Миллион с Канатной - Лобусова Ирина. Страница 22
Все прошло в тот момент, когда мозг вдруг обрел четкую ясность — ясность и понимание после уже утоленного желания. И отчетливо на белой наволочке подушки в глаза бросилась рыжая прядь.
Рыжая вместо темной. Обостренное чувство потери вдруг с силой полоснуло Володю словно бритвой по горлу. Понимание того, что он натворил, мешало дышать. И, чтобы скрыть свое лицо от этой ненужной, абсолютно чужой для него женщины, Сосновский занялся печкой, надеясь, что Алена не сумеет разглядеть и понять отчаянное выражение его глаз.
Но понимание, похоже, не было сильной стороной этой дикой и страстной натуры, потому что, обернувшись, он разглядел на лице женщины тупое самодовольство, как будто она чрезвычайно была довольна собой. Это было к лучшему. А значит, Володя вполне мог скрыть чувства охватившего его разочарования и одиночества, несмотря на то, что эта женщина уже вошла в его жизнь.
— А у тебя уютно, — окидывая пристальным взглядом его жилище, Алена словно пыталась оценить стоимость находившихся в комнате вещей. — Это твоя квартира?
— Нет. Я снимаю ее, — ответил он.
Печка загудела, выбрасывая в пространство приятное тепло.
— Когда красные придут в город, ты пойдешь работать в газету? — спросила она, испытующе глядя на него.
— Почему ты все время говоришь о красных? — не выдержал Володя.
— Я открою тебе тайну, — девушка заговорщицки понизила голос. — Мой брат — в одном из красных отрядов, и все подступы к Одессе уже заняли красные. Белые срочно готовятся к эвакуации. Брат с оказией депешу прислал.
— Будет вторая эвакуация? — Сосновский вспомнил пустой порт с горами забытых вещей, который видел весной 1919 года. Зрелище не из приятных, даже несмотря на весь его исторический смысл.
— Это уже почти происходит, — произнесла Алена убежденно, — в Одессу вернутся красные. И в этот раз — надолго. Возможно, навсегда.
Володя задумался. Может, поэтому редактор газеты вел себя с ним с такой бесцеремонностью? Потому что уже знал?
— Интересно, что ты рассказываешь такую информацию мне, случайному человеку, — хохотнул Сосновский. — А ты не боишься, что я тебя выдам?
— Но ты уже не случайный человек! — Алена удивленно подняла брови. — Мы ведь теперь поженимся, разве не так?
Вопрос застал Володю врасплох. И, как и все мужчины в подобной ситуации, он не знал, как на него ответить. Сосновский вдруг страшно растерялся, почувствовал себя полным идиотом и совершенно не знал, что ответить, как сказать, чтобы не показаться грубым и ее не оскорбить.
Но ответа не требовалось. Перегнувшись к краю кровати, девушка обхватила Володю руками и снова потянула в постель. Обрадовавшись, что можно не отвечать, он не сопротивлялся.
Когда они вышли на улицу, было уже темно. Шел снег.
— Я живу на Ришельевской, — сказала Алена, взяв его под руку. — Когда ты придешь познакомиться с моими родителями?
— Когда ты пригласишь, — промямлил Володя, снова чувствуя себя полным идиотом.
— Они давно хотят, чтобы я остепенилась и вышла замуж, и будут очень рады, что у меня появился жених, — довольно протянула Алена, а Сосновский молчал, не зная, что ей сказать.
Так они вышли на Дерибасовскую, где по-прежнему было многолюдно.
— Давай лучше другой дорогой пойдем, — попытался остановиться Володя, как вдруг девушка перебила его:
— Вон там! Смотри!
— Да на что смотреть? — Он тщетно пытался заглянуть поверх моря людских голов.
Решительно схватив Сосновского за руку, Алена устремилась прямиком в середину толпы. Володя в который раз удивился ее бьющей через край энергии, которая и притягивала, и пугала одновременно.
Толпа полукругом стояла возле деревянного фонарного столба. Остановившись буквально в первых рядах, Володя не поверил своим глазам.
