Чужая женщина (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 9

Услышала, как машина подъехала, бросилась к окну в подъезде, и тут же сердце судорожно запрыгало в горле, и дух захватило. Приехал. Один. А потом вся радость испарилась, его шатало так, что он с трудом дошел до подъезда, уселся на крыльцо в куртке поверх голого тела и голову руками закрыл, и я бросилась вниз через ступеньку, чтобы помочь подняться наверх. У него рана на боку ножевая, и кровь сочится, течет по ребрам.

— О, Боже. Вы ранены. Промыть надо.

— Черт, ты кто, девочка? — спросил, поднимая на меня пьяные глаза.

— Зоряна. Помните меня?

Отрицательно качнул головой, и у меня снова внутри все сжалось.

— Вы меня недавно отпустили. Я кошелек украла.

— У меня таких воровок, — провел большим пальцем по горлу. — Чего не спишь?

— Вас ждала.

Усмехнулся, и дышать стало еще труднее, потому что от его улыбки можно было сойти с ума. Особенно такой — чуть глуповатой и пьяной.

— Меня? Зачем?

— Извиниться хотела.

Все это время я помогала ему подниматься по ступенькам, так как лифт не работал. Остановились оба.

— За что?

— Я сказала, что вы мент продажный.

Он расхохотался, пытаясь дверь ключом открыть, я помогла, и мы вместе ввалились в прихожую его квартиры. Рану я не промывала, он с горлышка водки отпил и сам вылил на порез, пока я суетилась в поисках перекиси водорода.

Потом я тащила его в ванную, помогла переодеться и даже на кровать уложила и на краю сама легла. Не заметила, как уснула… а проснулась, когда он меня в шею целовать начал и по груди ладонью провел требовательно, под себя подминая и ноги раздвигая коленом.

— Маленькая моя… голодный я, — от него водкой несет и сигаретами, а мне кажется, что так рай пахнет, и я губы подставляю ему свои и грудью о ладони его трусь, выгибает всю, когда рукой между ног водит, задирая сарафан на пояс. — Хочу тебя. Пахнешь сегодня особенно… как когда-то давно, когда первый раз тебя.

Было больно. Невыносимо и очень больно. Я даже плакала. Нет, не вырывалась, не дергалась, просто лежала под ним и плакала от боли и от счастья. Это в книгах пишут о первых оргазмах, о страсти внеземной, о ласках. Мне не нужно было всего этого, меня трясло только от того, что понимала — он со мной. ОН. На мне и во мне. Двигается, стонет хрипло, грудь мнет ладонями. И мне нравится, как мнет. Нравится тяжесть его тела. Олег глаза так и не открыл, в губы губами ткнулся и на спину перевернулся, засыпая. Я на часы глянула и в ужасе домой, в ванную. Сидеть на краю и на отражение свое в зеркало смотреть, понимая, что только что произошло. И что я теперь женщина… его женщина.

Дура. Какая же дура. Не была я его никогда. Он даже не помнил, что трахал меня и девственности лишил. Так и смотрел дальше, как на насекомое. А мне повеситься хотелось или его убить. Взять у отца ствол и всадить ублюдку пулю между глаз.

Потому что утром его жена вернулась… я ее из окна увидела и губы до крови закусила — живот ее заметила. Вчера нет, а сегодня при свете дня в этом платье так отчетливо видно было. На лестницу вышла и услышала, как дверь открыл наверху ей.

— Не буду пить… не буду. Справимся мы. Я уверен, что справимся.

И он наверняка справился… А я — нет. До сих пор нет.

Глава 4. Олег

Несколько крутых тачек стояли прямо у входа. Значит, Олигарх на разборки ездит со свитой, самому, видать, слабо. Я внутренне подобрался и подумал о том, что, если придется стрелять, то мишень точно не одна будет. Я бы мог здесь уложить всех, но на нары не хотелось, а я далеко не при исполнении, и посадят, как пить дать, невзирая на то, что каждый из этих тянет на парочку сроков. Да и сесть за лошка какого-то особо не хотелось. На зоне не рады ментам, даже бывшим. Посмотрел на своих, если можно так назвать, людей, с которыми знаком всего пару дней, но, кроме любопытства и некоей отрешенности, ничего на их лицах не увидел. Скорей всего, не вмешаются. И хрен с ними. Сам справлюсь. И не в таком дерьме побывать успел. Вошел в опустевшую залу, на всякий случай прикинул, как уходить буду, если все же разговор с Олигархом выйдет, мягко говоря, напряженным. Но внутри клуба продолжала играть музыка, и у барной стойки стоял мужчина в элегантных брюках с перекинутым через локоть светлым пиджаком и бокалом виски в руках. На пальцах поблескивают кольца. Я его мысленно просканировал: от кончиков начищенных до блеска туфель и до блестящей лысины. Модно нынче стало растительность небуйную под ноль сбривать. Брутально.

