Бешеный прапорщик. Части 1-19 (СИ) - Зурков Дмитрий. Страница 117

Гуров не ошибся. Это был именно Михаил Бейцин, который сейчас сдавал в некотором роде выпускной экзамен. Настоящим режиссером, а заодно и экзаменатором был член РСДРП с опытом проведения агитационной и подрывной работой в воинских частях с 1905 года, и, по совместительству, – агент охранного отделения младший унтер-офицер Макар Степанович Черешнин.

Предпочтя небезопасной передовой, на первый взгляд, тыловую крепость, он занимался натаскиванием молодых марксистов-агитаторов. Вполне естественно, что Миша, после неудачной словесной дуэли с Гуровым, прибежал к Макару Степановичу с нытьем в тональности: «Наших бьют». Черешнин, опасаясь, что все «разрушенное непосильным трудом» пойдет насмарку, доложил крепостному жандармскому начальнику штабс-ротмистру Мазепенко, что: «тут среди офицеров некий подпоручик Гуров, Карлу Марксу налево и направо цитирует. Не эсдеками ли засланный будет, больно уж замашки схожие?».

По удивительному совпадению фамилия сего офицера оказалась знакомой. Не далее, как несколько часов назад, лично генерал Бобырь приказал присмотреть за «пришлым смутьяном и не пущать его из крепости», а за неделю до этого ориентировка на некого партизана Гуроффа, поступила от настоящих хозяев штабс-ротмистра – офицеров разведотдела германского генштаба…

Штабс-ротмистр жандармерии Иван Степанович Мазепенко происходил из той, по счастью меньшей, части малоросской шляхты, которая попала под державную руку Российских монархов в результате завершения «коррекции» территории Речи Посполитой, впитав при этом в себя вместе с кровью все недостатки гонористых ляхов и сластолюбивых османов. Кто оказался виноватым больше: его пра. прабабка, гордая тем, что её использовал для постельных утех один из бастардов графа Потоцкого, или турецкие янычары, занимавшиеся тем же самым, но прямо на земле, «без отрыва от производства», в смысле, – грабежей и поджогов, не смог бы разобраться ни знаток генеалогии, ни сам «крестный отец» генетики Уильям Бэтсон. Но в последнем представителе данной ветви эти зловредные гены превысили критический порог. А может быть внесла свою лепту и фамилия.

Еще в училище юнкер Мазепенко, которого однокашники именовали не иначе как «Мазепой» полностью соответствовал одному из толкований этого прозвища – грубиян, неряха. Выпуск в полк ничего не исправил: страсть к карточной игре, соединенная с категорическим нежеланием отдавать долги, слишком вольное отношение к казенным суммам, должны были закономерно завершиться позорным изгнанием со службы. Но, как, ни странно, Ивана Степановича спасли события 1905 года и разгул революционного террора на просторах Российской Империи. Значительная часть офицеров, коим выпала судьба противостоять вспышкам насилия, отнеслась к этому, как к работе хирурга, который вынужден порой брать в руки скальпель, дабы спасти жизнь человека, а часть, в основном – гвардейцы, вообще отказались «играть роль полицейских». Иван Степанович же, напротив, понял, что ему достался редкий шанс сделать карьеру. Действуя почти по рецепту своих польских родичей: «Холопов – огнем и мечом», он не брезговал сам пускать в ход тяжелые кулаки, или плетку, предварительно проверив, надежно ли связаны руки, не делая различия по половой, или возрастной принадлежности бунтовщика.

Но увлекшись «искоренением смуты», Мазепенко несколько перестарался и, дабы избежать бойкота сослуживцев, решил перейти в жандармский корпус. Неистребимая болезнь России – матушки – кумовство помогло борцу с революцией.

Когда-то еще Грибоедов вложил в уста Фамусова слова: «Как будешь представлять к крестишку иль местечку, Ну как не порадеть родному человечку?». Именно в соответствии с этим «рецептом» графиня Н, желающая сделать приятное своему «близкому другу», замолвила словечко перед тайным советником В, которому штабс-ротмистр, скрепя сердце, пару раз «удачно» проиграл некоторые суммы, а тот в свою очередь обратился к генералу М, который был ему некоторым образом обязан, и в итоге, последний в этой цепи, закрыв глаза на все грехи штабс-ротмистра, подписал бумаги на перевод.

