Караоке вдвоем: Хмельная страсть - Павлова Мария Юрьевна. Страница 20

— Что это? — подозрительно поинтересовался он, еще не отойдя от первого сюрприза жены в виде переворота через голову.

— А ты разверни!

Павел зашуршал пакетом, и на свет явился халат. Махровый, в яркую оранжевую и черную полоску. Сонливость Павла как рукой сняло. Он встал, расправил плечи и, облачившись в халат, поспешил к зеркалу.

— Когда я был маленьким, мечтал — вот вырасту, куплю себе халат, как у дяди Феди Трайстера…

— Халат теперь у тебя имеется… ну, может быть, еще и вырастешь… — хохотнула Маша.

— Ах т-ты!.. — Павел дернулся за ней с намерением схватить. Но с непривычки запнулся в длинных полах халата и с грохотом растянулся вдоль стойки с телевизором. Но тут же вскочил, демонстрируя неизбывную молодую прыть, и изготовился к прыжку.

— Стой, Павлик! Погоди! — остановила его Маша.

Усевшись на его место в кресло, она взяла из вазы гроздь темного винограда, приподняла ее до уровня губ, затем поводила ею по своему лицу.

— Подойди сюда…

Когда Павел выполнил ее просьбу, она откинула голову на спинку кресла и тихо проговорила:

— А халат носят на голое тело…

— На голое, говоришь? — Включившись в Машино настроение, Павел зашуршал одеждой, приводя в соответствие экипировку.

— Да, голое. Обнаженное… — уточнила Маша и посмотрела на Павла. Он стоял перед ней совсем без одежды, твердея и наливаясь желанием. Медленным движением она сползла с кресла на пол, встала на колени и уместила гроздь винограда на выброшенном вперед, приготовленном к бою клинке.

Склонив набок голову, Маша залюбовалась своим творением, оценивая художественные достоинства шедевра. Но — и тут она понимала вандалов: эстетическое совершенство притягательно! — созерцанием не ограничилась. Нераскрытыми губами прошлась по спелой грозди, переходя на нежную теплую кожу мужского бедра, к которой прильнули виноградины. Затем приоткрыла губы и стала по одной откусывать от кисти налившиеся соком ягоды и, раскусив, проглатывать. В уголке ее рта показалась капелька красного виноградного сока.

Павел задохнулся. Долго так продолжаться не могло. Прохладные виноградины чуть колебались от горячего и быстрого язычка, и это сводило его с ума. Но представление продолжалось.

— Что? — шептала Маша после очередной виноградины, поднимая к нему лицо. Оно было прекрасным. Знакомым в каждой черточке — и неуловимо новым. Павел пошатывался в такт ударам сердца. Тяжелые виноградины посылали острые холодные уколы в спинной мозг. Он запрокинул голову и оставил попытки ускорить развязку: в этом представлении было что-то ошеломляющее. Руки его уперлись в столешницу за спиной, и ток разнузданной крови, делая тело почти невесомым, устремился в средоточие сладкой пытки. Лиловые ягоды вздрагивали вместе с изнемогающей от напряжения плотью. Миг цеплялся за миг, время стало вязким, вытягиваясь в ниточку, на которой вспучивались бесконечные тугие узелки наслаждения. Каждый узелок был восхитительно прохладным и доходил до сердца, не успевая растаять. Тут же зарождался новый, и Павел горящими глазами следил, как двигаются Машины губы, выбирая следующую ягоду. Чувственный толчок накатывал горячей волной и растекался под кожей.

Сквозь теплый желтый туман Маша остро ощущала, что только этот мужчина может вот так отдавать ей всего себя без остатка; что она сейчас сливается с его скрытыми даже от него самого чувственными ритмами. И в ее парящем желтым облаком мозгу сформировалась горячая мысль, что их тела уже в момент рождения были предназначены друг другу и всю жизнь их несет среди туч это желтое облако, плотно объемлет их двоих, унося в едином остром вихре в бесконечность. Маша задрожала, обмирая от протяжного жгучего оргазма, и, не в силах остановиться, смотрела на виноградную кисть — она крупно вздрагивала в такт оргазмическим толчкам и наконец упала к их ногам, со струйками семени на темной глянцевой кожице ягод. Павел выдохнул и поймал Машин взгляд — глубокий, бездонный, первозданно открытый. Он опустился на колени и прижался щекой к ее лицу…

Легкое и ветреное дыхание небес проникло в открытую настежь балконную дверь. Павел поднялся на ноги, увлекая за собой Машу. Обнявшись, они вышли на балкон и, не разнимая рук, плюхнулись в одно кресло.

