Чудо. Встреча в поезде - Уэст Кэтрин. Страница 103

Позже, когда день кончался, позвонила Энн, чтобы пригласить его в воскресенье на вечеринку в Матхэттене.

— К Хелен Хейберн. Помнишь, я говорила тебе.

— Да, — сказал Гай, хотя ничего не помнил. Голос его звучал ровно. — Знаешь, Энн, у меня нет настроения.

Последний час или около того он пребывал в каком-то оцепенении, которое отдалило и обессмыслило слова Энн. Он вслушивался в собственные, в общем-то разумные речи, даже не предполагая — а может, и не заботясь об этом вовсе, — что Энн способна почувствовать перемену. Энн сказала, что попросит Криса Нельсона пойти с ней, Гай согласился, представив, как будет счастлив Нельсон: он часто виделся с Энн, пока та не встретила Гая, и до сих пор, кажется, влюблен в нее.

— Может, я куплю чего-нибудь вкусненького, — предложила Энн, — и мы завтра вечером перекусим вместе? А с Крисом я встречусь позже.

— Я, Энн, думал уехать на воскресенье. Порисовать.

— Ах, извини. Я хотела кое-что тебе рассказать.

— Что?

— Что-то хорошее. Ну, ладно, в другой раз.

Гай протащился вверх по ступенькам, оглядываясь, не видит ли миссис Маккослэнд. Энн была с ним холодна, монотонно звенело в голове, Энн была холодна. Стоит им встретиться, как она все узнает и возненавидит его. Энн больше нет, Энн больше нет, повторял он на разные лады, пока не уснул.

Он проспал до полудня, но весь остаток дня не покидал постели, лежа в таком оцепенении, что даже несколько шагов по комнате, которые надо было сделать, чтобы поменять лед в полотенце, казались кромешной мукой. Сколько ни спи, чувствовал он, сил не прибудет. Обратиться вспять, подумалось еще. Тело его и мозг должны пройти в обратном направлении всю эту длинную дорогу. Но к чему же он придет? Гай лежал, изнывая от напряжения, потея и дрожа от страха. Потом пришлось встать и пройти в ванную. Желудок слегка расстроился. От страха, подумал Гай. Как на поле боя.

Гаю пригрезилось в полусне, как он пересекает лужайку перед домом. Дом был мягкий, белый, податливый, точно облако. И Гай стоял там, не желая поднимать пальбу, готовый бороться и доказать, что может и так, голыми руками, захватить эту крепость. Выстрел разбудил его. Он открыл глаза: за окном его комнаты начинался рассвет. Гай увидел себя стоящим у рабочего стола, точно так, как во сне, нацелив револьвер на кровать в углу, где Сэмюэл Бруно тщетно пытался сесть. Револьвер рявкнул снова. Гай закричал.

Шатаясь, он поднялся с постели. Призрак исчез. В своем собственном окне Гай видел ту самую зарю: борьба света и тьмы, слияние жизни и смерти. С этой зари будет начинаться каждый день его жизни, этот свет будет снимать с комнаты покровы тьмы, а комната — изменяться с каждым разом, а ужас — расти, а ужас — расти. Неужто ему, Гаю, суждено каждый день, до самой смерти, просыпаться на заре?

В кухоньке задребезжал звонок входной двери.

Внизу полиция, подумал Гай. В такое-то время они и должны его схватить — на заре. А ему безразлично, совершенно безразлично. Он сейчас сознается во всем. Все выпалит единым духом!

Гай нажал на кнопку, открывающую дверь, постоял, прислушался. Быстрые легкие шаги заторопились по ступенькам. Шаги Энн. Уж лучше полиция, чем Энн! Он круто развернулся, задернул занавески — тупо, без смысла. Обеими руками пригладил волосы назад и нащупал слипшиеся пряди.

— Это я, — шепнула Энн, скользнув в комнату. — Ушла от Хелен и прогулялась пешком. Утро чудесное! — она заметила бинт, и радость мгновенно улетучилась. — Что у тебя с рукой?

Он отступил в тень, к комоду.

— Подрался.

— Когда? Вчера вечером? А лицо, Гай!

— Да. — Надо сберечь ее, оставить при себе. Без нее — гибель. Обнять, приласкать — но она отстранилась, пристально разглядывая его в потемках.

— Гай, где? С кем?

— С каким-то типом, которого я даже не знаю, — сказал он без всякого выражения, вряд ли сознавая, что лжет: было так отчаянно необходимо, чтобы она осталась. — В баре. Не включай свет, — добавил он торопливо. — Пожалуйста, Энн.

