Чудо. Встреча в поезде - Уэст Кэтрин. Страница 87
Гай пристально взглянул на нее, продев палец через ручку кофейной чашечки. Из-за ее настроения, а может, из-за того, что она сказала, он вдруг почувствовал себя униженным.
— Жаль, что во мне нет невероятных противоположностей.
— Ой-ой-ой! — и она расхохоталась так весело, так знакомо: смех ее всегда доставлял ему наслаждение, даже когда она смеялась над ним, даже когда уходила от объяснений.
Он вскочил на ноги.
— Как насчет кекса? Я сейчас, как настоящий джинн, наколдую кекс. Замечательный кекс! — Гай достал кекс со дна чемодана. Он и не вспомнил до этой минуты, что мать испекла ему кекс с ежевичным вареньем, которое он похвалил за завтраком.
Энн позвонила в бар и заказала какой-то совершенно особенный ликер, ей одной известный. Ликер оказался густо-пурпурный, одного цвета с кексом, в высоких бокалах шириною не больше пальца.
Официант удалился, и они подняли бокалы, как вдруг нервно, часто загрохотал телефон.
— Может быть, мама, — заметила Энн.
Гай снял трубку. Далекий голос втолковывал что-то телефонистке. Затем голос окреп, сделался тревожным и резким, и это был голос его матери.
— Алло?
— Алло, мама.
— Гай, случилась беда.
— Что такое? С кем?
— С Мариам.
— Что с ней? — Гай плотнее прижал трубку к уху, обернулся к Энн и заметил, как лицо ее меняется на глазах.
— Она погибла, Гай. Вчера ночью… — Мать осеклась.
— Что ты говоришь, мама!
— Это случилось прошлой ночью. — Мать говорила резко, отрывисто: только раз или два за всю свою жизнь Гай слышал, чтобы она говорила так. — Гай, ее убили.
— Убили!
— Гай, что? — Энн вскочила с места.
— Прошлой ночью на озере. Никто ничего не знает.
— И ты…
— Ты можешь приехать, Гай?
— Конечно, мама. Как? — тупо спрашивал он, крутя в руках телефон, словно можно было выкрутить какую-то информацию из его старомодной трубки. — Как ее убили?
— Задушили, — слово, затем — тишина.
— А ты… — начал он снова. — Это не?..
— Гай, что случилось? — Энн схватила его за руку.
— Я выеду, как только смогу, мама. Сегодня. Не волнуйся. До скорого. — Он медленно положил трубку и обернулся к Энн. — Это с Мириам. Мириам убили.
— Что ты сказал? Убили? — прошептала Энн.
Гай кивнул, но вдруг ему пришло в голову, что тут может быть какая-то ошибка. Вот если бы официальное сообщение…
— Когда?
Но это случилось только прошлой ночью.
— Мама говорит, прошлой ночью.
— Известно, кто?
— Нет. Я сегодня выезжаю.
— Боже мой.
Гай взглянул на Энн, неподвижно стоящую перед ним.
— Я выезжаю сегодня, — изумленно повторил он. Потом повернулся к телефону, чтобы заказать билеты на самолет; но это сделала Энн, которая бегло говорила по-испански.
Гай начал собираться. Казалось, прошли часы, прежде чем ему удалось сложить в чемодан свое скудное имущество. Он уставился на коричневый комод, пытаясь припомнить, открывал ли он ящики, чтобы проверить, не осталось ли там чего. И теперь на том самом месте, где недавно являлось видение белоснежного дома, возникло смеющееся лицо — вначале полумесяц губ, затем и черты — черты Бруно. Язык, бесстыдно прилипший к верхней губе, — и снова беззвучный, судорожный смех, и трепещущая, потная прядь на лбу. Гай хмуро взглянул на Энн.
— Что с тобой, Гай?
— Ничего, — ответил он.
Интересно, как он сейчас выглядит?
