Реальный Gameррой (СИ) - Калинин Алексей Николаевич "lemex31". Страница 50

«Покуда не сгнобишь дурну натуру свою, да не перешерстишь жизнь прежню, не будет рядом с тобой горлицы лазоревой. От лихорадства не мотайся, встреть открытой грудиной» – вроде так сказал колдун? Я уже «перешерстил жизнь прежню», стою сейчас под «лиходейством», но как же не хочется его «встречать открытой грудиной».

– Хорошо, Боря. Я сейчас опущу ружье. Не нужно делать резких движений. Давай на раз – два – три. Я считаю, – говорит Юрий.

– Хорошо, Юра. Опускаем.

– Раз, два…

Рядом каркает ворона. Так громко, что этот звук напоминает взрыв ручной гранаты. Черный зрачок дула, с белым снегом внутри, уже почти опустился, а теперь снова взлетает. Я тоже вскидываю ружье. Звучит выстрел. Палец одновременно со звуком нажимает на спусковой крючок.

Отдача ударяет в плечо, и я падаю на снег…

Глава 18

«Когда-то у нас было время,

Теперь у нас есть дела,

Доказывать, что сильный жрёт слабых,

Доказывать, что сажа бела.

Мы все потеряли что-то

На этой безумной войне,

Кстати, где твои крылья,

Которые нравились мне?»

Наутилус Помпилиус «Крылья»

Вы когда-нибудь замечали — насколько голубым и бездонным может быть небо? Или вы настолько привыкли к этой красоте, что воспринимаете её как данность? А теперь представьте себе, всего лишь на несколько мгновений представьте, что вы тридцать лет сидели под землей и ни разу не видели неба. Представили? И в этом состоянии взгляните на небо… Чистотой оно сравнится только с первым снегом, который укрывает осеннюю грязь белоснежным покрывалом. Глубиной сравнится с самой глубокой точкой Мариинской впадины. А синевой… Синевой небо сравнится только с небом!

Я лежу на спине и рассматриваю чудо из чудес. Я знаю, что я жив, но пока боюсь пошевелиться. От отдачи болит плечо, но это единственная боль в теле. Но если я ощущаю боль от приклада, то боли от дроби нет? Нет и в помине. В ушах даже не звенит, а тихо и сипло тянется одна нота, словно от телевизионного канала, у которого идут профилактические работы. Все остальные звуки пропали напрочь. Ощущение сравнимо с берушами. Ещё пахнет порохом и гарью.

Дебафы? Их нет.

Я умер? Тоже нет – задница замерзает на холодном снегу. Вряд ли у мертвецов будет мерзнуть зад. Всплывающих окон нет, и это странно. Должно же быть хоть что-то, но мой смайлик всего лишь удивленно смотрит на меня. Зато чуть убавилось в шкале «Здоровья». Ещё бы, после такой битвы поневоле здоровье поубавится.

Где Юрий? Пока не знаю. Но мой выстрел был направлен точно в голову. Я не мог промахнуться… или мог? Сам факт того, что я убил человека, леденит гораздо больше, чем снег за шиворотом. Или не убил?

– Боря, – доносится шепот начальника логистики.

Нет, жив. В мозгу сразу высвечивается картина того, как он лежит у ели с раскуроченным лицом и шепчет: «Добей меня». Меня передергивает от собственных фантазий, и я спешу поднять голову.

– Ты как? — спрашивает стоящий на ногах Юрий.

Крови не видно, кроме той, что сочится из разбитой брови. Он стоит на ногах, как ни в чем не бывало, вот только лицо похоже на гипсовую маску. Я приподнимаюсь на локте — вроде всё в порядке, кроме зудящего плеча и ноющих синяков. Встаю на колени, затем на ноги, выпрямляюсь. Ни-че-го.

– Я нормально, а ты как? На тебе лица нет.

— На свое посмотри. Что случилось? Почему ты жив?

– Мама родила, – огрызаюсь я. — Откуда же я знаю? Ты сам должен по определению уже здороваться с архангелом Гавриилом.

Юрий вытирает лицо, закидывает ружье на плечо и надевает лыжи. Я смотрю на это действие и понимаю, что прежнего нашего общения начальник-подчиненный уже не будет. Уже никакого общения не будет. Редко кому хочется разговаривать с человеком, в которого стрелял. А уж если человек стрелял в тебя. И почему мы оба не попали?

