И в горе, и в радости - Кочелаева Наталия Александровна. Страница 11

Воодушевившись идеей возвращения супруга к попранному семейному очагу, Наташа не без удовольствия съела пирожок, запила глоточком чаю, промокнула губы прохладной льняной салфеткой и сказала:

— Вы зря так расстраиваетесь, Александра Леонидовна.

— То есть? — насторожилась Александра. В этой фразе она, как и следовало ожидать, услышала не одно утешение — успокойтесь, мол, не принимайте так близко к сердцу, — но и колюченький намек. Наташа, девочка себе на уме, явно знала больше, чем можно было предположить.

— А то, что я знаю, где Кира. Ваша доченька сбежала с моим мужем. Нечего сказать — хороша подруга… Да вы не плачьте, Александра Леонидовна. Я вам дам адрес. Главное, увезите от него ваше сокровище, а там я уж как-нибудь разберусь. Хотя, конечно, я вас понимаю. Никто такого от Кирочки не ждал…

Александра плакала и не чувствовала, что плачет. Крупные слезы катились по щекам, повисали на подбородке, падали и оставляли некрасивые темные пятна на белоснежной скатерти.

«Переживает, что дочурка ее так кинула», — сообразила Наташа. Тут можно было бы со вкусом поделиться друг с другом соображениями о том, как Кира могла так поступить с матерью и единственной подругой, какая именно она зараза и как двум умным и опытным женщинам разрешить эту ситуацию без дополнительных потерь. Но Александра Леонидовна, несмотря на все утешения и увещевания (к Наташе присоединилась еще и Галина Леонидовна), продолжала тихо плакать и к дальнейшей беседе была явно непригодна. Поэтому Наташа наскоро начертила адрес на поданной Галиной бумажке и поспешила проститься, пообещав звонить. Теперь оставалось только набраться терпения и ждать, когда беглянка будет водворена на свое место, обеспечив Наташе свободу маневра. Вероятно, отплакавшись, мамаша тут же кинется на Васильевский остров, захватив с собой в качестве поддержки тетю Галю!

Но тут Наташа просчиталась. Александра никуда не поехала, просто физически не смогла. Сжав в кулак заветную бумажку с адресом, который она заучила наизусть — Васильевский остров, улица Нахимовцев, дом 16/7, квартира 3, — она заснула каменным сном смертельно уставшего человека.

Ошиблась Наташа и в том, что касалось отношения Александры к беглянке дочери. Не испытывала та ни горечи, ни обиды, ни материнской ревности. Только величайшее, ни с чем не сравнимое облегчение. Кира нашлась. Она не попала под машину, не стала жертвой похищения, не была увезена в питерские страшные болота маньяком-потрошителем. Она жива, ее можно увидеть в любой момент.

Дальше мысли Александры не шли. Сам факт присутствия Киры в мире живых наполнял ее такой огромной, ни с чем не сравнимой радостью, что она словно не помещалась внутри и выкатывалась наружу вместе со слезами. Она некоторое время плакала даже после того, как заснула…

«Мы шли по черной пустыне. Под ногами пересыпался, отвратительно скрипел черно-серый песок. Песок или пепел? Не знаю. Но во сне Кира была со мной. В этой жуткой пустыне среди черных барханов, под угольно-черным, совершенно беззвездным небом, она шла рядом и страдала от жажды и голода. И хотя я не могла ей помочь — я все равно была счастлива, что моя дочь вернулась и мы снова вместе, пусть даже в этом ужасном сне.

В пустыне бывают оазисы. Мы набрели на один такой — в бархатной зеленой траве пел неумолкающую песню ручеек, цвели небывалые цветы и порхали в кронах деревьев крошечные золотые птички. В кронах деревьев, сказала я? Нет, дерево было только одно. Невысокое дерево с могучим стволом, с гладкими, словно лакированными листочками, оно было увешано темно-багровыми плодами.

— Гранаты, мамочка!

Кира кинулась к дереву — я не успела ее удержать. Но эти плоды нельзя есть! Они растут слишком низко, слишком заманчиво, и в траве под деревом много паданцев, источающих тяжелый, приторный аромат. Они пахнут слишком странно, и в разлом лопнувшей кожицы видны не рубиновые зерна, а мертвая человеческая плоть.

— Не трогай их, Кора!

Я снова называю дочь чужим именем, по сейчас мне некогда над этим задуматься. Я кидаюсь к ней, но она уже сорвала с дерева один из плодов, и сейчас он с жутковатым скрежетом — как будто открывается заржавевшая дверь — лопается в ее руках. Из омерзительного плода хлещет не сок, а самая настоящая кровь. Ярко-алая, живая, дымящаяся, она заливает руки Киры и ее платье. Но моя дочь словно не замечает этого и подносит гранат к губам.

