Алракцитовое сердце. Том II (СИ) - Годвер Екатерина. Страница 31

– IV –

Пока Деян без аппетита наворачивал густую кашу, а капитан разыскивал кого-то, кто мог бы засвидетельствовать брак и выдать необходимый документ, Голем на заднем дворе вылил на себя кадку подогретой воды, натянул вычищенный прислугой китель и стал походить на военного больше, чем когда-либо прежде. У тех солдат и офицеров, которые встречались Деяну на улмцах, были такие же серые от невзгод и усталости с отпечатком мрачного упрямства лица.

Капитана не было долго, и Деян со смешанными чувствами уже готов был поверить в его неудачу. Однако наконец Альбут появился и привел сморщенного, трясущегося человечка в дорогой одежде, за которым четверо солдат тащили сундук – достаточно большой, чтобы человечка можно было бы уложить вовнутрь, и еще осталось бы место.

В сундуке оказался ларец чуть поменьше, где на красном бархате хранилась печать, много разных бумаг и три огромных, оплетенных кожей книги, куда записывались даты рождений, свадеб и смертей. Человечка все называли «господин секретарь»; когда ему показали епископскую грамоту, он немного успокоился.

– Мэр бежал; и начальник ваш бежал. А вы почему еще здесь? – спросил его Голем.

– Знамо дело, бежал начальник. Без дозволения и приказу, все побросал, охранение все с собою забрал. А это все теперь куда девать прикажете – в печку? – Человечек еще больше сморщился, махнув в сторону сундука. – Или полотном белым обернуть, лентою красной обвязать и за порог выставить: бери кто хочешь? Не затем, милорд, я сорок лет службу в канцелярии служил! Подумал – схороню до поры с Господней помощью…

Голем взглянул на него уважительно и с грустью – и ничего не сказал.

Книги выглядели внушительно; Деян с горечью подумал о тонкой тетради, оставшейся дома в ящике стола. Вечером перед нападением Эльма помешала ее сжечь, но без него в Орыжи все равно некому было делать записи. И вряд ли жена Петера без скандала позволила бы оставить в доме его бумаги, даже если б Эльма пожелала их сохранить…

По обычаю или чтобы произвести впечатление на «господина секретаря», чужеземный свадебный обряд чародей вел почти столь же монотонно, сколь и Терош Хадем вел обычную церемонию; вышло еще скучнее и, на взгляд человека непосвященного, нелепо, даже дико.

Перво-наперво всем пришлось выйти под открытое небо, на площадку перед воротами в заборе, огораживающем двор. Там, обращаясь попеременно то к Харране, то к капитану, Голем очень долго говорил что-то на хавбагском наречии. Стараясь сохранять приличествующий случаю торжественный вид, Деян коротал время за раздумьями о том, что же ему делать: вспоминал Орыжь, думал о Джибанде, пробирающемся где-то по дорожной грязи, о Големе, перешагнувшем предел человеческих возможностей и не нашедшем ничего, кроме одиночества и отчаяния. Думал о напряженно вытянувшемся капитане и сосредоточенно-спокойной Харране, пытаясь отыскать в их трагической, нелепой и непонятной истории для себя подсказку. Думал – и не находил ни подсказки, ни выхода; только от стояния в неподвижности на холоде немели пальцы…

Когда наконец Голем жестом велел ему подать кувшины, Деян вздохнул с облегчением.

Сказав что-то веско и громко, Голем вылил вино и воду на сцепленные руки жениха и невесты и провел всех за собой через ворота и дальше, назад в общий зал харчевни, где «господин секретарь» внес запись в книгу, выписал бумажную грамоту, шлепнул сверху печать – и все было кончено.

Никто не поздравлял новобрачных, не улыбался. Довольным выглядел только Лэшворт, предвкушавший, что в самое ближайшее время беспокойные гости наконец-то покинут его постоялый двор.

Деян удрученно вздохнул: это была самая странная и нелепая свадьба, какую он в жизни видел, и дело было не в хавбагском обряде и не в чародее, неумело игравшем роль священнослужителя: просто жениху и невесте не то что жениться – и встречаться в этой жизни не стоило…

– V –

Пока люди капитана паковали тюки с припасами в дорогу и седлали лошадей, сам он ушел куда-то договариваться о транспорте и военном сопровождении для «господина секретаря» и его книг – и для Харраны; Голем отправился вместе с капитаном.

