Дитя во времени. Страница 2

В основном Стивен думал о жене и дочери, а также о том, что ему делать с самим собой. Или размышлял о внезапном уходе Дарка из политики. Напротив него находилось высокое окно, через которое даже в середине лета не пробивался ни один солнечный луч. Внутренний двор, вмещавший полдюжины правительственных лимузинов, покрывал прямоугольник низко подстриженной травы. Свободные водители бесцельно слонялись по газону, курили и безо всякого интереса поглядывали на собрание через окно. Стивен прокручивал в голове воспоминания и воображаемые сцены, то, что было и что могло быть. Или это они сами текли через него? Порой он твердил про себя заезженные, навязчивые речи, исполненные горечи и печальных обвинений, отточенные от многократного повторения. В то же время Стивен вполуха слушал, о чем говорили на заседании. Члены подкомитета делились на теоретиков, чьи идеи – или то, что они выдавали за свои идеи, – считались новыми много лет назад, и на прагматиков, которые обычно брали слово в надежде, что в процессе выступления обнаружат, что сами думают по данному вопросу. Отношения царили напряженные, но границы вежливости никогда не переступались.

Лорд Парментер председательствовал, искусно и с достоинством изрекая банальности, указывая на следующего оратора мерцающим вращением белков, скрытых за глубокими веками без ресниц, приподнимая легкую, как перо, конечность, чтобы утихомирить страсти, изредка отпуская замечания голосом сонного лемура, демонстрируя при этом сухой, пятнистый язык. Только темный двубортный костюм выдавал его принадлежность к человеческому роду. Избитые фразы в его устах приобретали оттенок аристократичности. Он мог положить желанный конец долгой и бурной дискуссии по теории детского развития вескими словами: «Мальчишки всегда будут мальчишками». То, что дети не любят воду и мыло, на лету схватывают все новое и слишком быстро растут, преподносилось лордом словно ряд трудных аксиом. Банальность Парментера была надменной, бесстрашной, и, словно полагаясь на собственную важность и неуязвимость, он не беспокоился о том, как глупо звучат его слова. Ему не нужно было производить впечатление ни на одного из присутствующих. Он даже не снисходил до того, чтобы казаться просто заинтересованным. Стивен не сомневался, что Парментер был весьма неглупым человеком.

Члены подкомитета не считали нужным знакомиться друг с другом слишком близко. По окончании долгих заседаний, рассортировывая по портфелям бумаги и книги, они вели вежливые разговоры, длящиеся, пока тянулись стены двухцветных коридоров, и рассыпавшиеся эхом, когда члены подкомитета спускались по спиральной бетонной лестнице, чтобы разойтись по разным уровням министерского подземного гаража.

Все душное лето напролет, а также еще несколько последующих месяцев Стивен совершал свои еженедельные прогулки до Уайтхолла. Это было единственной обязанностью в его жизни, во всех остальных отношениях совершенно свободной. Большую часть этой свободы он проводил на диване, растянувшись перед телевизором в одном белье. Там он угрюмо потягивал неразбавленное виски, перелистывал журналы от конца к началу или смотрел трансляции с Олимпийских игр. По вечерам количество спиртного увеличивалось. Обедал Стивен в местном ресторане, один. Он не старался поддерживать отношения с друзьями. Он больше не отвечал на звонки, записанные на автоответчике. У него вошло в привычку с безразличием взирать на грязь, царившую в квартире, на черных мясистых мух и их праздные дозоры. Выйдя на улицу, Стивен страшился возвращения к неумолимому распорядку знакомых вещей, к низким пустым креслам, к громоздившимся возле них немытым тарелкам и старым газетам. В этом состоял упрямый заговор предметов – сиденья от унитаза, простыней на постели, мусора на полу – оставаться точно в том положении, в котором он их оставил. Дома его мысли постоянно вращались вокруг привычных тем: дочь, жена, что делать дальше. Но на заседаниях подкомитета ему не удавалось сконцентрироваться надолго. Стивен грезил обрывками мыслей, бесконтрольно, почти бессознательно.

