Не оставляющий следов: Обретение (СИ) - Воробьева Елена Юрьевна. Страница 3

От тельца ощутимо тянуло бездонно-синим, с красными кляксами на дне. Не нужно упрекать меня в противоречивости суждений – высказывание нелепо, ибо истинно. Именно синяя бездонность пустоты плескалась в глазах кусачего мальчишки, именно на ее дне ворочались кровожадные красные кляксы. Не знаю, как иначе передать словами то, что видел и что это было вообще, но виновник котовой смерти был установлен.

Я надел остро пахнущие новой кожей перчатки, осторожно раскрутил проволоку, обмотанную вокруг шеи, опустил трупик в свой единственный мешок, с которым вчера ходил за едой. Выкопал под яблоней яму, положил на дно мешок. Подумав, кинул в могилку перчатки... жаль их было, они у меня тоже единственные. Но носить их после того, как касался тела мертвого животного, уже бы не смог, извините. Произошедшее подтолкнуло к длительным размышениям о мотивах убийства кота, причинах подвешивания его на моих воротах, природе бездонной синевы и хищной жизни красных капель... Пришлось даже перечитать «Поучения» Учителя Мина.

Не помогло.

Удушающим нотациям смог я внимать лишь на свежем воздухе, поэтому в текст погрузился тогда, когда удобно устроился на старых мостках.

– Хи-хи-хи... – за моей спиной стоял сухонький старичок в вылинявшей хламиде непонятного цвета, – вьюнош тянется к знаниям? Так отрадно сие созерцать...

Его лицо покрывали глубокие морщины, спину согнули годы, тощий пучок волос растрепался, головной убор сидел криво... но взгляд выцветших глаз из-под густых седых бровей был необычайно цепок. Почти через всю щеку тянулись ряды татуировок. Перекрывали друг друга перья, флейты, сапоги, молотки, кандалы и связки монет... венчала летопись нелегкого жизненного пути мандала алхимика. Переходя в поисках истинного призвания из клана в клан, старик так и не задержался ни в одной из Шести семей.

– Как Вы проникли сюда?

– Ох, простите... – забормотал он, пряча глаза. – Разрешите представиться, Энохорт Мунх. Здесь растет такая травка... очень нужная мне травка. Но я не знал, что хозяева вернулись: тут все так заброшено, и я не знал... Через заднюю калитку, она рассохлась немного...

– Да полно Вам, – было забавно видеть его смущение, – собирайте свою травку, я дозволяю.

– А вот, кстати, добрый господин, – непринужденно присел рядом, – почему Вы увлеклись каноном Учителя Мина? В Вашем возрасте нужно читать любовную лирику или романы о странствующих воинах. «Вышла луна, озарила кругом облака, так и краса моей милой сияет, ярка»... – продекламировал дребезжащим голосом, взмахивая прожженными в нескольких местах широкими рукавами, как летучая мышь крыльями.

Старичок казался весьма забавным.

– Откуда Вы... Ах да! – имя автора крупными буквами было начертано на солидном переплете. – Мне нужны ответы на кое-какие вопросы.

– Юноша ищет ответы у Учителя Мина? Учитель Мин способен остудить даже самую пылкую душу! – он почти налетал на меня, потрясывая седыми вихрами. – Он не поэт! Не философ! Не ученый! Это... это... да он просто крючкотвор!

Я не выдержал и расхохотался – настолько искренним выглядело возмущение алхимика.

– Конечно крючкотвор, уважаемый Мунх! Он ведь из рода Иса, как, впрочем, и я. Это наш собственный личный мудрец, мне положено впитывать его мысли с молоком матери.

– Ну, сытости его мысли не добавят, – нахохлился старичок и, с кряхтением разогнув колени, поднялся, – будь Вы хоть трижды Иса. Простите за навязчивость, добрый господин. Я сейчас добуду свою травку и больше не буду беспокоить Вас своим присутствием. Я старый человек. Я глупый человек. Я до сих пор не понял канон Учителя Мина.

Он какое-то время старательно нырял в высокую траву, будто юркая птица, деловито склевывающая жучков. Что-то бормотал под нос, педантично раскладывал по бумажным пакетикам разные корешки. Но вскоре за ним со скрипом закрылась калитка, и я вновь остался наедине со своими вопросами.

Что-то странное мерещилось в людях, обитающих в квартале Ворон. Каждый раз шел по центральной улице квартала как по лезвию ножа, не решался даже мельком взглянуть на слепые окна домов. Существует ли на самом деле нечто, что прячется за их тяжелыми ставнями, или это плод моего воображения?

Старуха Дэйю на доли секунд скидывала бремя преклонных годов и становилась крутобедрой апсарой[5], жившей в благословенные времена императрицы Ксуеман. Она часто сидела у ворот своего маленького, но очень аккуратного домика, почти затертого массивными соседями. Время от времени поводила в воздухе руками, что-то шептала под нос, на потеху прохожим. Но я откуда-то знал, что плетет она вещие сны, стягивая в клубок серые нити с окрестных жилищ.

Аррава, дочь обнищавшего горшечника, слепила-таки в заброшенной пыльной мастерской оберег для будущей семейной жизни – Малиновую Тетку. Одинокая глупая девочка, кто же возьмет тебя в жены? Отец семейства, разорившийся наследник именитых гончаров, пил горькую. Мать, неопрятная толстая женщина с длинным носом, силой заставила старшего сына просить милостыню. Чтобы не сопротивлялся – отрубила ему ногу. Наскоро слепленная кукла Тетки временами раскалялась докрасна, пульсировала и, казалось, стремительно толстела. Но никто из домочадцев этого так и не приметил.

Подвал дома начальника управы господина Дзиннагона, спесивого типа в расписном паланкине, затянуло черным липким туманом... издалека чувствовался мерзостный запах. У меня мурашки ползли по спине при взгляде на эти хоромы. Не представляю, почему соседи не били тревогу.

Откуда взялись эти знания? Раньше такой проницательности за собой не замечал. Может быть, всему виной непривычная пища? Или рыбный соус отнюдь не так свеж, как клялась бакалейщица Шая?

Все пятнадцать лет своей жизни я провел в удаленном от шума столичных улиц обширном поместье семьи. Посторонние на территорию не допускались. В его ограниченном пространстве время текло размеренно и спокойно, уклад организован был гармонично, с безупречным комфортом. После ссоры с отцом оказался вне защитных стен родового гнезда, один на один с реальным миром... и существовать в нем пришлось неудобным и странным образом. Особенно, когда у меня появился собственное сверхьестественное создание.

Кот-в-мешке, настоящая нежить, о которой лишь читал в книжках.

Когда впервые узрел, как по запущенному саду радостно скачет синий мешок с красными кляксами – тот самый, в котором похоронил несчастного кота, – стало совсем тоскливо. Долго сидел перед листом бумаги, время от времени заносил над ним кисточку, вертел в руках, устремлял взгляд в потолок... Начертать ритуальную фразу покаяния: «Досточтимый господин и родитель», – мешало жгучее чувство стыда.

Да, все было плачевно. Моя обитель напоминала приют бродяг-погорельцев, колбаски стояли поперек горла, купание в ручье не обеспечивало привычной чистоты тела, со стиркой не ладилось, обуревали видения... Соседи из квартала Ворон сторонились меня. Шая как-то объяснила, в своем простоватом стиле, что причина этому – отсутствие клановых татуировок.

Я вспомнил один из рассказов отца, которыми он воспитывал меня по субботам: лишенный эмоций голос, длинные пальцы холеных рук...

– В Империи принято татуировать левый висок знаком-символом клана. Чем сложнее символ, тем ниже в иерархии власть предержащих стоит его носитель и тем больше его уважает чернь. Он означает, что человек смог сделать карьеру с низов. Не каждый удостаивается знака высшей семьи, но только к таким и имеет смысл присматриваться. Порядок формирования символа таков: сначала наносится знак биологического рода, затем – клановой профессии, затем – знак высшей семьи, объединяющей кланы. Всего высших семей шесть: Иса – Синий лед, Тулипало – Багровый огонь,Терас – Стальные соколы, Туркис –Мягкое золото, Куккья – Цветы роз, Пиккья – Шипы роз. Именно на них держится империя и власть императора, да благословит его Судьба.

Он поправил и без того безупречно ровную стопку свитков на столе и продолжил: