Любовь пиратки Карибского моря - Измайлова Ирина Александровна. Страница 17

— Да уж! Что называется, не вовремя! — сердито бросила леди Вероника. — Когда Джулиан рассказал мне про это приключение, я даже выругалась одним из тех словечек, которые иной раз позволял себе отец. Ведь это ж надо: нарваться именно на Робертса! Теперь он к «Алмазу» и на пушечный выстрел не подойдет, не такой дурак.

— Но ведь парни не знали, что этот самый Робертс тебе так понадобится, — вздохнул Бэкли. — Они вообще не надеялись вновь заполучить своего капитана. Помнишь, что началось на «Алмазе», когда наш баркас вышел из лагуны в Ла-Манше и подошел к борту брига?

— Еще бы не помнить! Сперва нам кричали, чтоб мы не мешали им идти по курсу и отвалили, не то еще опрокинут нашу ореховую скорлупку. Потом кто-то узнал тебя. А уж потом все вытаращились на мою персону и долго не могли опомниться.

— А ты как хотела? — рассмеялся штурман. — Разве они могли прежде представить сэра Рональда в зеленом шелковом платье с кринолином и декольте?

— Но если бы я побежала переодеваться, мы с тобой нипочем не догнали бы корабль на нашем баркасе. Уплыли бы они в Лондон со своими колониальными товарами, и ищи их потом! Ничего — хотя бы убедились, что женщиной я тоже умею быть. При необходимости.

Старик усмехнулся:

— Видит бог, я бы предпочел, чтобы у тебя поскорее появилась такая необходимость!

— Что? — искренне не поняла Вероника.

— Шучу, Рони, шучу! Не обращай внимания на старого дурака. Лучше давай подумаем, на какую приманку может клюнуть наш дружок Робертс.

— На какой-то оригинальный и необычный подвиг, где можно показать и свою смелость, и свою изобретательность. Чтобы в очередной раз оставить кого-то с носом. Он — очень необычный пират, дядя Генри.

— А разве бывают обычные пираты? — Бэкли угостил воробьев еще порцией крошек и прикрыл рукой кружку: одна из пичужек любопытства ради уже собиралась сесть на ее край — возможно, захотела молока.

Вероника поморщилась:

— Только мне не говори, что флибустьеры — люди особенные, что у каждого какая-то особенная судьба. Самые заурядные у большинства из них судьбы. Бандитские. И все россказни о том, что флибустьеры, поднимая черный флаг, бунтуют против общественных устоев, восстают против несправедливости, не более чем болтовня модных ныне романтиков-утопистов. Пираты — обычные разбойники, одержимые алчностью. Ты вот знал Генри Моргана, самого великого пирата. Ну, и что же? Он был выдающейся личностью?

— Без сомнения! — воскликнул старый штурман. — Это был своего рода гений зла.

— Ну, если только зла. Хорошо. Еще один великий пират, которого мы знали оба, — Черная Борода. По сравнению с ним Морган — кроткий агнец. Что, Борода тоже гений?

Бэкли вздохнул.

— А вот этот разбойник — воплощение всех человеческих пороков. Создавая таких, Господь являет людям всю мерзость зла, дабы они от него отвратились. Но мы знали и другого пирата. Был на Карибском море и Черный Алмаз.

— Тоже головорез отпетый! — Вероника раскрыла полную крошек ладонь и любовалась отважным воробьем, который, сев на нее, преспокойно клевал, будто не понимая, что находится в ловушке, которая может в любой момент захлопнуться. — Видишь ли, побуждения побуждениями, но ведь нельзя, окунувшись в грязь, сохранить чистоту. Может, на мне и меньше грехов, чем на Тиче и Моргане, надеюсь, что меньше, однако вряд ли это делает меня много лучше. Да, Рональд Черный Алмаз не убивал тех, кто ему сдавался. А тех, кто не сдавался? Да, он всегда держал слово. Но тем, кого он грабил, вряд ли было от этого легче.

— Ладно, ладно, Рони, об этом мы уж не раз говорили! — вздохнул Генри. — И я тоже — разбойник. Вся разница в том, что мне, надеюсь, много раньше твоего предстоит дать ответ за мои похождения. И я все же уповаю на божие милосердие.

