейчас тебя люблю.
– Тогда еще страшнее. Тогда ты даже не дьявол. Ты – никто… А я тебя не любила. Я виновата. Я любила… что? Деньги? Нет, их я тратила. Я любила власть. Власть над всеми. Как здесь это смешно! А ты успокойся. Ты не виноват. Я играла с тобой. И думала, что выиграла. И проиграла, потому что я впервые встретилась с любовью раба. Объясни своей госпоже: она тебя зря послала. Скажи, что «развратница»… Это она так меня кличет. Эта дама, о бесчисленных любовниках которой легенды ходят, смеет так меня называть. Скажи, что «развратница» сказала: есть только один путь узнать тайну – это свидеться со мной. И пусть поторопится: находиться мне тут, в гостях у нее, уж недолго. Ступай, граф. – Она засмеялась. – Графы… Бароны… Князья… Гетманы… Действительно развратница!
– Ты должна родить.
– Почему-то очень смешно, когда это говоришь ты, и так заботливо. Я рожу. Сына. Именно сына. Потому что не люблю женщин. Я даже имя ему придумала: Александр. Я слышала, что внук Екатерины носит имя Александр. А чем внук императрицы Елизаветы хуже? Александр!
– Я умоляю тебя, забудь все это. И я клянусь: ты будешь свободна. Я добьюсь.
– Я просила: не смеши меня. Передай ей: свидание! Только мое свидание с ней! Скажи, что оно в ее интересах. Скажи, что я знаю: она не идет, потому что кое-что услышать боится. Пусть превозможет страх и придет!
Коломенское.
Граф Орлов и Екатерина одни в кабинете.
– Смею предположить, Ваше величество, что только личная аудиенция…
– И как вы себе это представляете, граф?
– Велите привезти ее во дворец.
– Чтоб завтра весь Петербург, а потом пол-Европы удивлялись: почему мы унизились до встречи с побродяжкой? И воображали невесть что? Нет, императрица не встречается с безродной шельмой!
– Государыня, откуда кто узнает?
– Милый друг, сразу видно, вы давно не были в России. И забыли: мы все тут держим в секрете, но почему-то все обо всем знают. И чем больше секрет, тем больше знают. Я имею возможность следить за тем, что пишут в своих тайных донесениях иностранные послы. Как только я прошу своих приближенных: «Господа, это надо держать в секрете», так тотчас читаю сей секрет в донесениях всех иностранных послов! У нас в России все секрет. И ничего не тайна.
– Отпусти ее, матушка, Христом-богом прошу. При смерти она.
Екатерина молчала.
– Отпусти ее… За службу мою!
– За службу твою я тебя наградила, граф. Но нужду государства я не забыла тоже. Нам нужно спокойствие. Я характер ее поняла: эта женщина даст нам спокойствие разве в могиле. Прощай, граф. Я знаю, ты собрался опять вернуться в Петербург. Не надобно тебе.