14
А если предположить, что это сделал Бруно? Он этого, разумеется, сделать не мог, но если предположить? Вдруг его поймали? Вдруг Бруно рассказал, что убийство они задумали вместе? Гай с легкостью представил себе, как Бруно в истерике выкладывает все, что попало. Кто предскажет, что может наболтать такой вот юнец с психопатическими наклонностями? Гай напрягал память, тщась сфокусировать уплывающее дымом воспоминание о той беседе в поезде, пытая себя, не сказал ли он в шутку, по злобе или во хмелю нечто такое, что можно было бы принять за согласие с безумной идеей Бруно. Нет, не говорил. Но против этого безоговорочного отрицания восставало письмо Бруно, которое Гай помнил слово в слово: «…наша мысль о двойном убийстве. Уверен, это можно осуществить. Не могу передать словами, как я верю…»
Гай смотрел из иллюминатора вниз, в сплошной мрак. Почему, интересно, волнение не переступает каких-то определенных пределов? Где-то впереди, в начале тускло освещенного цилиндрического чрева самолета вспыхнула спичка, поднесенная к сигарете. Слегка потянуло горьким, тошнотворным мексиканским табаком. Гай взглянул на часы: 4.25.
Ближе к рассвету он заснул, поддавшись качке и реву моторов, которые, казалось, раздирали самолет на куски, раздирали мозг на куски, а ошметки разбрасывали по окоему. Серым, тяжелым, облачным утром Гай проснулся с новой мыслью: Мириам убил ее любовник. Это было так очевидно, так правдоподобно. Он убил ее во время ссоры. Сколько подобных случаев попадает в газеты, и жертвы чаще всего — женщины типа Мириам. Такая история красовалась и на первой странице бульварной газетенки «Эль Графико», которую Гай купил в аэропорту, — американской газеты найти не удалось, хотя искал он столь упорно, что чуть не опоздал на самолет, — это была история убитой девушки, приводилась и фотография ее любовника-мексиканца, который, ухмыляясь, держал нож, орудие убийства. Гай начал читать, но на втором абзаце стало скучно.
В аэропорту Меткалфа его встретил человек в штатском и предложил ответить на несколько вопросов. Они вместе сели в такси.
— Нашли убийцу? — спросил Гай.
— Нет.
Человек в штатском выглядел усталым, будто всю ночь провел на ногах, то же самое и репортеры, служащие, полицейские в старом здании Северного суда. Гай оглядел просторную, обшитую деревом комнату, высматривая Бруно еще до того, как смог отдать себе в этом отчет. Когда он закурил, человек, сидящий рядом, спросил, что он курит, и взял сигарету, предложенную Гаем. Это были сигареты Энн, «Бельмонт», которые он сунул в карман, когда собирался.
— Гай Дэниэл Хейнс, Меткалф, Эмброуз-Стрит, 717… Когда вы уехали из Меткалфа?.. Когда прибыли в Мехико?
Заскрипели стулья. Зашлепала бесшумная пишущая машинка.
Подскочил другой в штатском, в пиджаке, расстегнутом над выпирающим животом.
— Зачем вы ездили в Мехико?
— К друзьям.
— К кому именно?
— К Фолкнерам. Алекс Фолкнер из Нью-Йорка.
— Почему вы не сообщили матери, куда едете?
— Я сообщил.
— Она не знала, где вы остановились в Мехико, — мягко заметил человек в штатском и уткнулся в свои записи.
— В воскресенье вы послали жене письмо, где требовали развода. Что она ответила?
— Что хочет переговорить со мной.
— Но вам не хотелось больше с нею разговаривать, не так ли? — спросил чей-то чистый тенор.
Гай взглянул на молодого полицейского и ничего не ответил.
— Ребенок был ваш?
Он хотел что-то сказать, но его прервали.
— Зачем вам понадобилось на прошлой неделе приезжать в Техас и встречаться с женой?
— Вы очень хотели развода, мистер Хейнс?
— Ведь вы влюблены в Энн Фолкнер?
Смешки.
— Мистер Хейнс, вы знали, что у вашей жены любовник. Вы ревновали?
— Ваш развод зависел от рождения ребенка, не правда ли?
— Все, хватит! — произнес кто-то.
Перед ним на стол швырнули фотографию — изображение вертелось перед глазами, раскручиваемое гневом, пока не отлилось в длинное лицо брюнета с красивыми, глупыми карими глазами и мужественным, раздвоенным подбородком — такое лицо могло принадлежать киноактеру, и не нужно было даже говорить, что это — любовник Мириам: такой тип она предпочитала три года назад.
— Нет, не знаю, — сказал Гай.
— Вы с ним вступали в какие-нибудь переговоры?
— Все, хватит!
Губы у Гая кривились в горькой улыбке, но он чувствовал, что вот-вот заплачет, как ребенок. У самого здания суда он остановил такси. По дороге домой прочел две колонки на первой странице «Меткалф-Стар»: