Наёмный самоубийца, или Суд над победителем (СИ) - Логинов Геннадий. Страница 68

В течение какого-то полугода рогоносцы стали наиболее значимой парламентской партией, заполучившей всю власть в стране в свои руки, с колоссальным отрывом обойдя всех возможных конкурентов, которые, в массе своей, просто ассимилировались, нехотя вливаясь в их стройные ряды. При этом первоначально рогоносцы не имели ни программы, ни обещаний, а просто хотели выжить, принудив окружающих не относиться к ним, как к скоту. В стране царил хаос, творились бесчинства, манифестации и массовые беспорядки, но ситуация не доходила до состояния гражданской войны лишь потому, что ни один человек не мог с уверенностью сказать, проснётся он завтра с рогами или без. В обстановке полнейшего недоверия все косились друг до друга, доходя уже до абсурда: рога могли померещиться даже под самой короткой шляпой, любого подозрительного человека могли назвать «шпионом рогатых», учинив над ним самосуд, а многие буквально поминутно ощупывали свои головы, опасаясь, что за это время там что-либо успело прорасти.

Напряжение, тем временем, нарастало и за границей, где многие сознательные граждане призывали всех и каждого не сидеть сложа руки, а своевременно проявить инициативу, пока не поздно вооружив все армии до зубов, и объединёнными усилиями задавить всех рогатых гадин, пока эта зараза не переметнулась на всю остальную Европу, а то и на целый мир. Но этим планам не было суждено осуществиться, поскольку новая, но активно набирающая силы «рогатая напасть» стремительно прошлась по планете «рогатым маршем», в одночасье пополняя ряды рогоносцев сначала на сотни и тысячи, а позже и на миллионы сторонников «Рогатого Интернационала», который, заполучив к тому времени население целой страны, стремительно набирал обороты уже и в мировых масштабах. Не прошло и года, когда уже рогатые не только достигли значительного перевеса, но превратились в абсолютное большинство, начав задавать остальным свои правила и условия. Теперь им уже было недостаточно иметь признание и равные права с обычными людьми — они желали особых привилегий и, собственно говоря, обретали их, ощущая собственное превосходство над «безрогими», как теперь называли обычных людей, вкладывая в это выражение презрение и брезгливость.

Сторонники всевозможных теорий заговора пребывали в эти дни в настоящих истерических припадках, поскольку ни масоны, ни иезуиты, ни иллюминаты за всю историю и близко не подбирались к тому, что разворачивалось вокруг…

…Время шло: паника и хаос начала событий планетарного масштаба постепенно уходили в прошлое, становясь достоянием истории. На свет появлялись поколения, не знавшие, что люди когда-то выглядели несколько иначе. В соответствии с требованиями сложившихся реалий, историки, биологи и прочие признанные авторитеты составляли для подрастающих поколений учебники о том, как ранее, ещё на заре человечества, в Древнем Мире существовала великая страна «Рогатия», выходцы из которой, по сути, являлись единственными культурными и просвещёнными обитателями мира, страдавшими под натиском дикарей и варваров в лице всевозможного безрогого быдла, фактически неспособного в силу своей ограниченности перенимать культурное наследие и становиться носителями цивилизации, что превращало их в угрозу, предназначавшуюся для истребления или порабощения. Согласно новым учебникам, именно рогоносцам принадлежали все научные открытия и культурные достижения, будь то рогатая «Мона Лиза Дель Джоконда» или не дошедший до этих дней Колосс Родосский — разумеется, тоже рогатый. Принимая присягу, военнообязанные клали руку на рога, а минотавров с сатирами позиционировали в качестве античных предков. Единицы чудом сохранившихся безрогих людей подвергались притеснениям и гонениям, воспринимаясь в качестве неполноценных и низших созданий, коль скоро наличие у человека рогов почиталось столь же естественным и неотъемлемым как, например, наличие головы на плечах.