Члены подкомитета следили за тем, чтобы быть пунктуальными. Последним всегда приходил лорд Парментер. Опускаясь на свое место, он призывал собравшихся к порядку тихим булькающим звуком, который ловко переходил во вступительные слова его речи. Секретарь подкомитета Питер Канхем сидел справа от председателя, отодвинувшись от стола, что символизировало его отрешенность. В течение ближайших двух с половиной часов от Стивена требовалось лишь правдоподобно изображать внимание. Это удобное выражение лица было знакомо ему со школьной скамьи, на которой он провел сотни, а то и тысячи часов, посвященных мысленным странствиям. Сама комната, в которой проходили заседания, была ему знакома. Он чувствовал себя как дома рядом с коричневыми бакелитовыми выключателями, рядом с электропроводкой в некрасивых пластмассовых трубках, проложенных прямо по стене. В школе, где он учился, кабинет истории выглядел очень похоже: тот же потертый, настоявшийся уют, тот же длинный выщербленный стол, который кто-то все еще давал себе труд полировать, та же дурманящая смесь призрачной величавости и сонного бюрократизма. Когда Парментер с ящероподобной вежливостью стал докладывать повестку дня утреннего заседания, Стивен услышал успокаивающий уэльский говорок своего учителя, весело журчавший о славе двора Карла Великого или о сменявших друг друга периодах разврата и реформ в истории средневекового папства. Через окно он видел не огороженную автостоянку с раскаленными солнцем лимузинами, а, будто глядя с высоты, розарий, спортивные площадки, испещренную пятнами серую балюстраду, а за ней – неровный, невозделанный участок земли, убегавший к дубам и букам, а еще дальше, за деревьями, – огромный простор отмели и голубую реку, во время прилива шириной в милю. Это были утраченное время и утраченный ландшафт – однажды Стивен вернулся туда и обнаружил, что деревья аккуратно вырублены, земля распахана, а устье реки перекрыто мостом, по которому теперь проходит автострада. А поскольку утраты стали привычным предметом его размышлений, ему не составило труда перенестись в морозный солнечный день, на улицу перед супермаркетом в Южном Лондоне. Он держал за руку свою дочь. На ней был красный шерстяной шарф, связанный его матерью, к груди она прижимала потертого ослика. Они направлялись ко входу в магазин. Стояла суббота, народу вокруг было много. Стивен крепко сжимал в руке ее ладонь.

Парментер уже закончил говорить, и теперь один из присутствующих профессоров нерешительно объяснял достоинства недавно разработанного фонетического алфавита. Дети смогут учиться читать и писать в более раннем возрасте и с большим удовольствием, а переход к традиционному алфавиту обещает совершиться безо всяких усилий. Стивен держал карандаш с таким видом, будто собирался делать заметки. Он хмурился и едва заметно качал головой, хотя трудно было сказать, с одобрением или нет.

Кейт была в том возрасте, когда стремительный рост словарного запаса и связанные со словами представления вызывают по ночам кошмары. Она не могла рассказать о них родителям, но было ясно, что они состояли из образов, знакомых ей по книгам сказок: говорящая рыба, огромная скала с заключенным в ней городом, одинокое чудище, томящееся по сердцу, которое его полюбит. Тяжелые сны мучили Кейт и в ту ночь. Несколько раз Джулия вставала, чтобы подойти к ней, а потом уже так и не смогла уснуть до утра. Теперь Джулия отсыпалась. Стивен приготовил завтрак и одел Кейт. Несмотря на беспокойную ночь, она была полна энергии и горела желанием идти за покупками, чтобы прокатиться на тележке в супермаркете. Необычное сочетание яркого солнца с морозным днем озадачивало ее. На этот раз она не мешала процессу одевания. Она стояла у Стивена между коленями, пока он натягивал на нее зимнее белье. Ее тело было таким маленьким, таким безупречным. Он подхватил дочь на руки и приник лицом к ее животу, делая вид, будто хочет укусить. Кейт пахла теплой постелью и молоком. Она взвизгнула и стала извиваться у него в руках, а когда Стивен поставил ее на пол, попросила, чтобы он проделал это еще раз.