Он стоял полубоком ко мне и о чем-то беседовал с барменом. Явно они знакомы, тот, заискивая, лимончик нарезает и ржет, сука. Значит, либо Олигарх здесь уже не раз бывал, либо те пообщаться успели в другом месте. Потом вдруг голову вскинул, меня заметил, и лыба пропала. Что такое, говнюк? Обо мне говорили?

Быстрый взгляд по сторонам, отметив, что неподалеку от Олигарха расположилась его "мебель": три шкафа с совершенно нетоварными квадратными фейсами и такими же лысыми головами — прям группа поддержки. И некое подобие "комода" низкого роста с модной бородкой по сотовому говорит, но глаз с босса не спускает. Главная и любимая шестерка Олигарха. Судя по количеству машин, снаружи еще парочку шкафов бродит, как минимум. Если не тупые, то черный вход тоже бдят, и хрен я отсюда выскочу, если что не так пойдет.

Я сунул руки в карманы и несколько шагов к бару сделал. В этот момент Олигарх обернулся, и я почувствовал, как округляются мои глаза и брови ползут вверх. Деняяяя, мать его. Это же Деня. Мой друг детства, с которым мы не один пуд соли, по которому тосковал больше, чем по матери родной и по отцу.

— Деняяяя. Златооов, — проорал и чуть присел от того, что сердце запрыгало, как чокнутое, где-то в горле.

— Гром. Громищееее.

Я кинулся к другу и схватил в охапку, приподнимая и сдавливая ребра. Ко мне тут же бросились шкафы, но Деня рявкнул.

— Вон пошли. Это же друг мой. Олег Громов. Засраааааанееец. Откуда ты взялся?

Теребит меня за плечи, как и я его. От смеха скулы сводит, и даже слезы на глазах выступили.

— Так это ты моего племяша погладил?

Киваю, а он смеется, заливается. И смех, как в молодости, заразительный, громкий, дурной. Конь. Черт бы его побрал, как я рад его видеть.

— Значит, достал говнюк, да? Ты просто так гладить не будешь, ты у нас вроде как уравновешенный.

Мы оба знали, что это сарказм и неуравновешенным из нас был именно я.

— Был. Был, Деня. Теперь чуть что — за пушку хватаюсь или промеж глаз.

— Хорошо, что раньше без пушки. Охренеееть. Как и не было двадцати лет, Гром. Такой же придурок.

Теперь смеюсь уже я. Детство девятым валом захлестнуло. Как будто мне не под сороковник, и я только школу окончил. Распирает всего, трясет. Денис снова стиснул меня так, что из глаз искры посыпались.

— Эй, нам накрой пожрать в вип, коньяк самый дорогой неси, и чтоб не мешал никто. Парней распусти. Разборки отменяются.

— Денис Витальевич, у вас встреча, — забормотал "комод" и нервно забегал вокруг нас.

— Отмени. Все отмени. Какие к черту встречи? Братуха мой здесь. Ты знаешь кто это, Леха? Знаешь кто? — потрепал меня по волосам. — Это друг мой с первого класса еще. С одного двора. С одной, мать ее, песочницы. Я его не видел долбаные двадцать лет, — обернулся ко мне, и глаза от радости сверкают, и я сам… аж трясет всего от эмоций. Да, мой братуха. Дружба у нас была какой вовек не сыщешь. Сдохнуть могли друг за дуга. Пока он не уехал с родителями в столицу.

— Я ж искал тебя, Громище. Ты съехал оттуда и как в воду канул. Громовых блин… как собак, сам знаешь. Думал, уехал ты север покорять, как мечтал. Давай, присядем. Черт, рад я тебе, Гром. Рад, п***ц как.

Через час сбивчивых рассказов и воспоминаний с сумасшедшими воплями и гоготом мы уже знали почти все друг о друге. Деня подливал мне коньяка, и мы выкурили все его сигареты, и ему тут же принесли еще одну пачку. Изменился он, конечно. Из пацана своего в доску в потрепанных штанах и вечно грязной футболке превратился в человека с глянцевого журнала. Я себя рядом с ним ощущал рванью подзаборной. Без зависти или сожалений. Мне это было незнакомо. Просто констатация факта. Если б не дружба наша, такие, как Златов, в сторону таких, как я, даже не смотрят. На нем лоск невидимый. Налет денежный. Такие вещи видно невооруженным глазом. И дело не только в дорогих шмотках.