Вольно дворняге на звезды выть (СИ) - Чацкая Настя. Страница 35

А потом всё полетело в задницу.

Это был перелом — такой резкий, что никто не успел к этому подготовиться. Как всегда бывает с переломами.

— М-мне жаль, что т-тогда так вышло, — бормочет Трип, который, оказывается, всё это время рассматривал его. А точнее — оставшийся от ссадины на брови след. — П-правда, Рыжий.

— Забей, — отмахивается тот.

И удивляется: «Рыжий» неожиданно бьёт по ушам.

Не то чтобы он отвык. Но теперь всё чаще приходится слышать обожаемое Хэ Тянем «Гуань». Как-то так выходит, что «Рыжий» в этом водовороте начинает теряться, исчезает, почти стирается. И это тоже стрёмно. Это отдаёт обречённой, скулящей тоской.

Каждый парень из Клетки называет его «Рыжий», потому что каждому из них Рыжий запретил называть его по имени. Гуанем был тот малолетний пиздюк, который не умел защищать свою мать. Гуанем был тот пацан, которого могли отпиздить ногами и отобрать карманные деньги. Который рыдал в подушку, когда очередной товарищ оказывался говнюком. Задирал голову до ломоты в глотке, чтобы посмотреть в глаза отцу.

Гуаня больше нет.

Пожалуй, лучше бы его никогда и не было.

Трип со вздохом пожимает плечами.

— Н-ну ладно.

Трип — очень простой парень, если ему сказать «забей», он забьёт. Если сказать ему не принимать амфетамин, он не будет его принимать. В мире Трипа есть всего одна дорожка и всего два направления: вперёд и назад. Жизнь этого человека ограничена статистическим передвижением, системой «право-лево», как в играх на старых приставках. Иногда Рыжий мечтает о такой жизни.

Но у него — своя. В которой огромный мир, восемь тысяч сторон, но ни одной, которая приняла бы Рыжего с распростёртыми объятьями. Ни одной, где было бы хотя бы немного проще.

Он оставляет очередной стакан. Поднимает взгляд и застывает.

Солнце опускается уже достаточно низко, чтобы через затемненную витрину залить зал «Тао-Тао» нюдовым бежевым. Любимое время Рыжего. Чистые скатерти на пустых столах, ровно выставленные стулья, за стеклом — дышащий наступающим вечером парк. Только вот он ни хрена из этого не видит. На него как будто нацепили шоры.

Потому что взгляд сквозь огромную витрину приковывается к уверенно идущему ко входу в «Тао-Тао» Хэ Тяню. Буквально влипает в него, и не выходит ничего: ни снова задышать, ни отвернуться, ни свалить в кухню, чтобы спрятаться за хрупкими плечами Пейджи.

Да, сейчас он внатуре мог бы попросить её. Вот так просто: спаси меня, мам, пока я не шизанулся. Потому что кроме неё, нет больше на свете силы, способной защитить от мажорчика и аритмии, которую он вызывает своим существованием.

Он моргает, резко отворачивается, опускает башку. Хватает стакан. Сверлит застывшим взглядом влажное полотенце в своих руках. Пальцы начинают лихорадочно натирать стекло.

Дилинь-дилинь.

Да, это ебучее «дилинь-дилинь» было неизбежно, и надежда, что Хэ Тянь у самой двери вдруг развернётся, поменяет направление градусов на сто восемьдесят — она умирает быстро и почти безболезненно.

— Д-добро пожаловать в «Тао-Т-тао»! — широко улыбается Трип. Придурок.

Завали ебало, думает Рыжий. Но всё равно слышит шаги, приветливое:

— Добрый день!

И закатывает глаза. А потом — ну а чё ещё делать? — всё же поднимает взгляд, потому что дальше делать вид, что Хэ Тяня нет — просто тупо.

Первая дурацкая мысль: ему идёт чёрный.

Вторая: ему, блядь, идёт всё.

Мажорчик вырядился. Не могло быть иначе. На нём чёрная водолазка под горло и белые — белоснежные — джинсы. В руках бумажный пакет с красной эмблемой бургерной. Любимой бургерной Рыжего. О боже ты мой, раздражённо думает он.

Ну какого хрена. Ну нафига.

Зачем тебя принесло.

Хэ Тянь этих мыслей не слышит: проходит через зал так легко, как будто привык летать, а не ходить. Опирается локтями о барную стойку, шлёпает свой бумажный пакет рядом, наклоняется к ним с Трипом.

Рыжего тут же окатывает. Чай. Стёкла в пол. Глянец.

— Как дела?

— Присаживайтесь, — выцеживает он из себя. — Я принесу меню.

