Песнь о наместнике Лита. Тревожное время (СИ) - Канра Дана. Страница 21

- Рассказывайте, - велел Ричард. - Тем более, уже начали. С вашими мотивами мне все ясно, а отец?

- Умирать мне на войне не хотелось, - бухнул Арамона, - а эти выродки... Шутники хреновы, издевались надо мной, как могли. Я-то что, всего-навсего подыхать не хотел, а они... И отец ваш...

- Что - отец мой? - Ричард смотрел широко раскрытыми глазами и не верил своим ушам.

- Не таращьтесь на меня, унар, не по уставу это. Что вы вылупились глазищами, как Придд? Нет, папенька ваш не издевался, но увидел, что бегу и пристрелить хотел на месте. Хорошо еще, что отвлекли его! Ваших годов был, а...уже злой и дикий. Кабан... Знаете, как это страшно?

- Не знаю, - честно ответил Ричард.

- Конечно... Все вы, герцоги и графы смелые, все смерти не боитесь, а я не дурак какой-нибудь... - пьяно пожаловался капитан и вздохнул с такой небывалой горечью, что будь Ричард человеком слабым духом и мягкосердечным, обязательно проникся бы к нему состраданием.

Но сочувствовать Арамоне юноша не спешил - вместо этого он жевал остывшую блестящую от масла колбаску, утоляя голод, и думал о главном. Если он хочет подцепить капитана на крючок, нужно воспользоваться этим шансом, довольно приличным, кстати, главное потом не проболтаться Штанцлеру или кому-то еще из талигойских борцов за честь, иначе измучают нравоучениями о том, что порядочные молодые люди так себя не ведут.

А отец, если брать во внимание его молодую на тот момент горячность, поступил правильно. Жаль только, что не успел пристрелить Арамону - тогда никто бы не набрасывался на Ричарда с обвинениями и придирками чуть что, но грустными мыслями время вспять не повернуть, приходится жить дальше, и к тому же у него имелся один шанс повлиять на капитана.

- Значит, вы дезертировали с поля боя, но благодаря молчанию моего отца остались целы?

- Я был ранен! - возмутился Арамона.

- Талигойский трибунал для всех один. Мой отец не выдал вас своему эру, Морису Эпинэ, поэтому вы обязаны ему если не жизнью, то хорошим положением.

- Не сметь! - взревел Арамона, стремительно трезвея и, скорее всего, проклиная собственную болтливость. - Щенок!

- Выгнать из Лаик вы меня уже не выгоните.

- Да ты... Да я тебя...

- Наградите возможностью спокойно жить и учиться, - твердо завершил Ричард, хотя его уже трясло мелкой дрожью от навалившихся, словно тяжелые булыжники, сведений. - В таком случае я уподоблюсь отцу и сохраню молчание о вашем прошлом позоре. А еще я бы не отказался от места в первой пятерке выпуска, потому что если меня не выберут на Фабианов день, то я и секреты хранить не смогу, понимаете ли.

Вытаращившись на самого нелюбимого подопечного, Арамона стиснул огромные кулаки и занимался исключительно мыслительным процессом, пока Ричард дожевывал вторую колбаску. На вкус они очень даже ничего, даже холодные, неплохо бы заказывать такие у поваров в Надоре, чтобы поднять душевные и физические силы сестренок. И только насытившись, он нашел в себе силы взглянуть на красную перекошенную рожу капитана.

- Что вы решили, господин Арамона? Мне станет очень прискорбно, если вам придется, как вы выразились, отправляться на поклон к женушке, но...

- Четвертое место! - заорал толстяк. - И марш отсюда! Вон! Дурная кровь!

- Слушаюсь, господин Арамона! - отчеканил Дикон, и счел за лучшее быстрым широким шагом покинуть покои начальства.

Таким образом, одно важное дело было решено, и юноша мог спать спокойно в прямом и переносном смысле. Протрезвев, конечно, капитан Арамона, возможно пожалеет о своем согласии, однако он не Ричард, и хитрить не умеет, а потому все должно быть по плану. И разговоры с товарищами тоже.

И кстати о товарищах.

Унар Валентин ничего не знал о том, кто спас его от Твари, поэтому не засыпал Ричарда благодарностями, и юноша остался этим доволен. К чему чествования, которые могут значительно усложнить и без того трудную предизломную жизнь? Да и выпячивать собственные заслуги - совсем некрасиво, к тому же Валентину вряд ли хотелось лишний раз вспоминать, как его тела захватила Изначальная Тварь. По этим, и еще некоторым причинам юноша остался анонимом, куда сильнее его беспокоил Эстебан.