— Кроме как колдовством, я это не могу объяснить, — Юрий словно слышит мои мысли. — Не зря же Оскари возил нас к колдуну. Тот мне сказал, что я совершу самый большой промах в своей жизни. Ладно, мы оба дураки, оба погорячились, с кем не бывает? По поводу разбитых рож скажем, что сорвались с обрыва. Лады?

— Лады, замяли. Я сам от себя такого не ожидал.

-- Думаешь, что я ожидал? Если бы сова не ухнула…

– Какая сова? Ворона же каркнула.

Мы переглядываемся, по спине пробегает холодок, словно посадили ледяную сороконожку, и она промчалась от копчика до затылка. То, что сейчас произошло, вряд ли можно отнести к нормальным явлениям. Мы же нормальные, адекватные люди. С высшим образованием. А катались по земле, как разъяренные коты, да потом ещё и пальнули друг в друга…

– В общем, мирно у нас как-то лучше получается бороться за Оксану. Предлагаю так делать и впредь, а она уже сама выберет – с кем ей остаться.

– Согласен, Юрий. Погорячились оба. Лучше уж худой мир, чем добрая война.

– Пошли-ка, Борис, отсюда подальше. Ну, их на хрен с колдунами и зверями.

Я киваю в ответ и собираю разбросанные по поляне палки, лыжи. Уже и лес не кажется таким уж сказочным и деревья хмуро взирают на нас. Ветки лезут в глаза, пытаются уколоть, зацепить, оставить на память кусочек ткани. Теперь уже я лечу впереди, слышу дыхание Юрия за спиной. Боюсь ли я выстрела? Нет, в этот момент я уже не боюсь ничего. Наступает буддийский фатализм, с каким гонщики «Формулы-1» летят в завертевшейся машине, с каким пилоты самолета ведут свою птицу с отказавшими моторами, с каким капитаны корабля спокойно погружаются в ледяную воду…

Я уже ничего не боюсь.

Осознание + 12 %

Самоконтроль + 5 %

Бодрость + 10 %

Уверенность + 12 %

Психологическая энергия + 9 %

Социальный интеллект + 6 %

Плюшки сыплются одна за другой, и плюшки не хилые, но я не обращаю на них внимания. Мне важно другое – я уже ничего не боюсь. Ни Юрия, ни безработицы, ни, мать его, кризиса. Я будто заново рождаюсь. С каждым взмахом палок из меня выметывается прошлый Борис – нытик и тряпка. С каждым движением ног слетают чешуйки слабака и рохли. С каждым выдохом исчезает лодырь и раздолбай.

Я встретил «лиходейство» и не отступил. Хотя немного гложет чувство раскаяния – я выстрелил в человека. Каким бы Юрий не был уродом, но я не должен был стрелять. Или должен? В качестве самозащиты…

Прежняя лыжня вскоре выводит нас к джипу Оскари. Оксаны с финном пока не видать, но редкие выстрелы слышны неподалеку. Я снимаю лыжи, втыкаю в снег палки и кладу возле них ружье. Краем глаза слежу, как те же самые движения совершает Юрий. Разговаривать совсем не хочется. Да и не о чем – всё что могли, мы выяснили там, на поляне.

Сумерки опускаются мягко, словно в фотошопе кто-то затеняет огромной кистью с прозрачностью в два процента. Задолго до темноты из леса выскакивают Оскари и Оксана. Её щеки раскраснелись, в глазах светятся огоньки радости и веселия, на губах играет довольная улыбка. Сейчас, после всего пережитого, она кажется мне воплощением любви и красоты. За такую женщину не жалко и жизнь отдать.

– Боря, Юра! Что с вами произошло? – она всматривается в наши помятые и «красивые» лица.

Хотя кровь и остановилась, но синяки и ссадины не могут волшебным образом испариться. Мы переглядываемся с Юрием. Он пожимает плечами. Приходится взять инициативу в свои руки.

– Оксана, мы сорвались с обрыва. Там снега намело много, вот и не углядели. Как только лыжи не поломали – ума не приложу. Пока выбрались да очистились, да пока нашли лыжи Юрия…

– Слушайте, а может… Скажите честно – вы подрались?