— А можно мне кое-что не из меню? — с широкой улыбкой интересуется Хэ Тянь.

Рыжий поднимает голову и тяжело смотрит в ответ. Спрашивает:

— Серьёзно?

Трип сбоку озадаченно молчит.

Рыжий реагирует на эту тишину только через пару секунд. Поворачивается, нехотя объясняет:

— Всё нормально. Он из моей школы.

— А! — радуется Трип. — О-очень приятно! С-садись, выб-бирай что хо-очешь. М-мы сделаем тебе скидку.

— Ни хрена. Никакой скидки.

— Д-да ладно тебе, Рыжий! Жирдяй всё равно уп-пиздовал, — удивляется Трип.

И повторяет:

— Да ла-адно тебе, ну.

Рыжий молча смотрит на него, пытается вложить в этот взгляд что-нибудь вроде «хватит поощрять этого мудилу» или «просто молчи и протирай свои стаканы». А Трип реально удивлён — его глаза сейчас почти круглые. Как будто нормальный человек может отказаться пробить обед своему другу со скидкой. Хэ Тянь тоже смотрит на Трипа — внимательно, как-то даже вдумчиво. Рыжий замечает этот взгляд.

Спрашивает резко:

— Чё тебе тут надо?

Хэ Тянь возвращает своё внимание к Рыжему. В выражении его глаз остаётся что-то… похожее на заинтересованность. От этого неприятно першит в горле и в рёбрах.

— Был тут недалеко. Решил пообедать с тобой.

— Со мной? — раздраженно переспрашивает он.

— Да, с тобой. — Хэ Тянь протягивает руку, берёт бумажный пакет с красной эмблемой, покачивает перед лицом Рыжего. — Видишь. Это сэндвич с курицей. Ты ж любишь.

— Чувак, ты п-прости, у нас со своим н-нельзя, — тут же гудит сбоку Трип. И оживленно показывает в сторону служебной двери: — Н-но вы оба мо-ожете пообедать на заднике. Там с-столик для персонала и…

— Заткнись, — шипит Рыжий. Бросает полотенце на стойку, выдирает из рук Хэ Тяня бумажный пакет и жмёт его в пальцах. — Тебе делать нехрен?

— Говорю же, — жмёт плечами Хэ Тянь, — просто проходил мимо. Если тебе некогда, я пойду. Но поешь, — он кивает на пакет, потом смотрит в глаза своими, тёмными. Ядовитыми. — Не жрал же с утра. Я знаю.

Отрава.

— Да, он н-не жрал, — подтверждает простой и ответственный Трип, на автомате натирая стеклянную чайную чашку. — Риал, иди, Рыжий. Я по залу п-подстрахую.

Подстрахует он. Дятел.

Рыжий переводит злобный взгляд с Хэ Тяня на Трипа и обратно. До него доходит одна очевидная вещь: эти парни даже не знакомы, а Трип уже покорён. Как, как это, блядь, работает? Что это за злоебучая магия такая? Неужели людям нужно носить специальные шапочки из фольги, чтобы не западать на этого мудилу вот так, с ходу?

Он рывком дёргает завязку фартука сзади, снимает верхнюю петлю через голову. Швыряет его на полку под стойкой — оттуда гремят старые сложенные в кучу холдеры.

— Пошли, — бросает Хэ Тяню уже на ходу.

Он оборачивается как раз в тот момент, когда Хэ Тянь благодарно подмигивает Трипу и проскальзывает за стойку. За кассу.

За Рыжим.

Сука, он реально ему подмигнул?

Трипу? Хэ Тянь — Трипу?

В тот момент, когда два мира Рыжего смешиваются, почти соприкасаются между собой, жгучее раздражение — это последнее, что он рассчитывал почувствовать. Думал: может быть, это будет страх. Может, смущение. Разочарование. Но сейчас он чувствует только злость. Злость не на то, что Хэ Тянь в очередной раз не послушался никого, поступил так, как захотел, блядь, поступить. Просто потому что так привык.

Рыжий бесится из-за этого жеста — микрожеста — Хэ Тянь подмигнул Трипу. Как… как девке с симпатичной задницей.

Твою мать.

Он лихорадочно выстраивает перед собой образ Трипа, как когда-то пытался выстроить в сознании лицо своей мертвой бабки, которую должен был помнить, но вдруг понял, что забыл почти сразу после похорон. С Трипом вышло полегче — наверно потому, что он ещё жив. У Трипа короткий ёж волос, правильной формы лицо, которое слегка напрягается, когда он заикается: особенно лоб и щёки. Его родаки вроде как приезжие, так что глаза у Трипа то ли серые, то ли зеленые. Ресницы длинные. Как у бабы. Блядь. Серьёзно?