Волк в капкане (СИ) - Lehmann Sandrine. Страница 81

Лбом о ледяной выступ, плечом, боком и бедром с трехметровой высоты, резкий кувырок вперед — и спиной об очередную кочку. Новый удар — снова головой. На скорости все еще около пятидесяти в час он влетел в ограждение и в сетку, которые остановили его падение. Отто полностью снес четыре секции ограждения, на которых были закреплены несколько рекламных щитов.

Тихо. Отто уже лежал неподвижно, но перед глазами все продолжало вертеться — он не сразу понял, что падение кончилось. Все? Он понял, что больше не летит, по снегу, в который зарылся лицом. Болит все тело — он полагал, что сейчас, когда падение прекратилось, боль утихнет, но напротив — она будто бы окрепла и начала осваиваться. Отто подсознательно попытался локализовать эту боль, определить, что болит сильнее всего, он никак не мог поднять голову. Он лежал под наполовину сбитой секцией ограждения, уткнувшись лицом в снег, ничего не соображая от кипящей лавы в голове, по сравнению с которой его утренние похмельные муки казались райским отдыхом.

Было трудно дышать, и он все же заставил себя повернуть голову, чтобы освободить нос и рот, от этого простого движения все вокруг зашаталось, а сам он с огромным трудом подавил тошноту. Глаза как-то сфокусировались и уловили движение — к нему поднимался кто-то или из техников, или из наблюдателей, или из судей. Он кое-как поднял руку и помахал, мол, со мной все в порядке. Это было одним из правил, принятых на КМ — после падения человек должен как-то обозначить, что он жив и более-менее цел, чтобы информация как можно раньше попала к тем, кто следит за ходом соревнований. Если спортсмен не подает сигнал, надо немедленно вызывать помощь, а уже потом пытаться что-то выяснять, чтобы не терять драгоценные секунды. Отто казалось, что, если он поднимет голову, он потеряет сознание от боли, но он заставил себя ее поднять. Он снял перчатку и прикоснулся рукой к лицу. Мешало что-то, он сдернул очки, и что-то произошло, он не понял сразу — что. Шлем аккуратно распался на несколько частей, будто до сих пор его удерживала эластичная резинка очков. Шедевр технической мысли фирмы «Дорелль» спас его жизнь. Шлем не подлежал ремонту — несколько трещин шло по корпусу, и он был расколот на две неравные части. Отто снова притронулся к своему лицу, отнял руку, попытался посмотреть — почему-то он был уверен, что выглядит сейчас в точности как те посмертные фотографии Моны Риттер, которые до сих пор снились ему в кошмарных снах. Сейчас он взглянет на свою ладонь и увидит мозги, кровь и осколки кости. Он заставил себя посмотреть — нет, рука была чистая.

Это понимание как-то немного привело его в чувство, он сел на снегу и снова махнул технику, который торопился к спортсмену уже примерно двадцатью метрами ниже — видимо, его прошлый жест не успокоил. Смог сесть — значит, с позвоночником все нормально. Смог помахать — значит, рука не сломана, хотя это та самая правая, с ушибом запястья. Болит все тело, но ничего серьезного не произошло. Отто попытался встать на ноги.

Обморочная слабость, тошнота, он повалился обратно. Сел, ругаясь. В голове — миниатюрный, но мощный ядерный взрыв.

— Не пытайтесь вставать! — закричал техник, преодолевая оставшиеся метры. — Я вызвал врача. Он спустится через несколько минут. Не двигайтесь.

— Все нормально, — твердо сказал Отто, пересиливая себя. — Головокружение уже проходит.

— У вас пошла кровь из носа, когда вы вставали. Тут явно серьезная травма.

Услышав это, Отто поплыл. Он набрал пригоршню снега и прижал к носу. Он сам ничего такого не чувствовал, только сейчас заметил соленый вкус на губах. Зараза. И это за день до старта. Паршиво. Он был достаточно подкованным в спортивной травматологии, чтобы отдавать себе отчет в том, что у него, как минимум, сотрясение мозга, причем скорее всего даже не в легкой степени. Впрочем, это уже бывало. Важно, чтобы об этом не догадался никто другой. Он скроет симптомы, а энцефалограмму тут никто делать не будет.