Так жандармерия Российской Империи «обогатилась» новым пополнением. Увы, именно подобные индивидуумы и создали тот негативный образ «душителя свободы», «унтера Пришибеева», который чернил в глазах общественного мнения те сотни людей, которые, не зная покоя, вели борьбу с внутренними и внешними врагами. И к которым так называемая интеллигенция, которая, подобно графу Льву Толстому, возмущаясь «хладнокровным контрреволюционным насилием государства», сразу же мчалась за помощью, когда «пламя бунта народного» могло испепелить их уютные усадьбы.

Сослуживцы в основном сторонились нового коллегу. У них вызывали неприятие излишняя вкрадчивость и слащавость Мазепенко в общении со старшими, или более удачными коллегами, и одновременная грубость с подчиненными, а также готовность лично помочь в выбивании показаний из задержанных. Штабс-ротмистр не владея и, откровенно говоря, и не пытаясь обучиться весьма модному тогда искусству джиу-джитсу, больше полагался на массивные кулаки, и несколько не типичную для его комплекции подвижность. В общем, служил Иван Степанович, как умел, себя не забывал, обрастал агентурой из эсеров и эсдеков, не брезговал и уголовниками, но была у него одна тайная страстишка – совсем юные девочки. Тем более, что недостатка в тайных неподнадзорных притонах не было. Многие газетные объявления предлагали воспользоваться для коротких встреч услугами гостиниц с роскошью, отдельными номерами в разных стилях – Ампир, Маркиз, Людовик, Рококо, Фантазии, прекрасными пружинными кроватями с балдахинами в китайском стиле от 1 до 3 руб. Все было хорошо, служебное положение служило практически непробиваемым прикрытием, если бы не его командировка в Ригу.

Прибыв в город, он остановился в одном из небольших пансионов, который ему в порыве пьяной откровенности настоятельно рекомендовал один из постоянных карточных партнеров. Владелица заведения, почтенная фрау Мюркель, содержала двенадцати – четырнадцатилетнюю прислугу, задача которой состояла не только следить за порядком в номерах, но и оказывать абсолютно всяческие услуги любвеобильным постояльцам. Неделя пронеслась незаметно, но как-то утром, одна из его малолетних пассий подняла крик. Естественно, сбежались люди и в случае необходимости два, а то и три свидетеля (не считая «пострадавшей») готовы были подтвердить факт растления несовершеннолетней, соединенные с физическим насилием. Мазепенко попытался сыграть образ разъяренного честного служаки и поэтому вопли типа: «Не потерплю», «Разорю», «Сгною на каторге, курва немецкая» были слышны, вероятно, за квартал. Но тут в дело вмешался уже немолодой господин, в строгом гражданском костюме, но с военной выправкой.

Властным движением руки, он выпроводил из номера всех и на вполне хорошем русском языке предложил «побеседовать, как цивилизованные люди». В разговоре, показав великолепное знание законов Российской Империи, господин отрекомендовавшийся коммерсантом из Германии Мюллером, просветил присмиревшего жандарма о том, что: «За сии деяния, в соответствии с Уложением о наказаниях уголовных от 1885 года, полагается „лишение всех личных и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и ссылка на жительство в Сибирь, или содержание в исправительных арестантских отделениях. А если учесть еще и фотографии, которые могут попасть в газеты, то герра Мазепенко ждут весьма незавидные перспектив. Впрочем, если они сумеют договориться…“».

Таким образом, в перечне завербованных немецкой разведкой и появился молодой жандармский офицер, который после начала военных действий был направлен в крепость Ново-Георгиевск…

Немного подумав, Мазепенко приказал Черешнину:

– Выпускай своих агитаторов, пускай бузу среди солдат затевают возле казармы, где «партизаны» расположились. Если получится, то офицеров этих в лазарет спровадить надобно.

– А ежели мои солдатики перестараются малость, Ваше благородие, да и пристукнут их?

– А в 1905 году ты ручки-то замарать не боялся? – Мазепенко немного удивленно посмотрел собеседника. – Парой грехов больше ни Бог не заметит, ни я не взыщу! Работайте спокойно. Хотя, нет, мне этот подпоручик нужен живым…