Чудо. Встреча в поезде - Уэст Кэтрин. Страница 56

Я стала вспоминать все фильмы на эту тему, которые видела, и все романы, которые читала. Я старалась припомнить их как можно подробнее. Это здорово отвлекло и умерило мой страх.

Через какое-то время в дверное окошко мне сунули кусок черствого хлеба и кружку воды. Я ела, спала и вспоминала. Хлеб и воду мне давали еще два раза. Воды всегда хватало, а хлеба нет. Меня одолевали головокружения и муки голода. Я утратила счет времени. Я могла находиться здесь три часа, или три дня, или три недели. Но я снова обрела себя и силу духа. Я приготовилась к худшему. Я им ничего не скажу.

Комната, где меня допрашивали, была такой же безликой, как и камера. Металлический стол, привинченный к полу, и человек, сидящий за ним. Он был лет тридцати пяти, маленький и коренастый, с узким лбом, кустистыми бровями и без видимых признаков шеи. На письменном столе были телефон и кипа бумаг. Человек не обращал на меня внимания, делая вид, что погружен в изучение бумаг. Я стояла перед письменным столом. Других стульев не было. Я ослабела от голода и предпочла бы сесть. По-прежнему не глядя на меня, человек вынул из ящика стола коробку драже «М энд М» и кинул несколько штучек в рот. Он оставил коробку на столе, но, судя по всему, угощать меня не собирался. У меня стала выделяться слюна. Мне очень захотелось «М энд М», захотелось прежней силы, сахарной подпитки, чтобы прояснить голову. Может, схватить несколько конфеток, прежде чем он опомнится? Но я решила, что это ниже моего достоинства.

Я оторвала взгляд от «М энд М». На стене за письменным столом висел портрет короля. Король сурово сверху вниз смотрел на меня. Я ждала. Наконец человек поднял на меня глаза.

— Имя? — гавкнул он. — Место рождения? Настоящий адрес?

Я ответила, удивившись, зачем это ему нужно. Думает, что заставит меня расколоться по поводу всего остального?

— Что ты делала в Джидде? — грозно спросил он. Я плохо понимала его арабский язык. У него был местный выговор, хотя я не могла определить, где так говорят.

— Убежала из дому, — сказала я.

— Почему убежала?

— Муж бил. Он не дает мне развод.

— Сука! — заорал он. — Лучше бы муж свернул тебе шею!

Я промолчала. Я решила не удивляться, не лить слезы, не изображать оскорбленную невинность. В ответах моих не было эмоций. Я и не ждала, что мне поверят.

— Зачем это русской еврейке приезжать из Америки в Саудовскую Аравию? Кто тебе платит за шпионаж?

Сам решай, подумала я. Моссад, ЦРУ, КГБ…

— Я не шпионка, — сказала я. — И я не еврейка.

— Факт, что еврейка, — злобно хмыкнул он. — Нам это известно. Нам известно достаточно, чтобы повесить тебя. Так что лучше сама все расскажи, для своего же блага.

— Я ничего не сделала, — сказала я.

Он вынул пистолет из ящика стола и снял его с предохранителя.

— Рассказывай, — повторил он, целясь мне в голову. — У нас, палестинцев, с такими, как ты, разговор короткий. Ничто не доставит мне такого удовольствия, как прострелить тебе череп прямо сейчас.

Я посмотрела на дуло пистолета. Я не могла ни пошевелиться, ни отвести взгляд. Я еще никогда не видела настоящий пистолет, не говоря уже о нацеленном на меня. Откуда-то я вспомнила, что выстрел раздается уже после того, как в тебя попадает пуля. Неужели это именно так?

— Мне нужны подробности, — прошипел он. — Имена, даты, места встреч. И даже не пытайся врать, потому что нам все уже известно.

Я улыбнулась, что было нелегко.

— Ну, конечно, — сказала я. — Какие вы молодцы.

Он вышел из-за стола и ударил меня по лицу рукояткой пистолета, попав в щеку. Я вскрикнула от боли: и он снова ударил, ткнув меня в солнечное сплетение. Скорчившись, я сползла на пол — мне показалось, что я умираю и что больше мне никогда не вздохнуть.

