Проклятие Черного Аспида (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 12

— Гони. Гониииииии. За мнооой.

И словно в воздух взмыли, дух захватило на мгновения, и перед глазами точки пошли и круги. Конь с силой приземлился на что-то твердое и громко заржал.

— Дыши. Давай. Дышиии, Ждана.

Глотнула воздух, и голова закружилась, а рука все так же сильно сжимает, и дыхание затылок печет.

— Дыши, — шелестом воздуха по коже, и по затылку мурашки рассыпаются, и щеки горят от воспоминаний, как эти ладони тело мое гладили и грудь сжимали в воде.

— Вы… ты…

— Молчи.

Рычанием, но тихим и едва слышным, и пальцы все сильнее мнут ребра, а губы трутся о шею шумно мой запах втягивает, вызывая табун мурашек.

— Все. Все целы вроде. Ты чего, князь, в девку вцепился, отпусти. Целы все, говорю. Подсчитал всех. Проскочили без потерь. Пару ожогов у воинов. Пелагея, ведьма старая, мази с собой дала, сказала — за тобой в топи в этот раз не пойдет. Может, она предала и путь выдала? С нее станется, гадина косматая.

Руки, сжимающие мое тело, разжались и, подхватив под мышки, спустили на землю. Глаза все еще слезились от разъедающего их дыма, но я всматривалась в мужественное идеальное лицо князя, поросшее длинной щетиной, и снова ощущала, как сердце то замедляет свой стук, то ускоряет. И внутри все стонет и тянет от мысли, что он касался, он тело опутывал колдовскими пальцами. Он ласкал.

— Она слишком за шкуру свою боится, знает, что кара страшной будет. Не рискнула б Пелагея.

— Мракомир мог всех благ наобещать, тварь подлючая. Никогда он еще так близко к нашим землям не рыскал. Ты цел?

— Так. Пара царапин. Некогда рассиживаться.

— Ох. Ты ж батюшки. Пара царапин, говоришь?

Повернулся спиной ко мне, и я глаза широко распахнула и втянула воздух.

— Тихо, я сказал. Не причитай. Неси новую одежду.

Его спина превратилась в кровавое месиво. Следы, как от огромных когтей, разорвавших плоть князя до мяса. Вспомнила, как придавил всем телом к холке коня, и нахмурилась — собой от огненных пастей мрако-псов закрыл?

— Что уставилась, человечка? Глаза опусти и не смей на воеводу пялиться. Не то я те зеньки сам повыкалываю и откуп Лиху отдам.

— Оставь, Врожка. Не пугай понапрасну. Ступай к женщинам, рабыня.

Я не сдвинулась с места.

— Чего стоишь? Сказано, вали отседова. Уставилась она. На смотрины разрешение получить надобно. А ну пошла прочь.

Мерзкий карлик хлыстом замахнулся, а князь за другой конец выдернул хлыст и Врожку за шиворот в воздух поднял.

— Я приказ отдавал хлыстом махать?

— Так пялится она. Не слушается.

— То не твоя проблема, шут. Знай свое место подле моих ног и нос не в свое не суй.

— Горе нам от нее будет. Беда. Не надобно вам вот так общаться. Владыка прознает и…

— Не лезь. Просто не лезь в это, и все.

Я осмелилась сделать шаг вперед, и в то же мгновение Ниян на меня посмотрел, и я задохнулась от ужаса, когда передо мной огонь вспыхнул стеной от взгляда его.

— Сказали тебе — прочь пошла, значит, пошла.

— Я… я могу раны смазать. А он… он пока другим поможет.

Врожка быстро закачал отрицательно башкой своей непропорционально большой. И в тот же момент пальцы князя разжались, и тот кубарем покатился по траве ярко-зеленой.

— Давай мажь. А ты иди посмотри, что там другие расселись. Скажи, дальше двигаемся.

Языки пламени вниз спустились и вроде, как и погасли, но в траве крутились мелкими змейками, я когда ступила, они в разные стороны рассыпались, уступая дорогу. Подошла сзади, а у самой тошнота к горлу от ран его подступает и трясет всю от страха, что, если не смогу, он меня вот так испепелит в две секунды. Угольки одни останутся.

— Большой вы очень, князь. Сели бы куда. Я не достаю.

Сел на поваленное бревно, спиной ко мне. Ноги раздвинул и вытянул вперед, а я смотрю на расплавленные голенища сапог, и снова внутри все дрожать начинает.

— Ты чего там замерла? Если не знаешь — что делать, вон пойди.

