Алракцитовое сердце (СИ) - Годвер Екатерина. Страница 78

От его оглушающего многообразного многоголосья, от бесплодных попыток разглядеть и запомнить множество деталей уже болела голова. С начала дня Деян увидел больше людей, чем жило в Орыжи и Волковке вместе взятых. К четвертому часу пути все они - молодые и старые, худые и тучные, горбатые и рослые, старики и дети, мужчины и женщины - стали сливаться для него в одну уродливую фигуру. Ее злоба ужасала, ее страдание вызывало сочувствие, ее обезображенное гневом и страхом, отчаянием и лишениями лицо смотрело отовсюду, даже из глубины заполненной мутной водой лужи...

- Эй! - Голем, когда Деян споткнулся, в последний момент успел ухватить его за локоть. - Смотри под ноги.

- Ага... - Деян тряхнул головой, поправил сползшее с плеча ружье. Неведомым образом он и сам умудрился задремать на ходу или, скорее, впасть в ту странную отрешенность, полудрему, которую чародей, обучая Джибанда, называл "трансом"; вынужденный слушать его уроки каждый вечер много дней подряд, кое-что Деян волей-неволей усвоил.

- Надо бы остановиться перекусить.

Голем неторопливо пошел дальше, шаря взглядом по сторонам в поисках подходящего места.

Вскоре он перепрыгнул дренажную канаву и сошел на дочерна вытоптанную поляну на обочине, где, сидя на заплечных коробах или лежа прямо на голой земле, уже расположились несколько групп беженцев. Вряд ли бы они обрадовались новым соседям, но чары еще действовали - или же попросту все смотрели в другую сторону: на другом конце поляны двое угрюмых мужчин готовили что-то на маленьком костерке, и людские взгляды, в большинстве завистливые и злые, были направлены на них.

Голем, принюхавшись, поморщился.

- Дрянь! Лошадь у них пала, или еще у кого-то раздобыли конины... Что у нас съестного осталось?

Осталось немного, но на день должно было хватить; один день легко можно было обойтись и вовсе без еды. Многие из тех, кто собрался на поляне, с виду не ели досыта десятки дней.

Деян, усевшись на плоский камень на краю поляну, тщательно пережевывал полоску сушеного мяса. От соли щипало растрескавшиеся губы. Дома желудок наверняка взбунтовался бы от такой пищи, но изнуряющая ходьба и ночевки в сырости и холоде приучили принимать любые крохи еды с благодарностью; или же дело было в колдовстве, с которым он так или иначе постоянно соприкасался с последней ночи в Орыжи? Смутные угрозы ранней смерти, озвученные чародеем, не слишком пугали его: он никогда и не надеялся прожить долго. И все же возможность жить лучше, не чувствовать постоянно своей слабости, бестолковости в сравнении с другими была заманчива... Если б только ради этого не надо было задерживаться в большом мире и заниматься чародейскими фокусами, если б эта вовлеченность в дела странные и отвратительные не грозила сделать его дома чужаком! Потерять дом, потерять самого себя, раствориться в несчетном множестве людей...

Если у него был все еще дом и если сам он остался все еще самим собой - в чем совсем не был уверен.

"Да и способностей у тебя, небось - тьфу! - Деян сплюнул попавшую в рот еловую иголку. - Не о чем тут раздумывать. Бесполезный ты человек. Хоть сейчас помри - невелика будет потеря".

Люди шли и шли мимо - еще недавно здоровые, сильные, ловкие - и растворялись среди таких же, как они, несчастных; если даже они не смогли защитить свои дома и самих себя, если этого не смог Голем, рыщущий теперь по земле в поисках бесполезных ответов, - на что было надеяться ему? На Голема, на Господа Великого Судию, на счастливый случай?

- Ты говорил - гнев и страх толкают человека под руку; и любовь. - Деян взглянул на чародея, со вкусом расправлявшегося со своей долей еды. - Но есть еще отчаяние. От него цепенеют мысли, чувства, оно убивает человека - кого быстро, кого медленно... Но как избежать его, если на самом деле нет никакого выхода?

Голем с набитым ртом хмыкнул что-то неопределенное и пожал плечами. Больше всего это походило на: "Никак".

- Не высовывайтесь. Я быстро. - Дожевав, Голем направился к сидящему чуть поодаль морщинистому безбородому старику.

