Чуть-чуть о женщине - Радзинский Эдвард Станиславович. Страница 2
Она. Вы давно развелись?
Пассажир. Как и вы… тогда же.
Она. Зачем вы жили с ней, если все так плохо вспоминать?
Пассажир. Вспоминать об этом мне прекрасно. Как и вам. Есть прекрасная грусть в близко придвинутом прошлом.
Она. Я не так спросила. Зачем же вы жили с ней, если вам было так плохо?
Пассажир. Как и вы. Я ее любил.
Она. А что вы называете любить?
Пассажир. Это когда все время хочется плакать. Это очень страшно. Вот в мире существуют беды, огорчения, обиды и т. д. И вот все эти «неприятности» можно представить в виде одной равнодействующей – в виде одного длинного лезвия, направленного острием против нас. Люди нормальные обычно к нему боком стоят, чтобы обойти свои беды, не напороться. А вот она… та, которую любишь, к этому лезвию всем телом стоит. Глупая и нелепая. Во всяком случае, так тебе всегда кажется. Потому что когда человека любишь, кажется, что он не такой, как все, что он совсем беспомощный, что ему все время грозит опасность, и оттого вечером, после работы, всегда бежишь домой, и все время страх, что с ним что-то, что у тебя его отнимут… И однажды этот страх проходит. Это значит, что все кончилось. (Шепотом) Я, наверно, скоро буду бояться за вас.
Она. Вы идите.
Пассажир. Я очень скоро буду бояться за вас.
Она. Ну идите, идите.
Пассажир. Я уйду, а потом буду бежать по вагонам обратно. Я потеряю вас сегодня, я обязательно вас потеряю.
Скрип тормозов. Остановка поезда.
Она. Почему остановились?
Пассажир. Это маленькая станция Клин.
Она. Я не знала, что тут останавливается…
Пассажир. Знали. Вы так ждали эту маленькую станцию… Поднимите занавеску. Он там стоит. Он пришел. Он вас ждет. Он там! Он там! Клянусь! Он там!
Она вскакивает, поднимает занавеску и молча стоит у окна. Ее плечи вздрагивают.
Она…Не надо было так…
Пассажир положил руки ей на плечи.
(Жутко монотонно) Не трогайте меня. Я вас прошу… не надо… Я вас прошу. (Зло, почти кричит) Прошу!
Он убрал руки. Молчание. Поезд тронулся.
(Повернулась и засмеялась. Спокойно) Все, что вы рассказали, – это слишком просто. На самом деле все иначе.
Пассажир. А как?
Она. А вот этого я вам не скажу. Вы не поймете. А сейчас идите.
Пассажир. Куда?
Она. Я не знаю. Вы потом вернетесь. А пока идите. Пассажир. Мне с вами проститься?
Она молчит. Он уходит. Входит Проводница.
Проводница. Чай пить будем?
Она. Нет. Здесь едет товарищ, который просил его перевести в другое купе.
Проводница. Меня никто не просил.
Она. Значит, хотел попросить.
Проводница (вдруг заулыбалась). А я вас узнала. Я для вас кого хочешь переведу. А вы сейчас в каком кино снимаетесь?
Она. Название не придумали.
Проводница. А конец хороший? Я не люблю с плохим концом.
Она. Я тоже. Конец хороший. Спокойной ночи!
Проводница забирает вещи пассажир а, уходит.
Так… Теперь я все равно не засну. Раз, два, три, четыре… Сто белых слонов… Надо что-то придумать. (Берет анкету. Читает) «Самый страшный случай, произошедший с вами в детстве, в молодости, в зрелые годы»… Как стыдливо… «в зрелые годы». Самый страшный… Это когда меня привели в детский сад, и я увидела, что там все одинаково – тумбочки, кровати и дети. И тогда я впервые поняла, что такое «не дома». Я стала бунтовать.
Стук в дверь. Она молча сидит и смотрит перед собой. Снова сильный стук. Голос проводницы: «Чего расстучались? Люди отдыхать легли…» Голос пассажира: «Но я здесь нахожусь». Голос проводницы: «На четырнадцатом месте теперь находитесь… Люди нагулялись, уже спать легли, а вы все…» Голоса удаляются.
Он говорил неправду. Я забыла все плохое. Я помню только, что был рай. Это были ссоры – в раю. Мой первый, мой милый, мой мужчина, мой муж. Как все просто – во всем мире был человек, который был мой. А сейчас нет, вот и все… (С усмешкой). Не трогайте первых браков. Это браки детей. Их легко уничтожить. Дети все преувеличивают. Взрослые умеют прощать. Они знают, что все в мире объяснимо. И измены тоже. А для детей – это конец. Как правило – конец. Будьте милосердны! Не трогайте первых браков!
Когда ты ушел… У них у всех был чужой голос. Они были чужие. И я никак не могла понять, как можешь ты, если у нее чужой голос. Теперь я научилась. Я тоже теперь могу. Я стала взрослой. Я не заметила этих лет, потому что я все время ждала. Ждала, когда ты вернешься, когда все закончится. И я ложилась спать и верила, что проснусь – и все будет как прежде.
Тихий стук в дверь. Снова стук.
Не надо стучать… Не надо стучать…
Голос проводницы: «Вам просили передать снотворное. Сказали, что без этого вы не заснете».
Затемнение.
Ее квартира. Она в халате. На полулежат чемоданы – она только что приехала. Звонок телефона. Во время разговоров по телефону ее собеседники могут быть видны, а могут быть просто слышны их голоса.
Она (взяла трубку). Да!
Мужской голос. С приездом! Я хотел подъехать на вокзал. Встретить. Но…
Она. Ага…
Мужчина. Как ты доехала? Что ты молчишь?
Она. Я не молчу.
Мужчина. Ты будешь сегодня на работе?
Она. Да, зайду на полчасика.
Мужчина. Значит, я тебя жду. До свиданья!
Она повесила трубку, подошла к зеркалу. Молча смотрит в зеркало. Снова звонок телефона.
Она. Это наверняка на целый час. (Взяла трубку.) Алло!
Голос подруги. Приехала?
Она. Да. (Усаживается поудобней.)
Подруга. Как ты жила?
Она. Жила.
Подруга. А вообще?
Она. Жила. Опять меня приняли за эту актрису. Подруга. Ты стала похожа на нее до неприличия. Она. Это разнообразит мою жизнь. Все-таки актриса, в кино снималась, а не какой-то там ученый. Ну, а как ты?
Подруга. Я бы сказала хорошо, но сегодня не первое апреля. Медаль-то носить можно?
Она. Она несколько похожа на консервную банку.
Подруга. А чего – на большой цепи.
Она. Как собачка с выставки.
Подруга. А я вчера вещала о тебе в «Последних известиях». Надо же, так странно… Шмотки-то какие-нибудь привезла?
Она. Да, зонт я тебе купила.
Подруга. Я не поэтому… Видала?
Она. Кого?
Подруга. Ну, хорошо, хорошо…
Она. Нет, не видала.
Подруга. А зонт кружевной?
Она. Да.
Подруга. Что ты молчишь?
Она. Обдумываю. Хорошо бы сейчас выспаться, но нет смысла – через два часа на работу. Хорошо бы сходить в магазин, но опять же нет смысла. Потому что как только я зайду в магазин, в нем, согласно моему везенью, окажется очередь в полтора километра. И я пойду в другой магазин. Но там очередь будет в два и семь десятых километра. Тогда я вернусь в первый магазин. Но там уже ничего не будет. Тогда я разозлюсь на себя…
Подруга. Поскули, поскули, старая калоша! Портнихе звонила?