Пробуждение: Приснись мне снова - Бурыгина Арина. Страница 18

Я прислушался. Наташа все еще всхлипывала, но дыхание ее стало ровнее. Она лежала все так же, уткнувшись лицом в подушку. Глаза мои привыкли к темноте, и я различил ее худенькие, изредка вздрагивающие плечи, по которым разметались темные, а сейчас и вовсе черные, длинные, такие любимые мною когда-то волосы. Я невольно коснулся их рукой, и Наташа тотчас откликнулась — вздрогнула, метнулась ко мне, прижалась к груди, зашептала что-то быстро-быстро, касаясь влажными губами кожи…

И я почувствовал, как сильно хочу ее сейчас! Такое случалось со мной в последнее время только во сне… Шарахнуло внизу живота жаркой сладостью, заныло, задергалось, просясь наружу… Я резко сдернул трусы, услышав, как с жалобным звуком лопнула резинка, прижался пылающей твердостью к бедру жены, потянул кверху ее ночную рубашку, скользя предплечьями по гладкой, горячей коже…

Наташа мелко задрожала, стала лихорадочно помогать мне. Ночнушка трещала по швам, не желая сдаваться, но вскоре была побеждена и отброшена на пол. Жена подалась ко мне, выгнула спину, приподняв живот и расставив ноги.

Я горел желанием тотчас же ворваться в нее, но понял, что должен сделать сейчас нечто большее… Я понял это не сознанием, не холодным рассудком, а чем-то гораздо более глубоким, древним, что уходило корнями в естественную, природную, животную мою сущность. Я действовал на уровне инстинктов, а значит — по-настоящему, безусловно правильно…

И я нежно, но решительно уложил Наташу на спину, лег на нее чуть сбоку, обняв ее горячее, гладкое бедро и стал целовать ее так, как не целовал еще за все тринадцать лет нашего знакомства. Сначала жена отвечала мне нехотя, неумело, как всегда… Но потом словно проснулась, ее губы и язык ожили и стали отвечать мне, пусть не всегда так, как мне хотелось, но самое главное — страстно и искренне. А я уже направился ниже, к шее, ненадолго приподнялся к уху, пробежал языком по краю раковины, лизнул мочку, сжал ее зубами, не сильно, но так, что Наташа охнула и задрожала уже не мелко, словно от озноба, а сильно, выгибая спину, вонзая в мою кожу ногти…

Тело жены призывно белело в темноте, и мне стало невыносимо обидно, что я не могу видеть его, что я так и не видел его, полностью обнаженное, ни разу, по сути, за все тринадцать лет!.. Я привстал, протянул руку и дернул за шнурок торшера. Наташа громко охнула, ухватилась за край одеяла и попыталась натянуть его на себя. Но я прижал одеяло рукой, а потом и вовсе отбросил его в сторону.

— Не надо, милая, — сказал я, глядя в изумительно прекрасные, серые — но не оттого, что были родом из будничной яви, просто это тоже был один из волшебных цветов сказки, — испуганно-огромные глаза. — Ты так красива! Дай мне полюбоваться на тебя!..

Я ожидал привычных возражений, но жена, помедлив всего пару мгновений, расслабленно откинула голову на подушку и сделала что-то еще, какое-то неуловимое движение, отчего мне показалось, что само ее тело шепнуло: «Я твое! Люби, ласкай, возьми меня!»

И я вознаградил прекрасное тело всей своей нерастраченной нежностью. Я осыпал его страстными поцелуями, самыми изысканными ласками, на которые толкала моя взбудораженная фантазия!.. А Наташа благодарно принимала их все… Пусть она еще не раскрепостилась настолько, чтобы дарить мне ответные ласки, но мне это сейчас было и не нужно. Оказалось, что давать — ничуть не менее сладостно, чем брать.

А когда мои губы и язык очутились там, где я и в мечтах своих боялся их представить, когда они превратили меня в пульсирующий комок ликования, я почувствовал, я наконец понял, что Наташа испытала то, что я уже не надеялся ей дать никогда в жизни! Она изгибалась и стонала, она вцепилась в мои волосы и так прижала голову, что я боялся задохнуться… Но задыхался я в первую очередь от невыносимого, невозможного счастья, ощущая сладкие судороги изумительно прекрасного женского тела, слушая бессвязные, восторженные вскрики и стоны жены.

