Проклятие Черного Аспида (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 22

— Оставь мне свою тарелку, волхв. Вечером Сава тебе ее в палаты принесет.

Лукьян даже не посмотрел больше на государя, после того как отдал блюдо и яблоко в руки царя.

— Заклинание знаете, — утверждение, а не вопрос.

Царь усмехнулся, делая выпад бедрами вверх и сжимая темные волосы девушки, не давая ей увернуться.

— Конечно, знаююю.

ГЛАВА 11

Я красавиц таких, лебедей,

С белизною такою молочной,

Не встречал никогда и нигде,

Ни в заморской стране, ни в восточной;

Но еще ни одна не была

Во дворце моем пышном, в Лагоре —

Умирают в пути, и тела

Я бросаю в Каспийское море.

Спать на дне, средь чудовищ морских,

Почему им, безумным, дороже,

Чем в могучих объятьях моих

На торжественном княжеском ложе?

(с) Мельница — Змей

— Их и так двенадцать. Не отдам ее. Не знает никто о ней. Положенное число девок принес? Принес.

Аспид смотрел на оборванный диск луны и на блики, сверкающие в воде. А внутри дракон бесновался, метался из угла в угол, хлестал своим хвостом, шипованным, по стенам клетки и боль причинял почти физическую.

— Ну да, прям никто и не знает. А Лихо? А Лукьян? А воины твои и девки? А Пелагея, сучка старая? Отдана она ему, не тебе. Избрана им. Знак на ней имеется.

Аспид к Врожке наклонился и в лицо зарычал.

— Моя. Кольцо на палец надел ей… не знал, что мечена, она приняла. Обручены мы с ней теперь. Кровью ее чувствую, вросла в меня она, как колосья в землю врастают, просочилась, как вода. Я весь ею пропитан. Как отдать?

— Как и всех остальных. Головы лишиться хочешь? Или Мракомира судьбу повторить? Не на твоей стороне правда, князь. Уймись. Не можешь ты избранницу себе оставлять.

Их взгляды скрестились, но в этот раз Врожка взгляд не отвел. Выдержал звериный взор своего господина, и у самого рыжего мракобесия глаза в ответ засверкали.

— Ох, чую — худо будет всем от человечки этой, чую — война развяжется, и брат на брата пойдет. Ты куда лезешь? Что творишь? Законы эти незыблемы веками, и не тебе их менять.

— Я не меняю законов. Я свое себе оставить хочу. Лихо повержен — молчать будет о позоре своем. А Лукьян не посмеет против меня пойти.

Врожка кулаками по воздуху ударил, и хоть это и выглядело комично, его глаза метали молнии.

— Еще как посмеет. Он царский зад облизывает уже давно. А ты ему бельмо на глазу. Ко двору не пускаешь, меда да золота лишаешь, и милости царской.

— Не отдам я ее. Помоги спрятать и скрыть от всех. Брат ты мне или не брат?

Глаза карлика сверкнули из-под косматых бровей. Зло сверкнули, словно Ниян проклятие вслух произнес. Шикнул на князя и по сторонам огляделся.

— Ишь разболтался. Скоморох я. Приставлен тебя оберегать да толпу веселить. И никогда меня так не называй. Стыд-позор на род царский такое убожество, как я, в родстве иметь. С тем условием меня псам не швырнули, когда родился.

Шут отвернулся к воде, туда, где плескались блики от уходящей луны, и дорожка пролегла до самого берега. На кончиках разноцветной шапки зазвенели бубенцы. Не в такт и как-то совсем уж насмешливо. Ниян рядом на камень присел и прутом по голенищу сапога насколько раз прошелся.

— Несправедливо это.

— Справедливо. Сущность моя мертва. Не дракон и не аспид я. Позорный урод, явившийся неизвестно от какой твари из чрева матери, Ниян. Кто знает, может, и не брат я тебе.

— Не верю, что мать твоя шлюхой была.

И еще раз прутом по голенищу прошелся, сломал его и выкинул в воду. А хотелось так же чью-то шею рубить, и Ниян знал чью. Если б жив был, вызвал на бой. Только вслух никогда не говорил — ненависть полыхала в князе молчаливо. Она не любила, чтоб о ней беседы вели и кому-то ее показывали. Ненависть к отцу родному, убитому в бою с Мракомиром.

— Зато отец твой поверил волхву. Приказал за ногу, как лягушонка, взять и псам в клетку кинуть, пока никто из слуг не увидел.

