Абсолютные неприятности (СИ) - Далин Макс Андреевич. Страница 11

И вышла. А мне нисколько не беспокойно, скорее, наоборот. Чем больше этакого пафоса и торжественности, тем верится тяжелей. Дама второго типа, что поделаешь. Не злиться же.

И я уже совсем собрался спать, как вдруг Ада вернулась. Без хвороста.

Вот тут меня тряхнуло. Я сел.

- Ты чего это? - спрашиваю. - Случилось что-нибудь?

Ада костёр обошла, а он уже еле тлел, и присела рядом со мной на корточки.

- Он дрыхнет в зарослях, - шепчет. - Не услышит, не увидит... Я его убью, а?

Я чуть собственным языком не подавился.

- Да что с тобой сегодня? - говорю. - Ты головой ни обо что не билась? Очнись, а!

А она смотрит мне в глаза. А у самой глазищи, как у кошки или у совы: в зрачках плавает зеленый с синевой туман мерцающий, всё лицо - в красных бликах от горящих углей, как тёмная бронза, только тёплое, живое, подвижное... И белёсый чубчик отливает золотом расплавленным. Вот это магия, так уж магия...

А она шепчет - у меня мороз по шкуре ползёт:

- Снайк, ну зачем он нам? Он же нам чужой! Зачем людям ведьмак? Людям люди нужны. Ты погоди, мы выполним долг, я освобожусь... Я не смею сейчас, а ждать так устала уже...

Меня спиной к стене повело. Крыша едет не спеша...

- Ада, - бормочу, - Ты про что это? Тебе нездоровится?

- Священное чрево! - шепчет. - Как про что!? Про тебя, про меня, про нас! Мне нездоровится. Я... совсем больная. Мне холодно, знобит что-то...

Говорит, а сама цепляется горячими руками за мои колени, из её пальцев в меня вливается жидкое пламя, и меня тоже начинает знобить, уши - дыбом, планка - на одном гвозде, и я совсем ничего не соображаю. Мне только жалко, что я раньше не знал, какая она на самом деле - я был бы гораздо вежливее и дразнить не стал бы такую женщину...

И тут у неё с плеч плащ потёк. Старая холстина, как бархат какой - тяжёлыми складками, прямо-таки струями. Я глаза зажмурил и башкой потряс, чтобы чуток в себя прийти, а как открыл глаза - она уже без этой своей проволочной штуковины и распускает ворот у рубашки. Тянет шнурок, тянет... А рубашка на груди выглядит так, будто там у неё... А у неё там, по моим наблюдениям, ничего подобного нет, такого у живой женщины вообще не может быть, только у нарисованной, да и то, если гениальный маньяк рисовал. Но оно есть, потому что в вырез кое-что видно.

Я уже ничего поделать не мог. И она меня притянула к себе одними глазами, а зрачки, как ведьмины омуты, и кожа - горячий металл, и зубы леденцового вкуса... И пахла она убийственно: костром, луной, мокрыми травами, фиалками и сладким вином...

Я понял, что любит она меня. Любовь её вдруг проявилась, как запах, как вкус, как смех - как факт, осязаемая совершенно и реальная, как весь мир, который качался и плыл вокруг, а я снова думал, какой я идиот. Надо было ни на что не смотреть, а петь ей песни и на руках таскать. И она мне казалась не тяжелее девочки из леса, но в ней была живая сила, честная человеческая надёжность...

И тут, в самый неподходящий миг, снаружи захрюкала проклятая лошадь и всё обломала. И вторая, будь она неладна, тоже забила ногами и захрюкала на всё ущелье. И Ада выскользнула из моих рук, прямо-таки сорвалась, как вихрь, только и успела прихватить своё имущество и крикнуть на ходу:

- Боюсь, что сопрут!

Я взял бластер и приложился к холодному металлу лбом. А когда чуть-чуть остыл, услышал, как снаружи шелестит дождь.

Тем временем в пещеру Ори вошёл. Мокрый и весёлый, с венком из белых цветов на голове - а запах такой, что даже дым перебил.

- Слушай, - говорит, - там такой дождище ливанул - только в предгорьях и бывает такой. А деревья такие реденькие, некуда спрятаться. Холодно, - и смеётся.

И усаживается около остатков костра греться. А мне жарко. И тут входит Ада.

Мокрая и весёлая, с охапкой хвороста, завёрнутой в плащ. В своей броне из колечек, под которой ничего не поймёшь, хотя рубаха фигуру облипла.

- Дождь хлынул, - говорит, - будто небо треснуло. Но хворост сухой, а плащ высохнет.