Он встал на ноги еще до того, как врач успел подняться к старту и съехать на лыжах до этого места уже почти у финиша — безусловно, для работы на КМ набирали только таких врачей, который катались на лыжах на экспертном уровне. Естественно, им не хватало сил и подготовки тягаться с профессиональными спортсменами, но справиться с самой сложной трассой скоростного спуска каждый из них мог в любом случае. Тренировку, конечно, остановили, сейчас должны были подъехать еще техники со снаряжением для ремонта ограждения и сетки. Отто собрался с духом и стащил с головы подшлемник — почти не боясь, что он держал его голову в целом состоянии, как очки шлем, и сейчас она развалится на несколько кусков, как арбуз. Нет, все прошло спокойно, хотя головная боль не утихала. Впрочем, Отто уже понимал, что ничего серьезного не произошло, пусть и было ясно, что его участие в старте послезавтра под очень большим вопросом. Сможет он сам стартовать или нет — этого он пока не знал, но необходимо было принять срочные меры, чтобы этот вопрос оставался на его усмотрение. Нужно постараться убедить врачей, что это просто ушибы. Иначе не видать ему соревнований, как своих ушей, из-за их запрета. Он тщательно стер снегом кровь с лица, забрал у техника свои лыжи, которые тот подобрал в сотне метров выше, защелкнул крепления и теперь стоял сбоку трассы с таким видом, что ждет только команды спускаться дальше.

У Сабрины была с собой уоки-токи, по которой она могла иногда связываться с мужем. Когда тренировка была остановлена из-за падения Ромингера, и прошел слух, что он снес несколько секций ограждения и серьезно травмировался, Маттео связался с женой. Он понятия не имел, что Рене теперь в той же компании — просто пауза в тренировке нуждалась в каком-то заполнении.

Как и вчера, Сабрина каталась на красной трассе под вершиной Цугшпитце, а Рене и Ева усвистали на черные склоны чуть дальше к югу. Подумав, Сабрина решила, что Рене нужно разыскать.

Ей повезло — она удачно подъехала на подъемнике к низу одной из черных трасс, на которых могла быть Рене, и тут же увидела обеих девушек — они курили и хохотали в компании троих англичан.

— Привет, — сказала Ева, увидев подругу. — Решила попробовать настоящую горку?

— Не совсем. — Сабрина посмотрела на Рене. Та выглядела немного бледной, но лучше, чем утром, когда на ней просто лица не было. — Рене, ты езжай вниз. Автобусы ходят до стадиона, там тебе скажут, что и как. Твой Отто вылетел с трассы и, говорят, побился.

Рене ахнула, в панике огляделась — можно было идти на подъемник, чтобы съехать вниз, но Ева сказала:

— Ты быстрее сама съедешь. Давай, удачи.

Рене уже повернулась в сторону переезда на трассу, которая вела к подножию гор, но обернулась:

— Откуда ты знаешь? Что еще?

— Маттео сказал. Больше ничего — только что большой участок ограждения поврежден и восстанавливается.

Рене сама не отдавала себе отчета в том, какого сильного прогресса она добилась за последние две недели. Раньше для нее было бы невозможным выйти на черную трассу и проходить ее напрямик, в скоростной стойке. Но Отто многому ее научил, она привыкла к скоростям и научилась управлять лыжами, и перестала бояться. Наверное, она израсходовала весь страх в тот день, когда Отто посадил ее к себе на спину, ухватил под коленки и вместе с ней скатился по полноценной трассе для скоростного спуска неподалеку от Санкт-Моритца. С тех пор Рене решила, что ее уже ничего не напугает.

Она оказалась внизу через несколько минут, забросила лыжи в камеру хранения, переодела обувь и побежала на автобусную остановку.

— Да со мной все в порядке, — Отто смотрел на плакат на стене — там была изображена схема центральной нервной системы человека, но ему было без разницы, что там было — в глазах все плыло и двоилось. Отто надеялся, что к этому времени все эти проявления вроде тумана перед глазами и шума в ушах исчезнут, но этого не произошло. Хорошо, что уже значительно ослабели — он вошел в кабинет врача сам. Не по своей воле, но сам. Врач, который дежурил на тренировке, сразу же отправил его в местную клинику к хирургу, чтобы тот разбирался, что делать дальше. Отто понимал, что ему уже не светит просто так свалить в отель, а послезавтра выйти на старт, если, конечно, он вообще сможет это сделать исходя из своего состояния. Теперь ему потребуется показывать допуск, иначе его не выпустит на трассу медкомиссия. А это означало — весь круг хождений по врачам ему обеспечен. Дежурный врач, потом хирург, потом невропатолог (у которого он сейчас и был), потом, если не будет принято решение положить его в стационар, его отправят к врачу своей сборной, и тот уже будет принимать окончательное решение и оформлять допуск. Сейчас нужно было как минимум отмазаться от стационара (он в любом случае собирался отказываться, но нужно было учитывать всякие прочие факторы — к примеру, самого Брума, на которого такие проявления легкомыслия и упрямства действуют как красная тряпка на быка). Как максимум — постараться убедить невропатолога, что до сотрясения дело не дошло — так, чуть стукнулся, и все. Доктор снял с его руки манометр — давление было, как у космонавта, 120:80. Подумал, посмотрел сквозь очки на бледного от боли парня, постучал карандашом по столу. Отто вдруг стало очень страшно от того, что он не может вспомнить, как эта фиговина вообще называется. Линейка? Ручка? Черт его знает…