— Там… там все в кожу вплавилось. Мне бы воды набрать. Отмочить от ран, повытаскивать куски. Божеее, они так глубоко.

И со свистом воздух втянула, когда он рубаху через голову стянул. Перед глазами потемнело от понимания — какую боль только что испытал. По спине князя потекла кровь тонкими струйками.

— Рубахой оботри и мажь дальше.

Мазь на пальцы набрала, а она из темно-зеленой вдруг стала на глазах изумрудной, я вздрогнула и баночку выронила в траву, и так и застыла.

"Если змеевицу водную багряную растолочь в водице, ее яд рану затянет, а так нет спасенья от когтей мрако-псов, загниют раны у тебя на глазах". От звука старческого голоса бабки Пелагеи, который в ушах зашелестел, вся кожа покрылась мурашками. А рытвины кровавые на спине мужской становятся все глубже, словно разъедать их что-то продолжает.

— Мне воды совсем немного надо. Рубаху смочить.

— Давай, только быстрее. — не стонет, но я слышу, что с трудом каждое слово дается.

Я к озеру бросилась, едва сандалии скинула и в воду зашла, как увидела — по дну вьюном цветы красные ползут, на кораллы морские похожи, лепестки тугие мелкие на чешую похожи, и я, наклонившись к воде, цветок пальцами взяла, а он вдруг шипами прямо в кожу впился.

— Быстрее, смертная… быстрее, черт бы тебя побрал.

Я быстро надергала алых чешуйчатых головок и мазь зеленую из банки выковыряла — она с шипением в воду шлепнулась, а я цветы пальцами давлю, и они мне до крови колют руки. Сок вместе с кровью выжимается в банку, густеет на глазах, становится вязким. На негнущихся ногах вернулась к князю, а самой страшно и понятия не имею, что наделала. Только внутри уверенность, что все правильно, что поможет мазь из змеевицы.

Я осторожно, зажмурившись, на рану намазала.

— Ты что ее нагрела?

— Неет, — боязливо головой отрицательно закачала.

Повела по длинным следам от когтей очень осторожно, а у самой руки дружат, там на его коже по всей спине дракон нарисован или выжжен. Нет, не красиво, не так, как татуировки набивают, а словно кто-то наживую выжигал на нем эту тварь.

— Ты что-то делаешь или уснула?

— Я осторожно, чтоб больно не было.

Голову резко в бок повернул, и мне профиль его точеный видно. Длинные тонкие косички с кольцами по плечам змеятся, и едва отросшие волосы над мочкой уха не скрывают черную татуировку — какие-то иероглифы мне неизвестные. Скула, как художником нарисована. Веки опустил, и ресницы тень на щеки бросают.

— Боль — это жизнь, смертная. Если больно, значит, не сдохла еще. Боли радоваться надо.

— Зачем делать больно, если можно осторожно, если можно от нее избавить.

От мази на глазах раны затягиваются, а я вниз веду к пояснице и поясу штанов. Спина у него очень сильная, широкая с бугрящимися под смуглой кожей мышцами, они так и перекатываются под моими ладонями.

— Зачем врага от боли избавлять?

— Вы меня закрыли от псов. Я знаю. Это из-за меня раны…

Резко на ноги вскочил и выбил мазь у меня из рук.

В глазах языки пламени дергаются, и брови ровные на переносице сошлись.

— К девкам иди. Хватит дурью маяться, вы, смертные, ни на что не годные, кроме как подыхать под навскими владыками, раскинув ноги в стороны.

А я на его голый торс смотрю, и дышать становится нечем, кожа лоснится от бликов разведенного невдалеке костра, мощное тело, напряженное, жилистое. Каждая мышца рельефно прорисована, на груди все те-же иероглифы и какой-то орнамент там, где ребра. Он дышит, а его живот плоский то поднимается, то опадает с тонкой полоской волос, убегающей за пояс узких штанов. Подняла взгляд на его лицо, и щеки полыхают от того, что осмелилась нагло рассматривать, с глазами князя встретилась, и в горле пересохло с такой силой, что я даже сглотнуть не смогла. На меня еще никогда так не смотрели, мне показалось, что от этого взгляда я сама плавлюсь изнутри, горю. Голод в глазах его первобытный, мужской или плотоядный — я так и не поняла, но от этих завораживающих змеиных глаз все тело задрожало, и волны невозможного удовольствия по нему растекаются, и соски снова сжимаются в тугие узлы, и хочется, чтоб снова их трогал… как там в воде.