Так или иначе, жизнь протекала по стабильному руслу, к которому все уже давно привыкли, не зная, не помня или не желая знать, что раньше всё несколько отличалось от нынешних идеалов и учений. И всё так и шло бы своим чередом, если бы однажды барон Д`Фект, доживавший свой долгий век, как и раньше, без героизма и подлости, не проснулся однажды утром, неожиданно для себя обнаружив, что у него исчезли рога…

Винный склеп

Удовольствие, испытываемое человеком от употребления вина, — не идёт ни в какое сравнение с тем наслаждением, которое испытывает вино, когда его употребляют. Но в этом плане вино, как известно, вину рознь. Существуют легкодоступные экземпляры, которые, не успев оказаться в бутылке, тотчас же начинают, что называется, «ходить по рукам», а люди, осушив бутыль такого вина до дна, вскоре утрачивают к ней интерес. Но также существуют и редкие эксклюзивные образцы: долгие годы лежат они во мраке погребов, постепенно обрастая благородным налётом пыли, и всё никак не могут дождаться своего часа. Бутылка одного из подобных коллекционных вин находилась в особом хранилище особого погреба, где, в холоде и мраке, для неё были созданы все условия, почему-то считавшиеся комфортными.

В своё время эта бутыль была одной из нескольких. В основном погребе имелось великое множество вин со всего света, отличавшихся по возрасту и окрасу, будь то молодые, марочные или выдержанные, янтарные, красные или розовые, и это поистине вавилонское скопление постоянно галдело незаметным для людей многоголосьем. Вина из Франции, Италии, Кавказа, Венгрии, России и прочих уголков мира беседовали, шутили, расспрашивали друг друга о мире, спорили о всевозможных различиях между молодыми и выдержанными людьми, их сортах и качестве. Одни утверждали, что лучше других вино пьют кавказцы, другие расхваливали итальянцев или французов, или кого-то ещё, но это, как известно, было вопросом привычки и вкуса. Порой вина начинали выяснять отношения: то на почве различий менталитета, то на почве возрастных различий, а то и вообще без какого-либо внятного повода. Но то были сравнительно «простые» вина — пусть даже дорогие и респектабельные. В то время как в особом хранилище, особняком ото всех прочих, уныло коротали время коллекционные вина. Они считались самыми лучшими и ценились выше всех остальных вместе взятых, а с годами их стоимость лишь возрастала, но для самих вин в этом не было ни смысла, ни пользы, ни радости. Их гастрономическая ценность стремилась к нулю, поскольку подобные вина никто не пил: их приобретали поштучно или небольшими редкими коллекционными партиями очень богатые люди или очень богатые специализированные музеи и совсем не для того, чтобы пить, но для того, чтоб держать в своём погребе и гордиться ими, хвастаясь при каждом удобном случае, а затем, если надоест держать, — продавали или дарили другим богатым людям или музеям. И, само собой, до глубинных переживаний, личных трагедий и драм каких-то там бутылок вина людям не было никакого дела.

До поры до времени бутылке коллекционного вина казалось, что хуже и быть не может, однако, как оказалось, она горько ошибалась. Любому, кто оказался в беде, всегда было легче, если рядом был кто-нибудь, способный разделить и понять его боль. Но шли века — все прочие бутылки раздарили или распродали, а эту решили оставить: одну, во мраке и холоде, на вечное хранение, в угоду нелепой человеческой прихоти. Да что же это за «престиж» — то такой? Наверное, нужно было быть человеком, чтобы понять это, а для пыльной бутылки вина, оставшейся одной в целом мире, вдали от родных и друзей, всё это казалось одной великой несправедливостью, если не сказать больше — глупостью.

В итоге, обладая в запасе целой вечностью, которую необходимо было чем-то занять, чтобы не сойти с ума от скуки, вино, бутылка, пробка и этикетка развлекали себя тем, что постоянно выдумывали всякую всячину. Мрак, пыль, холод, стены, полки и всё реже включаемые лампочки (зажигавшиеся лишь изредка, когда кто-нибудь из людей за чем-нибудь спускался в погребок) встревали в их разговор довольно-таки редко, поскольку обладали другими складами характера, чуждыми вину и его товарищам по несчастью (общение с которыми, опять же, не могло полноценно заменить ему общение с другими винами, как общение с Пятницей не могло полноценно компенсировать Робинзону нехватку людей его культуры).