Стоя надо мной, он разразился целым потоком самых мерзких, самых грязных оскорблений и угроз. К несчастью, я понимала лишь некоторые из них. Однажды, когда еще все было хорошо, Али научил меня ругаться по-арабски. Обычно он умирал со смеху, слыша, как я произношу самые непристойные вещи со своим русским акцентом, но все, что было тогда для нас безобидной игрой, теперь стало устрашающей реальностью. Среди прочего он назвал меня грязной сионистской шлюхой, и я чуть не рассмеялась от внезапной вспышки надежды. Я вспомнила, что те же самые слова употреблял и Зви Авриль, и вдруг я почувствовала, что я не одна. До меня были и другие, другие, кто прошел через все это и выжил. И вернулись, чтобы рассказать Моссаду.

Я встала, опираясь на стену.

— Я требую встречи с консулом Америки, — сказала я и удивилась тому, насколько убедительно прозвучал мой голос. Он схватил меня за плечи и швырнул в стену. Яркие круги поплыли у меня перед глазами, и я снова оказалась на полу. В этот момент зазвонил телефон, и человек, назвавшийся палестинцем, пошел к нему. Он в основном слушал, роняя только мрачные «да» и «нет». Бросив трубку, он в бессильной злобе воззрился на меня, как будто я вдруг внезапно выскользнула из его рук.

— Уберите ее! — гавкнул он по внутренней связи. Я попыталась встать, но ноги меня не слушались. Вошли два охранника и, подхватив меня под мышки, оттащили в камеру, куда швырнули, как мешок с мукой. Дверь за мной закрылась на задвижку. Я доползла до дыры в полу, и силы мне изменили. Даже до матраса было не доползти. Я лежала, дрожа, на бетонном полу, чувствуя привкус желчи во рту и ничего так не желала, как стакана воды, — несчастье и боль поглотили меня.

Не будь такой дурехой, сказала я себе. Тебя стукнули парочку раз во время допроса, ну и что с того, этого надо было ожидать. Ты даже не лишилась ни одного зуба. Возможно, что худшее впереди. Вот, конечно, отчего было тяжело. Похоже, ничто не мешало тому, чтобы стало еще хуже. Гораздо, гораздо хуже.

Но случилось так, что хуже не стало. Меня с завязанными глазами перевели в другое помещение, оказавшееся просто роскошным по сравнению с прежним моим жильем. В камере было окошко, маленькое и зарешеченное, но, по крайней мере, я видела лоскут голубого неба и могла следить за временем. В камере были койка, стол и два стула, привинченные к полу, нормальный унитаз, раковина и кран с горячей и холодной водой. Женщина-охранник принесла мне нормальной еды — рис, баранину и тушеные овощи. Она принесла также сумку, в которой было кое-что из собственных моих вещей. Я вымылась, переоделась в чистое платье и снова почувствовала себя человеком.

Новый следователь принял меня в своем кабинете. Он с улыбкой встал из-за стола и предложил мне сесть. Кабинет был большой и светлый, на полу персидский ковер, стол из орехового дерева. Единственное, что было общим с кабинетом первого следователя, так это портрет короля, точно такой же.

— Я занимаюсь расследованием этого дела по поручению Королевского разведывательного управления, — сказал по-английски новый следователь. Ему было за пятьдесят, маленький, с изящными чертами приятного умного лица. У него был вид человека, который и мухи не обидит, не то что оскорбить беззащитную девушку.

Вот, значит, как они разыгрывают эту обязаловку «плохой-хороший полицай». Это было настолько очевидным, что вызывало смех.

Вошел слуга с чаем. За ним последовал другой с двумя тарелками кондитерских изделий. Еду и питье поставили передо мной. Я ни к чему не прикоснулась.

— Попробуйте печенье, — сказал Хороший Полицай, аккуратно взяв одно двумя пальцами. — Жена делает его специально для меня. Оно действительно очень вкусное, уж поверьте мне.

— Я не голодна, — сказала я, что было неправдой, потому что чувство голода еще не прошло. Я просто не хотела быть ему обязанной.

Хороший Полицай посмотрел на мою опухшую щеку в ссадинах.

— Хочу извиниться за нашу секретную полицию, — сочувственно сказал он. — Их методы столь же отвратительны, сколь и неэффективны. Они привлекают к работе много иностранцев и, к сожалению, я должен признать, что их люди зачастую небольшого калибра. Но уверяю вас, что саудовцы так себя не ведут.