Маленькие женские тайны - Каммингс Мери. Страница 4
В зеркале ей было видно, как он снимает брюки и вешает их на спинку кресла, как идет к ней… На плечи легли теплые руки.
— Ты на меня очень сердишься?
Клодин, не оборачиваясь, вздохнула.
— Да нет…
Томми нагнулся, зарылся лицом ей в волосы.
— Ну, меня-то не обманывай. Я же вижу, как тебе это все поперек горла!
Клодин покачала головой, мысленно поправила: «Не «это все»… Не «это все», а молоденькая француженка, которая даже при мне без всякого стеснения флиртует с тобой и смотрит так, будто вот-вот готова вонзить в тебя коготки!»
— А может, тебе лучше уехать? — спросил он вдруг.
— Что? — от неожиданности она обернулась. — Куда?
— Н-ну… — замямлил Томми, уже сам поняв, что со своим предложением несколько перегнул палку, — в Штаты, к родителям. Ты, кажется, собиралась их после Рождества навестить…
— Ты меня прогоняешь?!
— Нет, но… ну, или через день-два мы, наверное, сможем перебраться в другое место.
Мы? Он сказал «мы», имея в виду себя с этой… с этой сладенькой нимфеточкой?!
«Э, нет! — подумала Клодин. — Пусть уж лучше будут здесь, на глазах!»
Вздохнула, покачала головой.
— Да ладно, оставайтесь… Надолго это все?
— Послезавтра — похороны отца Арлетт. Где-то через неделю после этого она уедет.
— Куда?
— Во Францию. Там ее мать живет, — рассеянно объяснил Томми. Пальцы его зарылись Клодин в волосы, легонько погладили по шее. — Ну что — пойдешь со мной в душ?
— Нет. Устала, — мотнула она головой. — Самолет и… В общем, сегодня я — пас.
Он сочувственно потрепал ее, взлохматив с таким старанием расчесанные волосы.
— Ложись… Я постараюсь побыстрее, — направился к ванной, но на пороге обернулся: — Пожалуйста, будь поласковее с Арлетт — девочка всего неделю назад потеряла отца.
Клодин стиснула зубы так, что показалось — сейчас они хрустнут, с трудом преодолевая искушение с размаху запустить в него чем-нибудь потяжелее.
Вернулся он действительно быстро, залез под одеяло со своей стороны и привалился к ней — теплый, налитой.
Она повернулась к нему, обняла — Томми пробурчал нечто вроде «Угу…» и через минуту уже спал, ровно и уютно посапывая.
Когда год назад Клодин объявила, что выходит замуж за Томми Конвея, многие коллеги и знакомые ее, мягко говоря, не поняли: преуспевающая фотомодель, «лицо» фирмы «Солей» — и никому не известный инженер из компании «Дженерал моторс» (о том, что на самом деле он работает в МИ-5, Томми просил никому не говорить)…
К тому времени их отношения продолжались уже полтора года, но даже те подруги, которые знали, что у нее есть бойфренд в Англии, считали, что он по меньшей мере лорд. А когда Клодин пыталась это отрицать, смеялись: «Темнишь, темнишь! Он что — женат, да?!»
И вдруг — такой мезальянс! Не лорд, не миллионер и не какой-нибудь писаный красавец, который любую женщину заставит потерять голову…
Да, если смотреть со стороны — наверное, она могла бы найти себе мужа куда богаче и красивее, который к тому же не проводил бы столько времени на работе, не уезжал бы внезапно в какие-то непонятные командировки… Но только… только этот человек не был бы Томми.
После двух с лишним лет знакомства и почти года замужества Клодин все еще была влюблена в собственного мужа — так сильно, что сама даже немного стеснялась этого чувства. Могла оценить объективно: да, не красавец, ничего особенного, видала она и покрасивее мужчин — и до сих пор засматривалась на то, как он движется, как поворачивает голову, как улыбается…
Он был веселый и умный, и добрый, и надежный, и понимал ее чуть ли не с полуслова. И любил. Когда он сказал однажды: «Ты самое лучшее, что со мной случилось в жизни!», Клодин поверила, что это не просто слова — и до сих пор продолжала верить. И все-таки…
Странно, но до сих пор она никогда не ревновала его к другим женщинам. К работе — да, ревновала так, что самой порой становилось стыдно. А к другим женщинам — нет, как-то с самого начала даже в голову не приходило, что Томми — ее Томми — может кем-то увлечься, закрутить за ее спиной какую-нибудь интрижку.
И теперь в это тоже, в общем-то, не верилось. Тем более, рассказать кому, что одним из поводов для ревности является поведение кота, люди бы наверняка посмеялись. И все-таки…
Вот именно — и все-таки…
Своего кота Клодин знала куда дольше, чем мужа — целых пять лет; вырастила его из крошечного, помещавшегося в пивной кружке котенка. И чутью его доверяла едва ли не больше, чем своему собственному.
Дело в том, что хотя Дино и не был кастрирован, но котом он был культурным и воспитанным и почти не метил. Исключение составляла обувь людей, имевших, что называется, «виды» на его хозяйку — каким-то непостижимым образом он безошибочно отличал их от ее приятелей и деловых знакомых.
Выйдя замуж и переехав в Лондон, Клодин, естественно, взяла Дино с собой. Некоторое время кот бурно протестовал против присутствия в доме Томми — чуть ли не месяц приходилось прятать его ботинки в стенной шкаф, а тапки в тумбочку — но потом, поняв, очевидно, что выжить «третьего лишнего» не удастся, как-то в одночасье принял его: стал брать из рук ветчину и забираться на колени, когда тот устраивался перед телевизором; покушения на ботинки тоже прекратились. С тех пор в семье царили мир и благодать.
Но никогда — ни разу до сих пор Дино не интересовался обувью женщин! И первое, что пришло в голову Клодин, когда она услышала про тапочки Арлетт — а не хотел ли кот таким образом дать понять окружающим: «Меня-то не проведешь: эта — рыжая, с писклявым голосом имеет виды на моего хозяина!»
Да нет, чепуха, ну как можно об этом всерьез думать?! Она встряхнула головой и призвала на помощь здравый смысл.
«Конечно, чепуха, — подтвердил тот. — Такая же чепуха, как переживать из-за глупенькой кокетливой семнадцатилетней девчонки. Для Томми она всего лишь часть очередной операции.»
«Угу…» — отчетливо донеслось вдруг с соседней подушки.
— Вы что — сговорились? — от неожиданности вслух, шепотом спросила Клодин.
Томми вновь промычал что-то, несомненно утвердительное — и открыл глаза.
— Эй! Ты чего не спишь?
— Я сплю, — недовольно ответила Клодин.
— Ну так и спи! — буркнул он и закинул ей на бок тяжелую теплую руку. — Не ерзай.
«В самом деле — давай-ка спать, — приказала она самой себе. — Завтра будет новый день — посмотрим, может, все не так уж и страшно…»
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Из дневника Клодин Конвей: «Одна неделя — это семь дней, сто шестьдесят восемь часов, десять тысяч минут… даже немного больше, чем десять тысяч…»
На следующий день Клодин убедилась, что жить в обстановке, когда все вокруг состоит из раздражающих мелочей, может быть, не так уж и страшно — но лично ей удовольствия не доставляет.
Проснулась она как всегда рано. Взглянула в окно — в щели полузадернутой занавески виднелось безоблачное небо, так что повода не идти на пробежку не было.
Тихонько одевшись, она вышла в холл… и чуть не подскочила, обнаружив спящего на диване Брука. Он тоже вскинулся и мрачно как сыч уставился на нее.
— Доброе утро, — выдавила из себя Клодин. — Я… я на пробежку… — запоздало подумала: с какой стати перед ним отчитываться?
— Да, конечно, идите, миссис Конвей! — кивнул он.
Пробежаться по чистенькому, умытому ночным дождиком парку поначалу было одно удовольствие.
Клодин пробежала свою обычную норму, после чего честно добавила к ней еще два круга — «штраф» за вчерашний торт. Последний круг бежала уже через силу — ногу дважды сводило судорогой. Но что делать, обещала — изволь выполнять!
Когда она вернулась домой, в холле никого не было. На кухне — на ее кухне, отделанной в деревенском стиле, в желтых и персиковых тонах — вовсю хозяйничала Арлетт. Все в том же мини-халатике, поверх которого был повязан кокетливый фартучек в розовую клетку.