Они долго смотрели, как кто-то неизвестный стирает звезды с предутреннего неба и накрывает небесный купол чем-то дымчатым и прозрачным. Потом добавляет еще одно покрывало, еще и еще, пока слепящие отверстия не слились с окружающей бледно-алой бездной.

Потом вдалеке проявилась хижина бедуина, который по своей прихоти не захотел продавать землю застройщикам побережья, и поэтому неширокая полоска его частной собственности сейчас отделяла территорию «Хилтона» от вновь строящегося огромного отеля. Хозяин вышел из хижины, построенной из коробок от холодильников и телевизоров, расстелил молитвенный коврик и встал на колени, обратившись к востоку. Худая верблюдица потянула к нему требовательную морду, но была награждена несильным шлепком и, оскорбленно задрав голову, удалилась в сторону восхода.

— Пойдем поспим?

— Да… пора. А ты забыла? У нас есть еще караоке.

— Помню. А что?

— Давай песни петь!

— Заводи!

Павел сунул блестящий диск в щель подаренного им друзьями на свадьбу устройства, и из динамиков полилась мелодия «Подмосковных вечеров». Сначала пел один Павел, потом к нему тихонько присоединилась Маша. Так они пропели несколько песен, совсем без зрителей, только для себя. Только друг для друга.

— Господи! Как хорошо мне петь с тобой… — сонным голосом пробормотала Маша. — Но еще одна песня будет моей лебединой…

— А вот этого нам не надо, — спохватился тоже полусонный Павел. И они, обнявшись, перебрались в постель и мгновенно уснули. Каждый со своей маленькой тайной. Но тайны эти были маленькими юркими рыбками, подхваченными случайной волной в море их ничему не подвластной любви.

В последний день пребывания в Египте супруги нырнули вместе на трехметровую глубину, и Павел нацарапал карандашом на белом рифовом теле: «Здесь были Маша и Паша».

В день отлета в зале таможенного досмотра собрался весь рейс Пулкова-2. Вокруг мелькали довольные загорелые лица.

— Э-тт-а-аа любовь, что без денег делает тебя бага-т-ы-ы-м!! — пропел во всю свою нехилую глотку Толик, нежно сграбастав Симону чудовищной лапой.

— Тише ты, оглашенный, — одернула его Симона, — ребенка напугаешь!

— Кто тут испугался? А?! Парамон! Ты, что ль?

— А вот и нет… — пропищал Парамон, увлеченно нажимая на кнопочки электронной игрушки.

Из аппаратика донеслось:

— Сам мало каши ел!

— Ты посматривай за ним, — наставляла Маша Симону, отведя ее немного в сторону. — Он мужик неплохой, но нуждается в крепкой руке! И Парамона он любит, я же вижу!

Симона смотрела на Машу благодарными глазами. В них светилось простое женское счастье, которое многие ищут по всему свету и… представьте себе, находят. Парамон, потершись о штанину Толика, прижался к матери.

Маша, улучив момент, подошла к Толику и, поднявшись на носочки, что-то зашептала ему в самое ухо. Толик, согнувшись в три погибели, слушал, и улыбка медленно сходила с его лица. Было ясно, что услышанное его озаботило.

В Пулково-2 пришла пора прощаться.

— Обещайте, что еще встретимся! — сказала Маша друзьям.

— Отвечаю! — заверил ее Толик, а Симона протянула всем по очереди свою мягкую ладошку.

— Держи пять! — искренне протянул гигант свою ладонь Павлу. Пары разошлись по машинам, и большой город захватил их своей круговертью.

Эпилог

Бабьим летом в кафе на набережной Невы Павел и Маша сидели за столиком. Была пятница, вечерело. Слабый прохладный ветер слегка шевелил листья кленов.

Маша рассеянно разглядывала пожилого человека, сидевшего неподалеку. Рядом с ним, как изваяние, сидела ухоженная дворняга и, высунув язык, смотрела на хозяина. Тот неторопливо вытаскивал из свертка небольшие кусочки собачьего корма и бросал псу. Сам же, перелистывая тоненькую брошюрку, откусывал от спелого желтого банана. В какой-то момент, зачитавшись, он бросил собаке банан, а себе в рот отправил кусочек собачьего корма. Лицо его удивленно вытянулось, однако четвероногий друг преспокойно схарчил фрукт и блаженно прикрыл глаза.