Золото скифов - Колчина Нина. Страница 53

…Игорь перебирал пожелтевшие за шестьдесят с лишним лет фотографии, которые запечатлели невиданной красоты шедевры древних мастеров, и от волнения у него дрожали руки. Необычной формы серебряные сосуды, короткий меч-акинак, отделка рукояти которого выполнена в неизвестной технике, редкое нагрудное украшение — пектораль, прелестная золотая фигурка оленя, как якорь подвешенная на толстенную золотую цепь. Точно такого оленя, но в бронзе, он видел в так называемом «Казбекском кладе». Очень интересное совпадение!

Золото, золото, золото… Оно ценилось во все времена, но древнее сознание отводило ему совершенно необыкновенную роль в том, что касается смерти и возрождения. Цикличное мышление, как колесо, не имеющее ни начала, ни конца, вращалось, и вращалось вокруг этой идеи. Как восход и заход солнца. Что здесь сначала, что потом? Заход — смерть — поворот — восход — жизнь — поворот — заход — смерть — поворот — восход — жизнь… Как ни крути — солнце оживает в смерти. Солнце — это бессмертие, а золото — символ солнца. В потустороннем мире именно золото дает вечную жизнь. Сам потусторонний мир в архаическом представлении населен не людьми, а животными — мечта охотника об изобилии. Выполненные в зверином стиле золотые изделия поэтому так щедро окружали усопшего в заупокойных обрядах.

Игорь рассматривал фотографию рельефного фриза, украшавшего золотую чашу со сценами терзания одного зверя другим. Это один из самых популярных мотивов в искусстве скифского звериного стиля, который тоже связан с представлениями о смерти. Вернее, о жизни после смерти. В царстве мертвых охотник получает магическую власть над зверем, но при этом и сам становится животным. Путь в царство лежит через звериную пасть — ворота в мир вечного блаженства. Это другая линия. Третья — в противоборстве жизни и смерти. Если мифологический зверь погибнет — будет проглочен другим, — приобщение к царству мертвых станет условием своеобразного бессмертия жертвенного животного. Если выживет — в земной жизни получит новую силу и ловкость, а вот страх и немощь сгинут. Есть и четвертая линия, связанная с огненной природой золота, что могло соответствовать представлениям о загробном мире на небесах…

Как увлекательно слой за слоем расчищать миф! Что раскопаешь в конце концов? Обряд? Культ? И почему так манят золотые диковины скифских курганов? Кажется, что прикасаешься к бессмертию, отобрав их у вечности?

Игорю не терпелось показать фотографии отцу. Уж он-то поймет, какой это ценнейший научный материал. Все остальное стало вдруг скучным и пресным — ухоженные улицы Гамбурга, великолепное разноцветье крохотных садиков у каждого дома и даже сама Клара. В Москву так захотелось вернуться.

…Перед самым отъездом дед сказал Игорю своим тихим голосом, что если мужчина не может забыть пережитые им когда-то романтические разочарования, то не стоит ему связывать жизнь с очень молодой девушкой. Игорь был поражен и его проницательностью, и тактом, да и мудростью, наверное. Но главное — с тех пор, как встретил Клару, он пытался решить эту проблему сам для себя, хотя и рассматривал ее несколько иначе, чем дедушка Хельмут.

Он, безусловно, был увлечен, и мысль о женитьбе иногда лениво ворочалась в мозгу, но ни обдумывать, ни развивать ее не хотелось. С Кларой Игорь чувствовал себя просто и легко, но разве это основание для семейного союза!

Именно в Гамбурге он впервые почувствовал вину перед ней. Трудно сказать, что этому способствовало — сама ли атмосфера ее дома, когда все семейство пребывало в ожидании брачного предложения, деликатный совет дедушки Хельмута, ассоциация с пресловутым «гамбургским счетом», не терпящим обмана, или все, вместе взятое.

Конечно, она вряд ли простила бы его, узнай, что нужна Игорю лишь как лекарство от «романтических разочарований». Причем таких глубоких и горьких, что Игорю даже не удалось скрыть их от деда — в самом деле очень наблюдательного.

