Алракцитовое сердце. Том II (СИ) - Годвер Екатерина. Страница 50

– Что вы… что… горел?.. – непонимающе переспросил патрульный, сидя на полу и ощупывая окровавленное лицо. Он был оглушен, пьян, слишком растерян и напуган, чтобы возмущаться или оказать сопротивление; хотя начни он драться – дело наверняка решилось бы в его пользу. – Как так горел?

– Сожгли твой Нелов родной; осенью еще. Не до того отцу твому сейчас, чтоб тебя, мразь бессовестную, обеспечивать – если он вообще жив. Вон отсюда! – выкрикнул Деян, замахиваясь тростью. – Еще раз увижу …

Угроза осталась неоконченной: патрульный, двигаясь нетвердо, но резво и позабыв на полу шапку, выскочил за дверь.

Деян отложил трость, взял запачканный кровью лист бумаги и разорвал на мелкие клочки. Руки дрожали.

Он был сам порядком обескуражен и даже напуган своей вспышкой, однако не сожалел о ней. Стоило вспомнить сальную ухмылку патрульного, как его всего передергивало от омерзения; но было и что-то еще.

«Если так посмотреть, то вот чем я лучше него? – Он достал гравированную чародейскую фляжку, в которой всегда теперь носил немного хлебной водки, сделал глоток и взглянул на отполированную до зеркального блеска заднюю поверхность: та отражала лишь бледное овальное пятно. – Все мы здесь на одно лицо…»

До конца приемного времени оставался час, в коридоре, гадая о причинах подслушанной ими ссоры, стояло еще четверо посетителей, но Деян, комкано извинившись, запер комнату и вышел наружу.

Никогда прежде он еще не заканчивал так рано; пока он хромал по непривычно светлым улицам к «Пьяному карасю», солнце било ему в лицо. Уродливые туши сугробов на обочинах почти истаяли за день; в сточных канавах журчала вода. Мор проредил население Ханрума вдвое, и все же в центре города было многолюдно: одни, пешие или конные, спешили по делам, другие неспешно прогуливались, третьи, согнувшись в три погибели, просили милости у Господа и прохожих, цепляя тех протянутыми руками за полы одежды. Солнце одинаково освещало красоту и увечья, гримасы страдания и мимолетные улыбки. Набалдашник трости проскальзывал по мокрым камням мостовой. Беспризорные мальчишки у стены полуразрушенного дома затеяли игру, по очереди швыряя перочинный нож в начерченный на земле круг; от их вида что-то сжималось внутри.

С облегчением Деян нырнул в пропахший хмельными испарениями полумрак трактира, но и там ему было не по себе; даже два кувшина крепкого вина не исправили положение. Изрядно захмелев, но так и не почувствовав себя лучше, с трудом он поднялся по крутой лестнице на второй этаж

Полноватая женщина с густо нарумяненными щеками, имени которой он не помнил – хотя пользовался ее услугами не первый раз, – затянула его в одну из спален. Половину крохотной комнаты занимала кровать, другую половину – тумба со старинным зеркалом-трельяжем. Деян вгляделся в пошедшее от времени черными пятнами стекло: с отражения смотрел незнакомый сердитый мужчина с огрубевшим от зимнего ветра и осунувшимся от пьянства и бессонных ночей лицом, полосками ранней седины в бороде и на висках и мутными, по-коровьи сонными глазами. Незнакомец внушал опаску, неприязнь – и вместе с тем какую-то брезгливую жалость; с таким типом не хотелось бы ни столкнуться на узкой улице, ни сидеть за одним столом.

Деян отшатнулся от зеркала; незнакомец отступил в глубину.

Женщина в призывно расстегнутом платье, сбитая с толку тем, что он никак не отвечает на ее ласки, отстранилась. Он, чувствуя слабость в коленях, сел на кровать; женщина осторожно присела рядом. Под румянами и белилами проступали морщины; впервые Деян заметил, что она намного старше него.

– Что, милый, на службе нелады? – произнесла она глубоким грудным голосом с какой-то материнской снисходительностью.

Деян пожал плечами.

– Ты сегодня странный. – Она вдруг улыбнулась. – Да что я говорю! Ты всегда странный. Хотела бы я знать, что ты там прячешь. – Она осторожно коснулась пальцами узла платка на запястье.

– Память, – сказал Деян.