На столбе висел человек — да не просто человек, а офицер в форме. Его тучное лицо было иссиня-черным, светлый снег, словно оттеняя это, блестел на позолоченных галунах парадного мундира. Шею офицера обвивала пеньковая петля. Связанные руки были сведены за спиной. Но самым главным, самым страшным был привлекающий внимание плакат на груди, пришпиленный булавками большой лист белого картона, на котором горели ярко-красные буквы: «За самоуправство и жестокость расправы над солдатом казнен по приказу короля Одессы Михаила Японца».
Казнен... Страшное, вздутое лицо повешенного подтверждало эти слова. Толпа стояла притихнув, только изредка, время от времени переговариваясь приглушенными голосами. К ночи густо пошел снег. Он стал небывалой, невиданной декорацией этого страшного зрелища. Все казалось покрытым густой, но прозрачной вуалью.
К ночи зажгли фонари, в том числе и тот, что был использован вместо виселицы. Темный, словно увеличенный в размерах труп повешенного в сумерках казался больше самого фонаря. Люди стояли почти молча, глядя на странное и страшное зрелище, и снег тихо падал на их растерянные, застывшие лица, в медленном томном вальсе опускаясь к самым ногам.
— Но это же... — Потеряв дар речи в первый момент, Володя наконец очнулся и повернулся к девушке с совершенно несвойственной для него растерянностью, — это же невозможно! Японец мертв!
— Я не знаю. — Губы Алены дрогнули. Она старалась не смотреть на труп.
— Японец вернулся в город! Слышите, люди добрые! — Пожилой мужичонка с козлиной бородкой потряс поднятыми вверх кулаками. — Будет теперь справедливость в Одессе! Японец в городе!
— Японец мертв, — произнес твердо Володя, уставившись в лицо мужика, — он же мертв. Давно...
— Слухи это. Сплетни. Врагов происки! — повышая голос, мужичонка вдруг заглушил всю толпу, как какой-то самодельный пророк. — Одессу на колени хотели поставить, не выйдет! Ничего не выйдет, родимые! Свобода! Японец вернулся! Теперь заживем!
И эти слова, как странный библейский клич, вдруг все подхватили, они расплылись в воздухе, потекли поверх голов. Толпа зароптала. Люди стали выкрикивать что-то, заглушая друг друга, и над толпой эти голоса слились в единый мощный поток.
— Подождите! Да погодите же! С ума вы сошли все, что ли! — кричал Сосновский, с каким-то ужасом вглядываясь в эту толпу. — Японец мертв! Мертв! Он умер! Его расстреляли!
Но слова его потонули в этом гуле голосов.
— Подожди, — Алена крепко ухватила его за руку, — откуда ты знаешь? Ты сам видел его труп?
— Нет, но... Но я знаю, что он умер! — с отчаянием в голосе выкрикнул Сосновский. — Японец мертв!
— А вдруг нет? А вдруг умер кто-то другой? — застывшее лицо девушки выражало лишь неприкрытый интерес к происходящему и ничего больше. — А если это как в криминальном романе — умер двойник, другой? А сам Японец жив-здоров. И решил, что сейчас самое время вернуться в город?
— Ты не понимаешь! Это провокация! — Уже не сдерживаясь, Володя с раздражением выдернул свою руку.
— Это ты не понимаешь, самый умный, — с ехидством в голосе произнесла Алена, — этим людям нужен Японец. Он для них — свобода. Он для них — все! А ты хочешь отнять эту мечту?
— Но это же ложь... — с тоской произнес Володя.
— А кому нужна твоя правда? Думаешь, они ее хотят?
Сосновскому вдруг показалось, что где-то здесь, в толпе, мелькнуло застывшее лицо Тани, умеющей понимать его, как никто другой. Таня поняла бы его без слов. Всегда понимала. Его сердце вдруг с болью рванулось из груди к этому дорогому видению. Володя едва не бросился в толпу.
Но не было никакого смысла искать Таню. Ее больше не существовало в его жизни. И что бы ни произошло, оставалось только признать, что так будет всегда.
Снег пошел гуще. Сосновский с болью закусил губу. Раздался громкий топот лошадиных копыт. Отряд солдат с гиканьем разгонял нагайками толпу, чтобы снять тело. Но было поздно. Слова, написанные на картоне, давным-давно расплылись над толпой.
Глава 10