Деян поднялся наверх и принялся тоже собирать пожитки. Он почти не удивился, когда за спиной скрипнула дверь и прошуршали по полу легкие, почти неслышные шаги.

– Госпожа Харрана. – Закончив стягивать одеяло, он обернулся; она остановилась в трех шагах, глядя на него с непонятным весельем в глазах. – Что вам угодно?

Она молчала. Деян, не выдержав, отвел взгляд. Еще ни с кем наедине он не чувствовал себя так неловко, как с этой женщиной.

– Возьмите. – Она поставила рядом с собой на столик прозрачный пузырек. Внутри был десяток зеленовато-бурых шариков. – Это средство способно приглушить любую боль – даже душевную. Но можно не чаще одной дозы в половину дня. Абсхар Дамар знает об этом; но пусть лучше оно будет у вас.

– Спасибо. – Деян забрал пузырек, сунул за пазуху и невольно отступил назад, будто Харрана была дикой кошкой, готовой оцарапать.

– Боитесь? – спросила она с насмешкой.

Деян пожал плечами. Это был не страх, но что-то схожее с ним.

– Надо же. – Она усмехнулась. – Человек, который сопровождает Абсхар Дамара, боится другого человека! И кого? Меня!

– Его я начал понимать… немного. Вас – не понимаю, – зло сказал Деян, рассерженный ее насмешкой. – Зачем? Вы ведь знаете, кто такой Альбут. Так почему же вы здесь? Зачем эта дурацкая свадьба?

– Не злитесь, – снова улыбнулась она. – Я не хотела вас обидеть.

– Для чего же тогда пришли?

– Отдать лекарство… и поговорить. – Она села на краешек кровати, в это мгновение и впрямь напоминая дворовую кошку, пробравшуюся в дом, замерзшую и бесконечно уставшую от беспрестанной борьбы за жизнь. – Часто я сама себя не понимаю; а невысказанные слова давят. Знали бы вы, как напугали меня утром…

– Я заметил. Ладно. – Деян чувствовал, как его раздражение тает. – Так зачем вам выходить замуж за того, из-за кого потеряли все?

– Вы говорили с ним и могли заметить: он давно уже ищет смерти, потому как вынес себе приговор. Скажите мне вот что… Верховного бога этой земли называют Высшим Судьей; отчего же люди здесь всегда спешат осудить себя сами, господин Химжич? – Харрана смотрела ему в глаза спокойно и серьезно. – Трусость это или дерзость?

– Не знаю, – сказал Деян. – Но такова уж наша натура.

– Я ненавижу его, я не могу его простить; но и уйти – не могу. Мы встретились давно, в тяжелые времена. Я не сразу узнала его, а когда поняла, когда удостоверилась, что не ошиблась – было уже поздно… Я была многим обязана ему, он стал мне дорог… И я не смогла: ни тогда, ни потом. – Харрана спрятала лицо в ладонях, а когда подняла взгляд, он сделался ясным и острым. – Столько лет я прожила, презирая сама себя! Мы оба – и я, и Ранко – заслуживаем презрения. Но значит ли это, что нам непозволительно желать иной жизни или что нам вовсе не стоит жить? Вот о чем я думала весь вчерашний день, господин Химжич, и всю ночь. Об этом я говорила с Абсхар Дамаром, пока вы спали. Небесам безразличны наши страсти, наши надежды и грехи. Абсхар Дамар утратил больше, чем возможно для человека; сознание своей вины и слабости невыносимо для него, его измученные дух и тело жаждут смерти – и все же он не отступает. Для него нет причин жить – однако он ищет эти причины с упорством, заслуживающим восхищения… – Харрана слабо улыбнулась. – Сегодня на рассвете я поняла, что хочу жить, господин Химжич; и я не вправе снова отнять жизнь у нерожденного дитя, как делала прежде.

– Так вы?.. – Деян невольно покраснел, устыдившись вопроса. Такое простое объяснение просто не приходило ему, мужчине, в голову.

Харрана без смущения кивнула:

– Я должна попытаться жить по-настоящему, как когда-то… Но жизнь изгоев тяжела даже в таких городках, как Нелов; я не дотянула бы до этого дня, если бы не те средства, что Ранко оставлял мне, не его защита. И за это я обязана отплатить ему добром. Пусть живет и он, если сумеет. Давно пора было все это закончить.