А потом, словно в награду, я позволил и своему естеству получить долгожданную разрядку. Я вошел в Наташу медленно, запечатлевая в сознании каждый невероятно сладостный миг… Я слился с женой, стал с ней одним целым, прочел ее мысли, ощутил ее желания… И понял, что никогда не смогу от нее уйти.

Все закончилось, к огромной моей досаде, очень быстро — слишком уж я перевозбудился. Но Наташа успела все-таки еще раз достичь высшей точки… И лежала теперь с закрытыми глазами, разметав по подушке и моей груди темные шелковистые волосы, раскинув руки и ноги, расслабленная, умиротворенная, счастливая…

Внезапно она распахнула глаза, их прозрачная серость подернулась темной завесой тоски и тревоги, и жена прошептала:

— Не уходи от меня, Венечка! Пожалуйста, не уходи!..

И столько в этих двух фразах было безысходности, столько нежности, невысказанных чувств, надежд и желаний, что я просто не мог сказать в ответ ничего иного, как:

— Не уйду…

А Майя в ту ночь мне так и не приснилась.

Матвей и Майя

Майе в ту ночь было не до снов. И вообще не до сна. Вернувшись с неудачного свидания, она застала дома свекровь, укладывающую спать Сашку. Ивана не было. Зоя Сергеевна, выйдя из детской, сказала, что тот звонил, просил ее посидеть с внуком, а сам пошел «обмывать» купленную другом машину.

Домой Иван так и не пришел. Такого еще не бывало ни разу, каким бы пьяным ни был муж, он всегда возвращался — порой чуть ли не на четвереньках… Поэтому, уже под утро, так и не сомкнувшая глаз Майя стала обзванивать его друзей. Уже на второй звонок ей ответили заплаканным женским голосом, что случилась беда — Иван с друзьями попал в аварию. После «обмывки» они решили покататься на новой машине и на большой скорости вылетели с трассы.

Иван остался жив. Но получил столь многочисленные переломы и травмы, что после восьмичасовой операции, когда Маню впустили в палату реанимации, на нее из-под повязок глядели только глаза мужа. Жуткой дыркой в гипсовой маске щерился рот, и лежала поверх одеяла белая, под цвет пододеяльника, рука с воткнутой в вену иглой капельницы.

Удивительно, но Иван был в сознании и сразу узнал жену.

— Маечка… — прошепелявил он разбитыми губами. — Прости… Никогда!.. Никогда больше… Клянусь!..

Майя вцепилась в безвольно лежавшую на одеяле ладонь, уткнулась в нее лбом и зарыдала.

Каракатица, что называется, вошла в положение и, несмотря на все рабочие сложности конца года, дала Черниковой три отгула. Так что вышла Майя на работу в день, когда Матвей последний раз был начальником отдела. И в этот же день контора собиралась отмечать наступающий Новый год.

Майя вошла в кабинет и замерла на пороге. За столом Веры Михайловны сидела… Мария Зорина.

— Удивлена? — спросила Мария. Она улыбалась, но в этой улыбке не было ни торжества, ни злорадства, скорее — снисходительность вперемешку с усталостью и непонятной грустью.

— Да, — созналась Майя.

— Будем теперь вместе работать, Майя Борисовна, — сказала Зорина. — Позвольте представиться: Мария Ивановна Зорина, с первого числа — ваша заместительница.

— Да я тебя знаю… — начала Майя, но тут же и ахнула: — Как заместительница?! А где Вера Михална?!

Маша не успела ответить — в кабинет вошел Матвей. Он услышал восклицание Майи и, поздоровавшись с девушками, пояснил:

— Вера Михална уволилась. Подала заявление. По собственному. Кларисса Карловна подписала.

— Но… почему?..

Матвей снял куртку, повесил в шкаф, подошел к столу и взял несколько бумажек.

— Так, я до бухгалтерии дойду, а вы, Мария Ивановна, если считаете нужным, можете рассказать все Майе Борисовне. Да, лучше сами введите ее в курс дела, все равно слухи пойдут…

Он ушел, и Майя придвинула кресло к столу Зориной. Та не стала лукавить, и не потому, что перед ней сидела будущая непосредственная начальница. Просто испытывала к Майе некое чувство, почти родственное, непостижимым образом сблизившее малознакомых женщин.