И начала подкладывать ветки в огонь, будто важнее и дела нет. Оттолкнула Ори коленом, чтоб не мешал.

И вот, значит, она повелевает огнём, а меня колбасит и замыкает, но голова ясная, и я думаю: куда же можно деть такую грудь, если она есть? И куда деть вот это вот... эту силу, этот свет, эту честность, если они, опять же есть? И как это всё увязывается между собой?

Женская нелогичность...

Может, думаю, я чего-нибудь не понял и Ори со мной заодно? А она всё-таки какая-нибудь ведьма? Или это у Жриц Третьей Луны бывает временами? Вроде лунного удара, скажем...

И я закуриваю высохшую сигарету. Ори тут же морщится, корчит рожицу и выдаёт:

- Ну и вонючий же ты дракон, Снайк! В жизни таких не видал!

А Ада смотрит на него с омерзением, на меня - с презрением, и молчит. Как всегда.

Ори как Ори, и Ада как Ада. И у меня последние проблески понимания исчезли.

Я теперь сижу и жду, не скажет ли Ада хоть чего-нибудь замечательного. Но она молчит, только фыркает и косится. И я начинаю ждать, когда ей захочется спать, и она ко мне придёт. Даже если обниматься при лешаке ей неловко, то спать уж она должна прийти?! Просто так, без всякого этого... для тепла?

Так проходит с четверть часа. И, в конце концов, она идёт ложиться туда, где у неё постелено - через костёр от меня. И меня такая обида взяла! Кем она меня считает, интересно?! Своим оруженосцем, или как там это называется? В смысле - мальчиком на побегушках? Верно, думает, что жутко неотразимая и я никуда не денусь. Свистнет - и приползу. Размечталась.

- Слушай, - говорю, - подруга, ты там не замёрзнешь?

Наверное, у меня рожу перекосило или я яду переложил в это высказывание, потому что они на меня посмотрели вдвоём: Ори - с этаким весёлым удивлением, а Ада - подозрительно и странновато.

- Я к тому, - поясняю, корректно, прямо-таки светски, - что ты ж простужена, кажется? Может, тебя погреть?

Ори хихикнул - и очень неприлично. Ада его взглядом убила, меня, так скажем, ранила.

- Ори, - говорю, - ты любишь под дождём гулять?

- Не-а, - говорит. - Не особенно.

А физиономия при этом совершенно порнографическая.

- Тогда, - говорю, - увянь и покройся пылью. А то как бы кто-нибудь не схлопотал по носу.

Улыбается во весь экран и демонстративно так поворачивается спиной. И говорит через плечо:

- Воркуйте на здоровье, мои дорогие, я вас не вижу и не слышу.

Вот же падла, думаю. Но отругиваться некогда. Охота с Адой прояснить кое-что, хотя, честно говоря, я на неё уже поменьше злюсь - Ори отвлёк. Знала бы - должна бы поблагодарить.

Гляжу, ждёт моя амазонка лихая, что я ещё выкину. И вид у неё угрюмый, и выглядит она довольно неприятно. Даже после всего, что было - неприятно, и всё тут. В смысле, абсолютно обыкновенно. Боевая машина в боевой готовности. К тому же сделала морду кирпичом, будто дико блюдёт свой дурацкий кодекс и в жизни никого не целовала. И я опять потихоньку начинаю закипать.

- Послушай, - говорю, - Ада, ты не могла бы мне объяснить кое-что?

- Что это? - режет. Ледяным тоном: "вижу я тебя насквозь, самец убогий".

- Что, - говорю, - означают эти твои выверты, боевые, дружеские и всякие прочие, а?

- А твои? - отвечает. Точно с такой же интонацией.

- Кончай, - говорю, - переводить стрелки, ладно? И заодно: перестанешь ты когда-нибудь изображать униженную и оскорблённую? Втравила ты меня, трах-тибидох, в дурацкую историю, которая ещё непонятно чем кончится, но я, заметь, терплю и молчу. Могу я при таком раскладе попросить хотя бы, чтоб ты себя по-человечески вела?!

А она как вскинется!

- А ты себя по-человечески ведёшь, Снайк?! - кричит. Даже забыла от злости, что Ори слышит. Разоткровенничалась сгоряча. - Это не я тебя втравила, ты сам напросился! Теперь-то я понимаю, зачем! Животное! Думаешь, не видно!?

У меня на минуту дар речи пропал. Ну ни фига себе! Я чуть не задохнулся, сейчас, думаю, я её всё-таки задушу, а после всю жизнь буду спать спокойно. Но взял себя в руки.