— Не ешь его, Кора!

Она поворачивается ко мне, и я вижу, что это уже не моя дочь. Ее платье сплошь красное, ее нежное лицо исказилось и стало прекрасным — но отвратительно-прекрасным, как и эти плоды. Гранат вызвал это преображение. Передо мной не Кира — жаждущая крови вампирша, волчица за секунду перед броском, демон, потерявший человеческое обличье.

— Кора!

Сновидение тает. Распадаются черные пески, раздвигается небесная тьма, образуя бешено крутящуюся воронку. И в эту воронку попадают и оазис, и дерево, и Кира.

Почему все же во сне я зову ее Корой?»

ГЛАВА 7

В тот самый час, когда Александра смотрела свой кошмарный сон, в котором она с дочерью шла по черному песку, в клубе «Монако» на Караванной вечеринка была в разгаре. Клуб — среднее питерское заведение, где группы средней же руки играют регги и рок-н-ролл, где выпивка — хорошая и дорогая, а еда — еще дороже, но плохая. В «Монако» приводили своих подруг менеджеры среднего звена и расслаблялись, как уж могли — с помощью танцев, пива, а порой и кое-чего позабористей — травки, экстази, кислоты.

Менделей был завсегдатаем «Монако». Нет, он не являлся менеджером среднего звена, приходил всегда один и ненадолго. Порой пил виски, но не танцевал. У него и так забот хватало. Менделей приторговывал всякой дурью, и администрация клуба отлично это знала, как знали и постоянные клиенты. Пару лет назад он как-то пропал — и пропадал полтора года, но потом явился снова. Очевидно, нанес дружеский визит в места, которые в народе принято называть не столь отдаленными. Никто выяснять не стал, а Менделей не отличался разговорчивостью.

И в этот раз он явился примерно часов в десять. Как обычно, встал у входа, и тут же к нему подошел один из постоянных посетителей клуба. Сережа Гильянов, тридцатипятилетний редактор захудалой газетенки, посвященной новинкам в области компьютерных игр, был не прочь изредка побаловаться чем-нибудь эдаким, отчего сотни раз пройденная, но любимая игрушка «Тихий Дом» становилась еще более занимательной. Наркоманом Сережа не был, но сегодня, как полагал, имел право на маленькую порцию искусственного счастья. Полчаса назад его девушка Оксана отказала ему в руке и сердце, мотивировав отказ недостаточно прочным материальным положением своего бойфренда. И вообще дала понять, что развлекаться с Сережей она готова, а связать свою жизнь собирается с человеком серьезным и положительным. Например, с Пашей Волковым, Сережиным приятелем, присутствующим на этой же вечеринке. У Паши был маленький, но перспективный заводик где-то в Тверской губернии. Заводик производил краски, лаки и прочую химическую отраву, на которую и запала расчетливая Оксаночка.

Неприятно пораженный корыстолюбием, неожиданным в восемнадцатилетней особе, которая по возрасту своему должна думать только о конфетах, цветочках и плюшевых медвежатах, Сережа решительно направился к Менделею и, очевидно, отоварился у него какой-то дрянью, потому что вслед за этим отчалил в дабл и отсутствовал довольно долго. Неизвестно, что он там такое употребил, но вернулся в зал уже совершенно преображенным человеком.

За время его отсутствия Оксаночка принялась за дело со всем энтузиазмом молодости и сейчас уже танцевала с Пашей Волковым какой-то медленный танец. При этом она что-то нашептывала ему в толстое и мохнатое ухо, так что Паша улыбался самой идиотской из своих улыбок и при этом выглядел человеком, полностью довольным жизнью. Но выглядел он так недолго. У Гильянова, как рассказывали потом очевидцы, в руке оказалось простейшее оружие уличных боев, так называемая «розочка». Именно этой розочкой, образовавшейся из разбитой пивной бутылки, добрейший человек Сережа, за всю свою жизнь обижавший только инопланетных монстров из «Тихого Дома», перерезал горло своему приятелю Паше Волкову. От уха до уха, так что у Паши появилась как бы еще одна улыбка — но уже не милая и смешная, а жуткая и отвратительная. Тихо булькнув, здоровяк Волков свалился на пол. Оксаночка оценивала событие в течение пары секунд, потом набрала побольше воздуха в субтильную грудную клетку и громко, с переливами завизжала. Впрочем, до коронной рулады она добраться не успела — Гильянов свернул ей шею с быстротой и силой, которые мы могли бы счесть профессиональными, если бы не знали совершенно точно, что самое опасное, на что был способен Сережа в прошлой жизни, — это выругать по-матушке нерадивого сотрудника, который не успел сдать в положенный срок обзор компьютерных новинок, да еще и пришел просить «авансик на пиво».