– Память? – Она удивленно взглянула на него.

– Память, – повторил Деян. – Ты прости… за сегодня. И раньше, если что было не так, – прости; и другим скажи. Не поминайте лихом.

Последний раз он взглянул на незнакомца в зеркале, надел сюртук и взял трость. Женщина, имени которой он так и не вспомнил, безмолвно смотрела за его скорыми сборами; в ее взгляде ему чудилось понимание. Он поклонился и, не оглядываясь, вышел, перед тем оставив на тумбе трельяжа полный кошелек.

– X I –

На площади перед таверной он впервые взял двуколку и через четверть часа уже входил в дверь аптекарского дома. Петер возился в прихожей: прилаживал к стене крюк для одежды.

– Петер, я должен ехать, – сказал Деян. – Ты оставайся, если хочешь. Так будет лучше.

Тот, как будто ничуть не удивленный, покачал головой:

– Я с тобой. А если б и хотел бы – то все одно не волен… – Со слабой усмешкой на губах он бросил взгляд на дверь в гостиную. – Не думаю, чтобы Алек посчитал это хорошей идеей.

– Броджеб в городе? – изумился Деян. – И давно?

– Вернулся сегодня днем; я посылал за тобой – но тебя уже не было на службе. Проходи: он пока дома. – Петер снова занялся крюком.

Лейтенант Алек Броджеб – теперь уже капитан Алек Броджеб – большими шагами расхаживал по гостиной. За зиму он потерял глаз и сбавил в весе. Арина смотрела на двоюродного брата с любовью, он на нее – виновато.

– Какие новости в мире? – спросил у Броджеба Деян. Тот поморщился:

– Вродь как переговоры то отложат, то продолжат… Но наступления до лета не будет: это уж наверняка. Нам бы раны зализать; и у дарвенцев дела не лучше.

Он выглядел нечеловечески усталым. Новость о скором отъезде задержавшихся «друзей» явно обрадовала его, хотя благодарил за помощь сестре и присмотр за домом он их со всей возможной сердечной искренностью.

Вскоре, твердо намереный выполнить некогда данное обещание и помочь добраться до Спокоища, Броджеб, несмотря на поздний час, лично направился в комендатуру справиться насчет попутных обозов и состояния дорог. Петер, закончив в прихожей, тихо прошел к себе в комнату. Арина, сидя в сделанном его руками неказистом кресле у камина, долго смотрела на тлеющие угли.

– Все-таки вы уезжаете, – тихо сказала она.

– Да. Уезжаем. – Деян сел в единственное сохранившееся со времен аптекаря кресло. Он чувствовал, что все еще пьян. – А мне ведь страшно возвращаться, Арина. Пока я здесь, можно думать, что все не по-настоящему. Что это ошибка, что дома все хорошо; или что вовсе не было никогда никакого дома: так, сон рассветный… Зальешь с вечера глаза – с утра забудешь, что видел. Будто не было ничего. Но ведь ложь это, ложь! Все наоборот: это здесь – не по-настоящему. Я не про тебя, конечно. Просто будто бы я сам – ненастоящий… Так не может дальше продолжаться. Надо ехать.

– Раз ты говоришь так – верно, взаправду надо. Не буду отговарить. – Арина поворошила кочергой угли. – Странное дело. Столько прожили под одной крышей – а я даже не знаю, откуда вы, что оставили в прошлом. Не спрашивала. Да Петер бы и не рассказал.

– У него хорошая семья была. Дом справный, жена и дочери, сестра, бабка, – сказал Деян.

– А у тебя?

– У меня – могилы на кладбище, – он невольно усмехнулся. – И с ними-то, надо думать, ничего дурного не сделалось.

Арина взглянула с недоверием и недоумением.

– Я дал себе однажды обещание: выживу – вернусь и наведу там порядок, подправлю, что обветшало, – объяснил он. – Знахарке, что жизнь мне спасла, хоть имя на камне выбью. Мертвых должно хоронить как подобает. Обещания должно выполнять.

– Петер как-то обмолвился, что помнит тебя совсем ребенком, – задумчиво сказала Арина. – Но из вас двоих ты почему-то кажешься старше. Не из-за седины: тут другое что-то…

Деян пожал плечами; затем нерешительно спросил:

– У тебя с братом ведь будет все хорошо? Вечность назад мне казалось, вы с ним не очень ладите.