Единственный сын Жоана Колиньяра продолжал старательно избегать Ричарда, не смотрел в его сторону во время встреч в трапезной или на занятиях, но при этом не собирался задевать и смеяться над ним. Впрочем, попытки друзей он не пресекал.

С того злополучного вечера «горделивый» Ричард словно бы умер для не менее горделивого Эстебана, и все пошло прахом. Осознание этого изрядно злило Дикона, но так как он пообещал самому себе сдерживать злость в узде, приходилось тратить силы на лихорадочную мыслительную деятельность, и к тому же Арамона действительно отстал с придирками, так что жить стало спокойнее.

После многочисленных мыслей и расчетов длиной в неделю, юноша понял одно.

Эстебана Колиньяра следует заинтересовать некими сведениями.

И поэтому Ричард нашел в себе силы остановить бывшего товарища по дороге на молитву. Новый капеллан не слишком следил за присутствием всех унаров на своих религиозных монотонных нотациях, он вообще отличался редким и даже порой преступным невниманием, так что это труда не составило.

Куда сложнее оказалось схватить Эстебана за руку и втиснуть в узенький темный коридор - тот старательно сопротивлялся, видимо решив, что Суза-Муза воскрес и продолжает безобразничать. Только знакомый голос рассеял его страхи.

В пыльном коридоре раздался шорох приглушенных голосов, прерываемых покашливанием:

- А, Окделл...

- Что происходит?

- Вы сами знаете, герцог.

- Право же, не нарушайте правила в мою честь.

- Сейчас дам в глаз...

- Дай, что ж с тобой делать.

- Каких кошек тогда творилось, Ричард?

- Значит, я прощен?

- ...ага. Если все объяснишь.

Для объяснений времени не имелось вовсе - слуги это вам не капеллан и всех унаров пересчитывают, прежде чем запереть в комнатах на ночь, особенно стараются после его, Ричарда отлучки в кабинет Арамоны.

- Некогда. Я потом. Клянусь Честью.

- Я тебя умоляю... Клянись чем-нибудь попроще.

- Мне чести не жалко. Что же до нас... Нам лучше остаться для всех врагами, Эстебан, иначе у твоего отца и моей матери будет слишком много к нам вопросов.

Сердце снова заколотилось, как бешеное, пересохло во рту, а на глаза неожиданно выступили слезы - надо же, как расчувствовался. Хорошо, что Эстебан понимает суть сказанного и не обижается. В пыльном холодном полумраке Ричард рассмотрел, как товарищ неохотно и молча кивнул, тряхнув черной шевелюрой, и внутри стало невыносимо пусто.

- Но разговор не окончен! - неожиданно выпалил Эстебан странным дрожащим тоном, и поспешил опрометью броситься прочь.

Вот бестия! Выскользнув из укрытия, Ричард посмотрел ему вслед, а потом, не оборачиваясь, направился к себе в комнату; молиться в этот вечер он собирался исключительно Литу.

Глава 14. Старый больной кансилльер

День для долгожданной прогулки, на потрясающие возможности которой молились, наверное, все унары, выдался теплым и приятным не только в отношении погоды, но и касаемо всего остального. С утра унаров накормили сытным завтраком, в который входило не водянистое ячневое варево, а хорошая каша на молоке и даже по стакану разведенного водой шадди, вместо буро-зеленого отвратительного пойла, которое слуги упорно называли «отваром из засушенных трав». И глядя на которое Ричард невольно вспоминал рассказы старушки Нэн, однажды обидевшейся на покойного мужа, сильно захворавшего, и сказавшей ему в сердцах: «Пей отраву, тварь. То есть пей отвар из трав!».

Юноше сдавалось, что нянюшка приврала для красного словца, впрочем, кто эту низенькую женщину с морщинистым, словно печеное яблоко лицом, и хитрыми темно-серыми, удивительно ясными для почтенного возраста глазами, знает? К тому же, в такое замечательное утро предаваться лишним мыслительным процессам не хотелось. Предстояло разведать политическую обстановку в Олларии - хотя бы издалека, а потому Ричард Окделл был вынужден оставаться спокойным и с чистым прохладным разумом. Но не ледяным, как у Валентина - вот, что особенно важно.