— В баре?

— Сам не знаю, как это случилось. Внезапно.

— И ты его никогда раньше не видел?

— Нет.

— Я не верю тебе, — медленно проговорила она, и Гай вдруг ужаснулся, поняв, что перед ним — другой, отдельный человек, мыслящий по-иному, по-иному воспринимающий.

— Как я могу поверить? — продолжала Энн. — И почему я должна верить насчет письма — будто ты не знаешь, кто его послал?

— Потому, что это правда.

— Или насчет человека, с которым ты дрался в лесу. Это он и был?

— Нет.

— Ты что-то скрываешь от меня, Гай, — она немного смягчилась, и все же каждое слово ранило Гая. — Что все это значит, милый? Ты знаешь: я хочу тебе помочь. Но ты должен все рассказать мне.

— Я тебе все рассказал, — произнес Гай и стиснул зубы. Свет за его спиной уже начинал меняться. Если сейчас он удержит Энн, то сможет пережить одну зарю за другой. Светлые прямые пряди падали ей на лицо, и Гай протянул к ним руку, но Энн отступила.

— Гай, так дальше продолжаться не может. Не может, Гай. — Ничего не будет продолжаться. Все кончилось. Клянусь тебе, Энн. Пожалуйста, поверь мне. — Это мгновение, казалось, решало все: сейчас или никогда больше. Нужно схватить ее, подумал Гай, и сжимать в объятиях — жестоко, яростно, до тех пор, пока она не перестанет вырываться. Но он не мог пошевелиться.

— Откуда ты знаешь?

Гай поколебался.

— Я все это сам придумал.

— Это письмо-то придумал?

— Письмо только повод. Я вдруг почувствовал, что меня загнали в угол. Я сам все выдумал, Энн!

Он опустил голову. Вот так, списать все грехи на воображение!

— Ты как-то сказал, что я делаю тебя счастливым, — медленно произнесла она, — то есть я могу дать тебе счастье несмотря ни на что. Мне так больше не кажется.

Подразумевается, что это он не может дать ей счастье. Но если бы только она могла еще любить его теперь, как постарался бы он сделать ее счастливой! Как служил бы ей, как поклонялся!

— Нет, Энн. Это неправда. Ты даешь мне счастье. У меня больше ничего нет.

Он склонился ниже и вдруг зарыдал, бесстыдно, безудержно, и рыдал долго, пока Энн не коснулась его плеча. Он был признателен, но едва, в свою очередь, не отстранился, почувствовав, что лишь сострадание, лишь человеколюбие заставило Энн вообще дотронуться до него.

— Тебе приготовить завтрак?

Даже в этом преувеличенно мягком, выдающем досаду тоне Гай уловил намек на прощение, и он уже знал по опыту, что прощение — полное. За драку в баре. Никогда, подумал Гай, ей не проникнуть в ту ночь с пятницы на субботу, ибо она, эта ночь, погребена уже в таких глубинах, куда закрыт доступ и Энн, и кому бы то ни было.

25

— А мне наплевать, что вы там думаете! — выпалил Бруно, взгромоздившись с ногами на стул. Его редкие светлые брови сошлись на переносице, и концы их как-то по-кошачьи вздернулись.

Он глядел на Джерарда, словно доведенный до бешенства золотой тонкошерстный тигр.

— Разве я сказал, будто что-нибудь думаю? — отозвался Джерард, передернув ссутуленными плечами.

— Вы это подразумевали.

— Ничего я не подразумевал. — Круглые плечи дважды содрогнулись от смеха. — Ты не понял меня, Чарльз. Я вовсе не имел в виду, будто ты намеренно рассказал кому-то, что уезжаешь. Ты просто случайно обмолвился.

Бруно пронзил его взглядом. Джерард только что намекнул, что дело — семейное, что Бруно и его мать так или иначе замешаны — но это действительно семейное дело. Джерард узнал, что они с матерью только в четверг после полудня решили ехать в пятницу. И приспичило же тащить Бруно в такую даль на Уолл-стрит, только чтобы поведать об этом! У Джерарда ничего конкретного нет, и пусть не морочит голову, делая вид, будто что-то есть. Еще одно безупречное убийство.

— Я пошел, а? — спросил Бруно. Джерард ковырялся в бумагах у себя на столе, пытаясь обдурить, показать, будто есть из-за чего еще держать тут Бруно.