Со стариком были еще две внучки, до боли чем-то напоминавшие дочерей Петера Догжона; только они не хныкали, а тихо сидели подле деда и грызли разломанный надвое сухарь, жадно вдыхая пахнущий мясом дым.

- Издалека идешь? - без приветствия заговорил Голем, присев на пятки перед сидящим на земле дедом. - Где раньше жил?

Деян было схватился за голову от такой вежливости, ожидая, что переполошится вся поляна, но старик только крякнул удивленно; девчонки тотчас юркнули ему за спину. Остальные же продолжали заниматься своими делами.

- Далече. - Старик, окинув чародея быстрым взглядом и не увидев угрозы, успокоился. - Из-под Вырбуна мы. Сына дорогой в рекруты увели, а там и снег повалил; невестка застудилась и померла. Под Жечьей солдаты нас на сено погреться пустили и похлебки овсяной дали две миски, тем и выжили... Что в пути не растеряли, то лиходеи отняли. Так втроем и идем. А правда, - глаза его вдруг жадно заблестели, - что на переправе каши всем голодным дадут? Что указ такой есть. Не слыхал?

- Не знаю, отец. - Голем покачал головой. - Я бы сильно на то не надеялся: людей видишь сколько идет, а одним указом не накормишь: зерно нужно. А где его взять, когда все на армию идет? Но, может, и дадут.

- Хорошо бы... Нам бы хоть по ложечке. - Старик причмокнул, облизнул сухие губы. Истощение еще не подорвало совсем его здоровье, но мысли о еде вытесняли все прочие. - По ложечке. Много нам и не надо.

- Что ж вы дом оставили? - с сочувствием в голосе спросил Голем. - Все ж лучше в родных стенах, чем вот так, на дороге помирать. Может, еще и не тронули: барону тоже люди простые служат, не звери какие; ладили ведь раньше, в одном строю ходили. А на тебе вон дети малые.

- Да скажешь еще: не тронут! Хуже зверей бесы! И вера у них бесовская, и сами они бесы! - Старик посуровел лицом. - До смерти девок забивают и с мертвыми сношаются, на колы сажают, руки-ноги отрезать и местами переменить могут, потрошат и соломой набивают, как пугала.... Позабавятся, а потом всех, кто живой еще, кто веру их бесовскую не примет, в святилища сгоняют, двери подпирают и живьем жгут!

Деян не сдержал недоверчивый возглас. Ему от Тероша Хадема доводилось слышать, что Бергичевское баронство еще и тем от остального королевства обособлено, что там Церковь Господина Великого Судии не в почете; но про подобные зверства - никогда. Хоть баронский бунт и перешел в настоящую войну, все равно в такое не верилось.

- Как к нам известие пришло, что идут бесы эти, как пушки за лесом загрохали, - так мы сразу и пошагали. Жаль земли, жаль добра, а только плакать некогда было, - продолжал тем временем старик. - Обещали, что погонят скоро бесов клятых наши чудодеи, да где там! Поговаривают люди знающие, в сговоре они. Мы идем, а бесы за нами. Всю землю зареченскую сапогами испоганили, леса выжгли, людей погубили... Дома-то, небось, и нету больше... А какие пироги жена сынова пекла, ох!

- Ты это сам видел? Как на колья сажали и живьем жгли? - с сомнением спросил чародей.

- Сам не видал, а люди говорят.

- Так, может, у страха глаза велики?

- Люди говорят, - с мрачной убежденностью повторил старик, подозрительно взглянув на чародея. - С чего б им брехать? Сам-то откуда будешь, такой недоверчивый? Говорок у тебя чудной. Не нашенский.

Несколько человек, подметив, очевидно, то же самое, обернулись в их сторону.

- Старожский я, - без заминки ответил Голем. - Ты о таких краях и не слыхал. Далековато отсюда будет.

- Не слыхал, - кивнул старик, глядя на него с еще большей подозрительностью.

- А что еще люди говорят - держится королевское войско? Будет бой?

- Мож чего и говорили, да я прослушал. Стар стал, ушами-глазами слаб, волосья все, вон, и то повылезли. - Старик тряхнул плешивой головой. - Шел бы ты, мил человек, кому другому свои вопросы задавать...