Он давно понял, что однолюб. Ни одна женщина, которая надолго или накоротко становилась его, не выдерживала сравнения с Альбиной. Ни в одной из них не было такой светлой и тихой прелести. И в Кларе этого не было. Она завораживала другим — бьющим через край жизнеутверждающим энтузиазмом и непоколебимой уверенностью, что мир создан для нее. Рядом с ней Игорь, казалось, забывал Альбинку, и это было спасением. Надежда, что благодаря Кларе его оставит, наконец, смертельная тоска, постепенно стала заменять ему любовь.

Неизвестно, как долго довольствовался бы он таким обманом, но Клара стала донимать его разговорами о женитьбе, семье, детях.

— Нет кондом, Игор! Нет! — умоляла она всякий раз, когда он протягивал руку к яркому пакетику, и почти превращала в драку любовную игру.

— Терзаешь меня, как жертвенного оленя! — упрекал Игорь, обращаясь больше к себе.

— Оленя! Оленя! — радовалась Клара узнанному слову и, сладко жмурясь, жалась к нему всем телом.

Он устал от нее и ждал, что Клара вот-вот поставит условие: или они начинают жить одним домом и она рожает ребенка, или от него уходит. Это позволило бы ему, не согласившись с первой частью ультиматума, молча дать добро на вторую. Но она никаких условий не ставила — то ли очень любила, то ли очень хитрила. А Игорь малодушничал. Не мог он сказать Кларе, что не хочет впускать ее в свою жизнь насовсем.

Иногда даже завидовал Румыну. Тот влюбился в нее, как мальчишка. Игорю и хотелось бы смотреть на Клару Пашкиными глазами, но, как ни старался, ничего, кроме жгучего недовольства собой, эти упражнения не вызывали.

Но Пашка просто расцвел! Игорь не узнал его, когда встретил последний раз… От былой бомжатости не осталось и следа — подтянутый, в новой красивой куртке, с мобильным телефоном… И ненавязчиво так интересуется, когда Кларик в Москве будет.

Игорь и сам теперь не знал когда. Работа над докторской вступила в заключительную стадию, которая требовала сосредоточенности и концентрации внимания. Если же рядом поселится Клара, внимание сконцентрируется только на ней. То поговори, то обними, то культурная программа… Она обожала народный хор и военные оркестры.

Запретом на приезд в Москву он, конечно, обидел ее. Клара считала себя не только ангелом-хранителем его научной удачи, но и вообще главным научным аргументом. Похоже, история шестидесятилетней давности, связанная с каталогом дедушки Хельмута, станет широкоизвестной не только в профессиональных кругах. По заказу серьезного немецкого журнала Игорь готовил статью об искусстве скифского звериного стиля. Использование «немецких» материалов и изложение обстоятельств передачи каталога в его руки стали если не условием, то настойчивым пожеланием с немецкой стороны.

Клара очень ждала выхода статьи. Надеялась, что публикация даст толчок к поиску пропавших сокровищ, а возможно, и информацию об их местонахождении.

Ожидания не были беспочвенны. Когда коллекция приобретает скандальный душок, утаить ее почти невозможно. Сразу выясняется, что кто-то видел либо отдельные вещи, либо коллекцию целиком; что-то слышал; о чем-то догадывался… Попробуй скрой!

Если ценности в запасниках музея — хоть несколько человек, но обязательно об этом знают. Так было с золотом Трои. Только после поднявшейся шумихи пришлось признаться, что находка Шлимана, хранившаяся в Германии, — трофей и находится в Пушкинском музее. Если же «детский клад Зимина», как остроумничали коллеги-археологи, в частной коллекции, то рано или поздно ее начнут распродавать. Сомнений нет! Меняются владельцы, их художественные пристрастия, финансовое положение, в конце концов.

Но продать произведения искусства с криминальным или засекреченным прошлым — дело непростое. Добросовестного приобретателя они не заинтересуют, а недобросовестный может просто побояться громкого скандала. Хотя… может, конечно, и не побояться… как показывает жизнь.

О том, что Сашка делает с золотом после того, как выслушает соображения брата о древнегреческой ювелирной технике шестого века до новой эры, Игорь никогда не думал. Знал, что сестра берет заказы на украшения в духе архаики. Говорила, будто сейчас это очень модный мотив, а детали интересуют ее так подробно лишь из профессионального любопытства. Игорь даже поощрял Сашкину дотошность в стремлении постичь особенности ювелирного ремесла другой эпохи. Считал признаком высокого мастерства, культуры и советовал ей попробовать силы в реставрации.