Чудо. Встреча в поезде - Уэст Кэтрин. Страница 116

— Так себе, — сказал Гай, потому что Джерард ждал и от него ответа. — Довольно назойлив. — На правую его бровь падала тень. Гай опасался, не ищет ли Джерард шрамов у него на лице.

— Творит себе героя и преклоняется перед ним. То есть в каком-то смысле преклоняется перед силой, — Джерард улыбнулся снова, но улыбка уже не казалась искренной, а, возможно, и раньше таковой не была. — Извините, мистер Хейнс, за беспокойство.

Через пять минут он ушел.

— Что все это значит? — спросила Энн. — Он что, подозревает Чарльза Бруно?

Гай запер дверь на засов и вернулся обратно.

— Скорее всего он подозревает кого-нибудь из друзей Бруно. Он, возможно, думает, что Чарльзу что-то известно, — ведь Чарльз ненавидел своего отца. В этом Чарльз мне сам признавался.

— И ты думаешь, Чарльз действительно знает?

— Как тут скажешь. Не нам судить. — Гай взял сигарету.

— Боже мой. — Энн стояла и смотрела в угол дивана, туда, где Бруно сидел в тот вечер, словно все еще видя его там. — Чего только не случается в жизни! — наконец прошептала она.

36

— Послушай, — четко, напряженно выговаривал Гай в трубку. — Послушай, Бруно! — Бруно казался пьянее, чем когда бы то ни было, но Гай твердо решил любой ценой пробиться в его отуманенный рассудок. Потом ему вздумалось вдруг, что Джерард может находиться рядом, и голос смягчился, дрогнул из малодушной предосторожности. Гай выяснил, что Бруно в телефонной будке один.

— Ты Джерарду сказал, что мы встречались в Институте Искусств?

Бруно ответил, что да. Во всяком случае из его пьяного бормотания можно было понять, что да, так оно и было. Бруно хотел прийти. Гай никак не мог донести до пьяного сознания, что Джерард уже являлся сюда, допрашивал его. Гай швырнул трубку и дернул на себе воротник. Бруно не унимается, продолжает ему звонить! Приход Джерарда материализовал опасность, сделал ее внешней, вещественной. Гай чувствовал, что порвать с Бруно полностью является более насущным, чем даже вместе с ним сочинить версию, сходящуюся во всех деталях. А больше всего Гая бесило то, что из пьяной околесицы, которую нес Бруно, нельзя было понять, ни что происходит с ним, ни даже в каком он пребывает настроении.

Гай был наверху, в студии, вместе с Энн, когда зазвонил колокольчик.

Гай лишь слегка приоткрыл дверь, но Бруно распахнул ее настежь, прорвался, спотыкаясь, в гостиную и рухнул на диван. Гай замер над ним — сначала гнев, потом омерзение сковали ему язык. Жирный, красный затылок Бруно выпирал из воротника. Он казался скорее даже не пьяным, а раздутым, словно ядовитые соки смерти пропитали всю его плоть, даже глубокие впадины глазниц, отчего серые, налитые кровью глаза казались неестественно выпученными. Бруно глянул на него снизу вверх. Гай пошел к телефону вызывать такси.

— Гай, кто это там? — прошептала Энн с лестницы.

— Чарльз Бруно. Совсем пьяный.

— Нет, не пьяный! — внезапно воспротивился тот.

Энн спустилась на несколько ступенек и увидела Бруно.

— Может, мы сразу отведем его наверх?

— Ему тут нечего делать. — Гай рылся в телефонной книге, искал номер какого-нибудь таксопарка.

— Ес-с-сть чего! — зашипел Бруно, как проколотая шина.

Гай обернулся. Бруно смотрел на него одним глазом, и глаз этот был единственным, что еще жило на отекшем, омертвевшем лице. Бруно заунывно бормотал что-то себе под нос.

— Что он такое говорит? — Энн ближе подошла к Гаю.

Гай подскочил к Бруно и сгреб его за воротник рубашки. Нечленораздельное, мерное мычание действовало на нервы. Он попытался поднять Бруно, но тот только пускал слюни прямо ему в ладони.

— Вставай и убирайся отсюда!

И тут он услышал:

— А я все ей расскажу — я все ей расскажу — я все ей расскажу — я все ей расскажу, — бубнил Бруно, и дикий, налитый кровью глаз сверлил Гая. — Не гони меня, я все ей расскажу — я все…

Гай с отвращением отдернул руки.