Ниян знал правду о рождении Врожа, Пелагея ему давно рассказала. Это она его спасла и уговорила царя не убивать младенца, а отдать в услужение брату. Рассказала, когда князь отказался в оруженосцы карлика брать, грозился на кол посадить. Но ведьма старая уговорила — кровь родная, как-никак, и защитит, и от злых языков спасет. Да и самому царю по гроб обязан будет за прощение и великодушие. Только не признают никогда горбатого урода сыном и братом государевым да княжеским. Рот на замке пусть держит, не то без языка останется.

— Так поможешь или нет?

— И на смерть тебя обреку или на изгнание. И себя вместе с тобой.

— За шкурку свою печешься?

Карлик ухмыльнулся и камень в воду бросил, тот лягушкой поскакал по водной глади и ушел на дно.

— Пекся б за шкурку свою, давно б тебя предал. Знал я, что не принесет она нам добра. С первого взгляда знал. Увидел, как ты смотришь на нее, и все понял. Сколько деревень сжег из-за нее, сколько девок живьем поджарил и задрал до мяса. На что надеешься? Что в живых рядом с тобой останется? Ты ведь убьешь ее рано или поздно.

Ниян на ноги поднялся, меч в руках несколько раз подкинул, глядя на сверкающее лезвие, сунул в ножны:

— Так как? Поможешь?

— Что ты уже придумал?

— В свои владения ее отправлю на рассвете, сопровождать ее будешь. Чтоб ни один волосок с головы не упал.

Врожка от ярости даже ногой топнул.

— Куда? К себе во дворец? Ты в своем уме?

— Это значит — нет?

— Это значит — НЕТ. И не брат я тебе, а оруженосец, царем приставленный. Отвечаю за тебя перед ним.

— Конечно. Золото глаза застилает? Ждешь свою долю за избранниц? Похвалы и царской милости? Мечтаешь ко двору попасть? Там толпу веселить?

Карлик вместо ответа начал кривляться и танцевать, это могло бы выглядеть смешно, но выглядело жутко, потому что глаза скомороха оставались серьезными и лицо походило на маску.

Меня маменька рождала,

Мать-земелюшка дрожала.

Я от маменьки родился,

Сорок сажен откатился.

Несколько раз через себя перепрыгнул и на руках прошелся, дрыгая ногами и колокольчиками на обуви позвякивая.

Пляшучись меня мать родила,

Да со похмелья бабка выбабила,

Окупали в зеленом вине,

Окрестили во царевом кабаке*1

Ниян вслед ему посмотрел прищурившись, а по щекам черная чешуя волнами всколыхнулась. Ну и хрен с ним, со скоморохом. Не хочет помогать, Ниян и без него справится. Не отдаст, и все. Оставит со своими воинами ожидать, пока избранниц примет встречающий. А потом просто к себе унесет Ждану, и никто не прознает, что девок тринадцать было. Его люди болтать не станут. Все ему преданы. Жизнь за него отдадут, если он попросит.

А умом понимает, что Врожка прав, и что с этого момента нарушил он все законы Нави, и не будет ему прощения, как и Мракомиру. И какой-то части него плевать на это. Плевать на все. Пусть изгонит его Вий. Земель ему хватит и воинов хватит эту землю защитить. Где писано, что он вечно служить брату обязан? А сам понимает, что писано это внутри мечами и саблями предков, головы сложивших за мир в Нави, нечисть приструнивших и законы заставивших соблюдать. Родился он с этими истинами и умирать с ними будет. И служит не брату, а Нави.

Огонь в пещере развел и глаза закрыл, а перед ними всегда только ее лицо и волосы длинные, кольцами на концах закрученные. Вкус и запах, голос жалобно выстанывающий "твоя… твоя… твоя", пока он языком змеиным изнутри всю ее вылизывал, сотрясаясь всем телом от острейшего удовольствия дарить ей наслаждение и сдерживаясь, чтобы не разорвать ее на куски, смиряя монстра лютого. А потом ненавидел себя, когда кружил над телами мертвыми девичьими, усыпавшими луга зеленые.

Смотрел, как кожу белую бороздят раны рваные, и понимал, что рано или поздно такие же на ее теле появятся. Жизни отбирал, чтобы она жила, и потом слово себе давал, что не приблизится к ней, не взглянет больше, не заговорит. Но стоило только взглядом с ее глазами встретиться, и его лихорадить начинало от непреодолимого желания впиться в нее и не отпускать. Пусть даже сам никогда не познает с ней ничего кроме этих ворованных минут болезненного счастья. Его она. Он выбрал. И плевать на Навские законы.