Молох (СИ) - Витязев Евгений Александрович. Страница 23

Минута растянулась на вечность. Я побоялся обернуться назад, прекрасно понимая, что в любой момент Оно догонит и разорвёт на части. Уж поверьте, сил у него для казни хватит. Я дополз до ступеней, когда понял, что всё — дальше черта. Затылок сдавливало. Резко повернувшись на спину, я созерцал перед собой урода, нависшего над моим телом. Почувствовав, что рюкзак с продуктами сполз с плеч, я сжал его крепко в руках и со всего размаху заехал Минотавру по морде. Но Меррик был наготове, перехватив удар. Авоська разорвалась и консервы полетели в существо. Мутант не обратил на них внимания, прыгнув на меня. За миг до соприкосновения я сгруппировался и сделал кувырок назад, кубарем полетев со ступенек. Мутированный субъект, не рассчитав, полетел со мной.

Лишь божественным вмешательством я не треснулся головой об пол. От такого падения моя бы макушка точно раскололась надвое как арбуз. Меррику повезло меньше. Часть черепной коробки отлетела. Я увидел мозги чёрного цвета. Да-да, именно чёрного. Тёмная жидкость (язык не поворачивался назвать её мозговой) стекала на зелёный пол станции метро Звенигородская.

Я успел оглядеться. Здесь было намного чище. Похоже, Минотавр любил убивать и пиршествовать исключительно на Пушкинской. Своего рода культ Лабиринта. Слева красовалось панно со странно одетыми солдатами. В руках диковинные пушки. Похожее вооружение я видел в «Музее Древностей» на Площади Мужества. Лицо командира, стоявшего посередине, скрывало тёмно-бурое пятно. Мне не хотелось даже думать, что это за чертовщина и откуда она взялась.

Я поглядел на труп Меррика. Бл*дь!!! Да он был живой! Грудь подымалась и опускалась. Потеря части мозга никак не сказывалась на живучести мутанта. К моему счастью, признаков моторики он пока не подавал. Две минуты ушли на то, чтоб я заставил себя встать. Левый бок кольнуло. Я приставил туда руку. Красная. Только не это: швы окончательно разошлись. Если в ближайшие полчаса не найду помощи, то точно потеряю сознание и истеку кровью. Да, Молох, не из такого дерьма выбирались.

Передо мной лежала бутылка с водой, вывалившаяся из рюкзака. Больше всего мне не хотелось подниматься наверх и собирать провизию, пока Минотавр всё ещё оставался живым. Я хотел его добить, но понял, что будет только хуже. Такую тушу ни одной здесь лежащей костью не пробьёшь и опухоль уже не размозжишь. Так можно и вообще разбудить Его. Я жадно допил остатки воды, отбросил пустую тару в сторону и поковылял в тоннель.

В одиннадцать я был в тоннеле, когда Минотавр открыл свои глаза. Но я знал, что ко мне он больше не притронется. У самого входа лежала баночка сгущёнки, вверенная мне тысячу лет назад Глыбой. Долго катилась, чертовка. Я положил банку в карман штанов и двинулся дальше. Час назад здесь же проходили Кензо, Чулок и Владлен. По полудню японец лежал с дырой в голове, как Троцкий после удара Меркадера. Диггеры не успели схватить убийцу. Путевой Обходчик убежал в город на Касимовскую, чтоб рано или поздно ещё раз встретиться.

Горец, а теперь Кензо. Герои уходят первыми, легенды живут вечно. И ядерная война не в силах их сокрушить.

Глава 6. ИСТИНА ГДЕ-ТО ТАМ

Ни фонаря, ни оружия, ни продовольствия. Одна лишь апатия, окутанная тьмой. Сознание дурманилось, ноги на автопилоте несли дальше. В кромешной тьме я ориентировался по железнодорожной колее, нащупывая ту подошвами сапог. На Фиолетовой ветке за три месяца моего пребывания в метро, я успел посетить Садовую и Адмиралтейскую. К убийцам на Севере меня не пустили, а на Юге делать нечего. Сейчас целью моей жизни стало вернуть рассудок и собственную память. Меня вдруг встревожило, как я всё-таки оказался в метро. Тогда, в первый раз и через Гражданку.

Я не знал, сколько прошло времени и километров пути, когда силы окончательно покинули и я решил остановиться передохнуть. Заодно там же меня обильно вырвало. Кровь продолжала идти с бока и изо рта. Да, здорово я упал со ступеней. Взяв себя в руки, я продолжил путь, не боясь наткнуться на крыс, зомби и даже тигра. Пускай сожрёт, хоть боль прекратится.

Станция Обводный канал открылась 30 декабря 2010 года, за десять с лишним лет до Катастрофы. Об этом мне говорили мои предки, лица которых я никак не мог вспомнить. Я не знал, обитаемо ли место, но лучше бы оно так и было. Если я не увижу здесь живых, пусть даже Веганов или загадочной лемурии с их роботом-отшельником, то так и так сведу концы с концами.

Канал ослеплял своим светом. Глаза с непривычки защипало. Я влез на станцию, оставляя за собой следы крови. Меня вновь вырвало, на этот раз желчью. Кишки безжалостно сжимались в узелки; в висках неприятные толчки. Я сделал пару шагов по направлению к арке. Ещё усилие, и станция встретит меня как гостя после путешествия длинною в жизнь, но ноги подкосило, и я провалился сквозь пол.

Так я летел целую вечность, пока не приземлился на деревянный паллет. Меня согревало кострище. Рядом плясали шаманы, распевая причудливые песни.

— О, брат, ты очнулся — подошёл ко мне один из… Подождите, передо мной же…

— Вы — хиппи?

— Да, братуха. Не удивляйся… Когда нас согнали анархисты с Кировского и Нарвы, наша коммуна не знала, куда податься. Поначалу мы затусились в Весёлой деревне.

— Дыбенко?

— Ха-ха, оно самое. Ну, наркота там, марихуанчик. Затем поняли, что нам надо искать своё место, но чтоб о нём никто не знал. И попали сюда.

— Но как вы прошли Минотавра? — глупее вопроса я задать не мог.

— Да ты что, друг — это мифы Давней Греции. Не читал такую книжку? Расслабься. Мы тебя немного подлатали своими снадобьями.

— Какими ещё…

— Ты только встань — улыбался хиппи.

Я не верил своим глазам. Боли не было, кровь не шла. Только голова трещала будто с дикого похмелья, но то мелочи жизни. На меня никто не обращал внимания, словно я был частью Их общины. Не удивлял посему лозунг детей-цветов, всплывший в закутках моего рацио: «Нет войне, делай любовь». Если я ничего не напутал. Лишних вопросов задавать не стоило. Только одна любовь — большая и вселенская. Представляю, все бы станции переняли опыт Обводки. Но здравый рассудок диггера понимал, что жить бы стало ой как скучно. Без мира нет войны, а без любви ненависти. Инь и ян. Так было и будет всегда. Остальное — утопистам.

— Как тебя зовут то? — решился таки я на вопрос, разглядывая целителя.

— Эй, у нас нет имён. Все мы — дети Геи. Правда, Ей сейчас плохо, но мы верим, что когда-нибудь Она поправится и мы снова будем наслаждаться Её дарами.

«Ага, через несколько тысяч лет», — подумал я. Похожие мысли мне приходили в Кузьмолово, когда наша группа смертников остановилась на перевал.

— А часы у вас есть? — старался задать я осторожнее вопрос, по сути, заранее зная ответ.

— Конечно — удивил меня растаман. — Без десяти двенадцать. Ты в изменённом сознании пролежал недолго, а наши травки действуют моментально.

— Мне надо бежать.

— Постой — подошёл ко мне седовласый хиппи. На вид можно было смело давать ему лет сто. Зуб дам, главный шаманище у них, ибо музыка тут же прекратилась и на нас заворожено глядела вся коммуна. — Я вижу в твоих глазах смятение. Ты что-то пытаешься важное вспомнить. Думаю, мы имеем право знать, что именно.

— Хорошо — я развёл руками. — Всё дело в истине, которую я пытаюсь постичь. Но даётся она мне с трудом и я не смогу полностью её, так сказать, узреть без постороннего на то вмешательства.

— Истина где-то там и может подождать — старец знал больше, чем я мог себе вообразить. — Ты хочешь знать своих родителей. Знать, как оказался в метро.

— Ну, я, э-э-э…

— Удели нам время, мы поможем тебе вспомнить. Видишь там часы? 11:52, ровно в 12:00, обещаю, мы тебя отпустим.

Я кивнул головой. Была не была. Ведь я обязан им жизнью. Станут ли они меня убивать? Нелепо думать о таком. Хиппи-целитель посмотрел на старика, после, получив немой ответ, достал из кармана синюю таблетку. Дабы не терять время, я тут же проглотил её. Безвкусная. Может, не нужна мне никакая Волковская? В какой раз убеждаюсь я в этом, в какой раз отрываюсь от земли и парю над ней. Всё выше и выше, в облака. Я вижу птиц, пролетающих надо мной, горные массивы и ледяные шапки. Солнце ослепляет. Оно становится всё ближе, всё больше. Вот-вот и опалит крылья. Я возгораю, но не чувствую боли. Наоборот — эйфорию. И она стрелой уносит меня вниз, обратно на Землю, сквозь облака, сквозь космос, подобно метеориту, сопротивляющемуся атмосфере. С Эвереста я разбиваюсь в лепёшку миллионами пушистых перьев.