— В чем дело, Гай? Что он говорит?

— Я отведу его наверх, — сказал Гай.

Собрав все силы, он пытался взвалить Бруно к себе на плечо, но обмягшее тело не поддавалось, висело мертвым грузом. В конце концов Гай оставил его лежать поперек дивана. Сам подошел к окну. Снаружи не было видно никакой машины. Бруно точно с неба свалился. Он теперь уснул и спал совершенно бесшумно, а Гай сидел рядом, смотрел на него и курил.

Бруно проснулся в три часа утра и выпил пару стаканчиков, чтобы прийти в себя. Через несколько минут он принял почти нормальный облик — только в лице осталась некоторая одутловатость. Он был счастлив, что оказался в доме у Гая, и совершенно не помнил, как туда попал.

— Я имел с Джерардом еще одну схватку, — улыбнулся Бруно. — Целых три дня. Читал газеты?

— Нет.

— Ну, ты даешь, даже газет не читаешь! — мягко упрекнул Бруно. — Джерард пошел по ложному следу. Мой кореш — забулдыга, Мэтт Левин. У него нет алиби на ту ночь. Херберт думает, что это мог быть он. Три дня я провел со всеми троими на очной ставке. Мэтт может погореть на этом.

— Его могут казнить?

Бруно задумался, все с той же улыбкой.

— Казнить не казнят, но посадят. На нем уже две или три мокрухи. Копы будут рады заполучить его. — Бруно вздрогнул и допил свой стакан.

Гая так и подмывало схватить тяжелую пепельницу, стоящую перед ним, и вдребезги разбить, расплющить безобразно раздутую голову Бруно, ослабить, наконец, напряжение, которое, он чувствовал, будет расти и расти, пока он не убьет Бруно или самого себя. Он крепко, обеими руками, схватил Бруно за плечи.

— Ты уберешься, наконец? Клянусь тебе, это в последний раз!

— Нет, — сказал Бруно спокойно, безропотно, нисколько не сопротивляясь, с тем безразличием к боли и смерти, какое Гай наблюдал уже во время той давней драки в лесу.

Гай отнял руки, закрыл ими лицо и ладонями почувствовал, как оно дрожит.

— Если твоего Мэтта осудят, — прошептал Гай, — я им все расскажу.

— О, вряд ли. У них мало доказательств. Это, милый, все несерьезно! — Бруно ухмыльнулся. — Мэтт — подходящий тип в свете подстроенных улик. А ты был бы неподходящим типом в свете улик достоверных. Ты же важная птица, Гай, Господи ты Боже мой! — Бруно вынул что-то из кармана и протянул Гаю. — Мне это попалось на прошлой неделе. Как здорово, Гай.

Гай поглядел на фотографию «магазина в Питтсбурге» с траурной черной оторочкой. Это был буклет Музея современных искусств. Он прочел: «Гай Хейнс, которому едва исполнилось тридцать, следует традиции Райта. Его особая, неповторимая манера отличается строгой простотой, лишенной, однако, холодности, и неподражаемой грацией, которую сам он называет «певучестью»»… Гай резко захлопнул книжицу, раздосадованный тем последним словом, что приписал ему искусствовед.

Бруно положил буклет обратно в карман. — Ты на коне. Будешь держаться как следует — никто тебя не заподозрит.

Гай скосил на него глаза.

— И все-таки неблагоразумно нам с тобою видеться. Зачем ты приходишь?

Но он сам знал, зачем. Затем, что его жизнь с Энн притягивала Бруно. Затем, что он и сам получал нечто от этих встреч — некое мучительное, противоестественное наслаждение.

Бруно глядел так, будто знал наперед все его мысли.

— Ты мне нравишься, Гай, но помни — против тебя у них гораздо больше, чем против меня. Если ты меня заложишь, я смогу вывернуться, а вот сам ты — нет. Херберт может вспомнить тебя, и это факт. Энн может вспомнить, как странно ты себя вел в то время. И царапины. И шрам. И все мелкие улики, которые сунут тебе под нос — пуля малого калибра, клочки от перчаток… — Бруно декламировал медленно и с любовью, словно смакуя старые воспоминания. — Против меня тебе не выстоять, поверь.

37

Как только Энн позвала его, Гай тотчас же понял, что она заметила вмятину. Он собирался сделать ремонт, но забыл. Сначала он сказал, что не знает, потом признался. Он брал яхту на прошлой неделе и врезался в бакен.