— Тебя бог простит! — уверенно сказала Вероника. — Ты успел сделать в десятки раз больше добра, чем прежде сделал зла. Вот бы и мне так! Ладно, мы ведь не в грехах каемся. Мы обсуждаем Бартоломью Робертса. Пожалуй, отличает его от многих и многих пиратов то, что он — аристократ. Кроме себя, я о таких больше не слыхала. То есть бывали, думаю, пираты благородного происхождения, но под черным флагом благородство, как правило, быстро слетает.

— Не всегда, — возразил Бэкли.

Старый штурман был неисчерпаемым кладезем знаний о морских историях, морских приключениях, кораблях, путешествиях, открытиях. Всю жизнь он собирал эти знания и, обладая отменной памятью, никогда ничего не забывал. А уж о пиратах Карибского моря знал столько, что ему позавидовал бы, верно, сам знаменитый Эсквемелин [17], бывший, как и он, одним из флибустьеров Генри Моргана и написавший затем подробнейшую книгу, в которой описал пиратство со всеми подробностями.

— Возможно ты забыла, Рони, — проговорил штурман, когда девушка, проводив взглядом вспорхнувшего с ее ладони воробья, с интересом обернулась, — но твой отец, сэр Роджер, рассказывал тебе как-то про пирата-аристократа. Он был француз, и его звали Анри де Граммон [18].

— Нет, про этого странного пирата я помню, — леди Дредд усмехнулась. — Правда, мне кажется, его история во многом придумана. Уж очень странная.

— Ты забываешь, девочка моя, что я был современником де Граммона! — возразил Бэкли. — И историю его знаю неплохо. Он, как и ты, не любил крови, никогда не убивал и не продавал в рабство тех, кто сдавался ему в плен. Да и пиратом стал ради службы отечеству. Но началась его история с убийства.

— Расскажи! — потребовала Вероника. — Об этом отец мне не говорил.

— Дело в том, — как всегда, старый штурман начал рассказывать неторопливо и обстоятельно, — дело в том, что Анри был сыном очень знатного французского дворянина. Говорят, чуть ли не родственника короля Людовика Четырнадцатого! Когда ему было четырнадцать лет, некий офицер оскорбил его сестру. То ли слишком усердно домогался ее руки, то ли того хуже — позволил себе какие-то вольности в отношении девушки. Анри тут же вызвал его на дуэль. Противник посмеивался над мальчишкой, небрежно фехтуя, уверенный, что пару раз царапнет горячего юнца и тот сразу остынет. Но шпага военного не успела коснуться де Граммона, зато он сам проколол обидчика сестры насквозь! И не миновать бы юноше тюрьмы, но его соперник оказался благородным человеком: прежде чем испустить дух, он в своем завещании прописал, что сам во всем виноват, а Анри винить нельзя. Да еще и какую-то часть своего состояния ему завещал! Дело обсказали королю, и Людовик, сам человек пылкий и отважный, наказал юного де Граммона всего лишь направлением дуэлянта в морское кадетское училище. А тому этого как раз и хотелось! Стал он морским офицером, получил назначение в Вест-Индию, то есть как раз сюда, ну и попал как раз к началу войны между Францией и Голландией. А так как очень любил сражения и риск, то избрал для себя опасный путь узаконенного пиратства, взял королевский патент и принялся грабить голландские суда, отдавая немалые суммы в казну его величества, но не обижая и себя со своими лихими парнями.

— Вот об этих его подвигах отец мне рассказывал! — воскликнула Вероника. — Например, как де Граммон захватил голландскую купеческую флотилию. Она везла столько богатых грузов, что ее назвали «Амстердамской биржей». Эту-то «биржу» де Граммон и взял. Говорят, там было столько, что его доля составила где-то пятьдесят тысяч ливров. Так?

— Так, Рони, так. Только не пятьдесят, а восемьдесят. Но чего адмирал тебе, надо думать, не говорил, так это того, что почти всю эту сумму пират-аристократ спустил за одну неделю.

— Как?! — вытаращила глаза Вероника. — Да это же невозможно! Я сама, как все пираты, умею швыряться деньгами. Но столько нельзя потратить так быстро.

— Куда тебе до де Граммона! — парировал Генри Бэкли. — Этот сумел. Он созывал на пир всех бедняков и всех моряков портовых городов. Дарил бездомным дома и раздаривал целые лавки одежды и еды. Себе покупал самые изысканные костюмы, дорогие шпаги. Словом, сходил с ума, как ему хотелось. Но пару тысяч ливров все же отложил. Потом в каком-то богатом порту поставил эти деньги на кон за карточным столом.