Первое танго в Париже: Привилегия для Эдисона - Павлова Мария Юрьевна. Страница 11

— Мы с тобой!

— О-о-о-о, йес! — живо откликнулся Павел и захохотал, вращая глазами.

Ничего не понимающий Толик добавил:

— Мы сами кого хошь покусаем, га-га-га…

— Давайте же пить шампанское! — весело закричала Мила, добавляя колокольчик женского смеха в мужской приветственный гвалт. — Ген, поставь старину Дассена, пожалуйста!

Комната наполнилась проникновенным мягким голосом любимого в России певца.

— А давайте пойдем на палубу! — предложила Мила.

Празднование встречи продолжилось под навесом на свежем воздухе до самого вечера. Павлу помогли перебраться в кресло, и он блаженно таращился в парижское небо, которое никогда не бывает абсолютно черным, — отсветы рекламы большого города мягко расцвечивали его цветными переливами.

— Итак, вы побывали у старика Дестена? — вернулась Симона к началу разговора.

— Да, и оставили ему бумаги для ознакомления. — Павел поежился от речного ветерка. — Через несколько дней он пригласил нас на ужин. По-моему, он что-то знает о прошлом моей прапрабабушки.

— Мы с удовольствием еще раз к нему съездим, — встряла Маша. Павел согласно закивал головой.

— И все подробно тебе расскажем.

— Да, мне интересно абсолютно все.

Через несколько дней, когда Павел оправился от увечья, они с Машей вновь оказались у памятной литой ограды поместья Луи Дестена. Дядюшке нездоровилось, но он не отменил назначенной встречи. Навстречу супругам вышел дворецкий и проводил их в Пурпурную гостиную, где старик устроился у камина, в кресле, укрытый пледом. Дворецкий придвинул к камину еще два кресла — для гостей.

— Вот взгляните-ка на это. — Дестен сделал приглашающий жест рукой, когда дворецкий вышел. Он потянул за шнурок, и взорам Павла и Маши предстала картина, скрытая от посторонних глаз плотной материей.

— Бог ты мой! — воскликнул Павел и застыл, потрясенный увиденным. С картины на них смотрели двое. Мужчина и женщина. У каждого на шее медальон. И именно такие, какой был на Маше. Томас Эдисон и Евгения! Светлоликая темноволосая Евгения и серьезный, почти торжественный Томас!

— Эта картина попала ко мне очень давно. Она была в ужасном состоянии. Я пригласил опытного реставратора, и вот результат перед вами! — Дядюшка Дестен еще раз величественно повел рукой. — Я прочел дневники Евгении, и я потрясен ее судьбой. Мне захотелось показать вам этот холст, и, более того, мне захотелось отдать должное этим любящим. Я хочу, чтобы вы, в память об их любви, приняли от меня этот подарок.

Старик тяжело встал и шаркающей походкой двинулся в Синюю гостиную, пригласив гостей следовать за ним. Маша на ходу перекинулась взглядом с Павлом, и они перешли в соседнее помещение. Камин здесь был поменьше, зато канделябры больше и света было много. Обивка кресел была синяя.

Луи взял с письменного стола футляр и дрожащей рукой вынул из него золотой медальон, как две капли воды похожий на первый. Только гравировка на нем была другой — «ERE». Павел зачарованно принял вещицу из рук старика и, плохо соображая, что делает, надел его себе на шею.

Гостиная поплыла перед его глазами. Мелькнул гобелен с оружием и, кажется, запахло дымком французских папирос…

— Нет, мсье Дестен, — мы не можем принять от вас эту вещь, — прошептал Павел, снимая медальон и оглядываясь на Машу, словно ища поддержки.

— Сделайте милость, уважьте старика, — протестующе поднял сухонькую руку старик Луи.

Маша едва заметно кивнула Павлу, и он вздохнул. Вздох должен был выражать согласие. Дестен удовлетворенно улыбнулся супругам, взглядом подбадривая Павла снова надеть медальон. Павел молча повиновался. Медальон тускло засиял на его шее. На этот раз ничего особенного Павел не почувствовал. Дестен позвонил в звонок возле своего кресла. Вошел дворецкий. Дестен попросил его перенести картину сюда. Холст был перенесен в Синюю гостиную. В этом цветовом окружении Томас и Евгения еще больше завораживали зрителей тайной своей страсти. Павел принялся вспоминать строки дневника, рассказывающие о создании портрета влюбленных. Художник с цепким взглядом зеленых глаз… поношенный плащ… безвольное тело молодой женщины, переполненное неземным блаженством… Павел встряхнул головой, возвращаясь к реальности.

— После того как отношения Эдисона и Евгении дали трещину, они переехали в Америку. Томас продолжил работу над усовершенствованием электрических машин. Он не мог окончательно порвать с Евгенией, потому что, как вы знаете, она была беременна. Томас метался, разрываемый чувством долга и ревностью. Это продолжалось и после рождения ребенка, сына. Так прошло несколько лет… — Луи оперся о столешницу и позвал прислугу. Принесли «Божоле нуво». Мсье Дестен откинулся на спинку кресла и продолжил: — У Эжени родился маленький Николай. Он был болезненным ребенком. Может быть, климат Американского континента повлиял или обстоятельства его появления на свет тому причиной, но так уж вышло… Когда Николаю исполнилось четыре года, его мать, Евгения, умерла, так и не оправившись от душевных ран. Николай окреп. Его воспитала русская гувернантка. Он много читал о России. Томас не оставлял сына своим вниманием. Но когда он умер, Николай переехал во Францию. Здесь он женился и стал отцом двоих детей. Семейная жизнь его не была безоблачной, и в конце концов он решил уехать в Россию, забрав с собой маленького Михаила, дочка же его осталась здесь, в Париже, мы еще вернемся к разговору о ее судьбе.

Маша зачарованно слушала рассказ, ухватившись за руку Павла и не сводя горящего взора с лица старика, повествующего тонким, слегка дребезжащим голосом.

— В России след Николая теряется, но вот передо мною вы, Павел, живой потомок того самого Николая. — Луи церемонно покивал головой в сторону Маши и продолжил: — Это печальная история… — И замолчал.

— А… а откуда вы узнали, что все было именно так? — удивленно спросила Маша.

— Откуда? — Старик позвонил в колокольчик, и в гостиную вошла девушка в джинсах. На ее хорошеньком личике было написано, что ее оторвали от чего-то очень важного и уж наверняка более интересного, нежели перспектива проторчать весь вечер в скучной компании… — Знакомьтесь, — представил девушку Дестен, — это Лили. Ее прабабка — та самая малышка, которая осталась жить во Франции со своей матерью после ее развода с Николаем. Лили двадцать два, и выходит, что она — ваша родственница.

Бровки Лили удивленно вскинулись и оставались во вздернутом положении еще некоторое время. Маша во все глаза уставилась на девушку, пытаясь найти в чертах ее лица сходство с Павлом.

— Глаза и нос, пожалуй, — пробормотала она, — и губы! Еще губы, ну точь-в-точь твои, Паша!

Лили справилась с волнением и, легко подхватив бокал с вином, устроилась на подлокотнике кресла рядом с довольным Дестеном. Она обняла его и прижалась к нему щекой.

— Ой, — всплеснула руками Маша, — мсье Дестен, как же вы с Лили похожи…

— Да, Маша, Лили моя правнучатая племянница со стороны ее матери. Своих детей у меня не было, вот молодежь только и не дает скучать старику.

Лили шепнула что-то на ухо Дестену, и тот, улыбнувшись, утвердительно ей кивнул. Девушка легонько чмокнула деда и, немного смешавшись, поцеловала в щечку и Машу, потом изобразила воздушный поцелуй Павлу и выпорхнула из гостиной. Павел переваривал навалившиеся впечатления и маленькими глотками потягивал из бокала вино.

— Я покину вас, молодые люди, мне, пожалуй, пора отдохнуть. Для вас приготовлена спальня наверху. Завтрак в одиннадцать часов утра, и не вздумайте отказываться, не обижайте старика. Да, портрет я прикажу отнести в вашу спальню, — хитренько улыбнулся он.

Дестен поднялся, прошаркал к двери и покинул гостиную.

— Ну, Машка, у нас, оказывается, полно родственников в Париже!

— Погоди, Паша, мне все время чудится, что я в каком-то другом месте и…

— Тебе тоже так кажется? — Павел встал и заходил по паркету. Перед картиной он остановился и внимательно вгляделся в изображение, затем вздрогнул и повернулся к Маше. — Мистика какая-то, Маш… — Он подозрительно покосился на жену, но та оставалась серьезной. Павел закрыл глаза. — Портрет этот… Так и кажется, что нас тут четверо… — пробормотал он. — Как ты считаешь, если мы повернем его изображением к стене, предки на нас не обидятся?