О ком молчала Кит (СИ) - Твин Клэр. Страница 20

— Классно, да? Ты же раньше хотела линзы, и вот наконец они перед тобой, — комментирует мама.

Да, это правда. Я всегда хотела ходить без очков, потому что комплексовала, потому что ненавидела себя, однако сейчас... Ничего не чувствую: ни радости, ни счастья, ничего, лишь полное равнодушие.

— Это мой тебе подарок! — не выдерживает и признаётся Кэрри, по-детски улыбаясь. Видимо сестра ждёт реакции и слов безмерного благодарения, типа: «Ой, Кэрри, ты лучше всех! Как я тебя люблю! Спасибо, спасибо, спасибо! Ты самая лучшая сестра на свете!», а вместо этого получает мое застывшее лицо с непонятной эмоцией. Собираюсь с духом и произношу:

— Спасибо конечно, — это прозвучало отрывисто, — но я не буду их носить.

Лица родных внезапно почернели. Улыбки уступили место удивлению. Наверное, думают что не так с подарком, но по правде, сюрприз удался... бы годик назад. За столь короткое время мне удалось в корне измениться, в хорошую или в плохую сторону пока что не понятно. Наблюдаю за изменениями лица сестры; она как будто поэтапно начинает грустить, такую теорию доказывают мне её уголки рта и морщины на лбу. Мама легонько отпила горячий кофе и безмятежно взглянула на меня.

— Ты же так хотела линзы. Ныла, что некрасивая в очках, что все смеются, что в линзах лучше, — вспоминает женщина минувший год, и сестра поддакивает, повторяя «да, вот именно».

Тяжело выдохнув, я перекинула ногу на ногу, почесала нос и стала думать. Думать — очень опасное занятие, особенно, когда человеку грустно. И все же, я стала думать. Год назад, два, три, во мне крепко сидел вирус — низкая самооценка, и по сей день мы с ней хорошие товарищи. Мне ничего в себе не нравится: овал лица, нос, брови, бантиковидные губы. Есть у меня одна традиция: вставать по утрам, подходить к зеркалу, всматриваться и произносить заветные слова: «Какое же я дерьмо». Родители считают, что если так все время говорить, то так и будет. Думают, меня это остановит. Однако нет, я буду считать себя уродкой, пока не сделаю пластическую операцию. Моя внешность — причина всех невзгод.

— Гм, — кашлянула я, подняв одну бровь, — ну-с, просто раньше я думала о мнение людей, а сейчас мне плевать на них.

— И что же так на тебя повлияло?

— Ничего сверхъестественного, по крайней мере, душу дьяволу не продавала.

Сестра схватилась за первую попавшуюся конфету и с удовлетворением взглянула на фантик.

— О, моя любимая, — сказала Кэрри и развернула красивую «одежку» конфетки.

— Кит, ты можешь носить линзы не каждый день. Без разницы. Кэрри очень старалась, хотела тебя порадовать, — мама ласково улыбнулась. Видимо женщина горда своей старшей дочерью, а младшая, как всегда, больше выделывается и капризничает.

— Да, а то все время надутая ходишь, — фыркает сестра, — мам, у твоей дочки есть ужасная привычка приходить ко мне на работу и ни с кем не здороваться. Она как терминатор. Ужас просто.

Меня охватывает злость. Я прямо-таки чувствую какое-то острое движение в солнечном сплетении. С одной стороны очень обидно, а с другой зверски неприятно, но честно. Кэрри любит утрировать, практически, все на свете. И это неправда, ну, не полностью... Просто порой я забываю здороваться, просто-напросто забываю. А сестра за это меня всегда ругает и пытается пристыдить, совсем не вспоминая, что я человек и у меня тоже есть чувства. Конечно на все её замечания мне приходится делать вид, что все равно, но по чистой правде, каждый раз мое сердце краснеет вместе со мной. Становится противно и печально, ибо делаю это не специально.

Пока я думала о своих чувствах, Кэрри наглядно демонстрировала мою походку «женственность не для Кит» и рассказывала маме о том, как я все время ною. Черт, они не видят, как мне плохо? Зачем делать так больно? За свою жизнь я поняла одно: больно делают все, но особенно больнее близкие. Казалось бы, родные люди, но на деле, самые далекие. От этой картины, в которой сестра и мать смеются надо мной, я резко встаю со стула и направляюсь к выходу из кухни, ибо чувствую, что не сдержусь и устрою скандал столетия. Вновь пришлось скрыть обиду, опять пришлось повести себя некрасиво, чтобы уберечь сердце и гордость.

*

Ветер чуть ли не снес меня с собственных ног, но я успеваю забежать в школу и укрыться от настоящего урагана. По небу очень быстро плывут черно-серые тучи, которые казались слишком близко к земле; небо было хмурое, злое и сулила беду, в виде, возможно, грозы или даже смерча. Хотя папа говорил, что где-то в окрестностях бушует торнадо, но до нас оно вряд доберётся. С самого детства я до жути боюсь (тут открывается списочек) ураганы, грозы, землетрясения, цунами и плюс переходить через дорогу. Это очень сложно объяснить, ты просто стоишь у бордюра и не можешь сделать шаг, опасаясь, что он будет последним в твоей жизни.

Снимаю с себя синие пальто, смотря в оконную раму, за которой потоки воздуха срывали листья со стволов деревьев, и поднимали пыль с дороги. Наш охранник сидит на стареньком кресле и ругает «коробку», что не показывала ни одного канала. Я повесила верхнюю одежду на крючок и бегу из гардеробной, улавливая краем ухо напоследок: «Чертов телик, да покажи уже хоть что-нибудь!».

Несмотря на то, что первый урок геометрия, я была счастлива. Потому что знала, что когда войду в класс и обниму Алекса, все сойдут с ума. Я предвкушала отрицательную реакцию Сары Бейкер. И даже злорадствовала над ней в своих мыслях. Мне хотелось, чтобы все на планете знали, а главное уяснили, что Ал мой парень. Когда я представляю наши объятия с брюнетом, начинаю млеть. Растворяться в воздухе. И пусть даже на улице самый настоящий конец света, это не помешает мне коснуться до него. Признаюсь честно, ничего не утаю, я никогда ни с кем не целовалась. НИКОГДА. Хотя, ничего удивительного. Это было ожидаемо. У меня же даже не было друзей, о каких парнях речь? Кратко говоря, мне бы очень хотелось, чтобы первый поцелуй произошёл в красивом романтическом месте, под шум моря или под мелодию Баха. Под звёздами или в дождь, спонтанно или намеренно. Я очень хотела его поцеловать. Такая космическая тяга к человеку, а именно к противоположному полу, никогда ещё не происходило, до этих самых пор.

Я поправляю белую рубашку с миниатюрными надписями «Pink» и с уверенностью открываю дверь в кабинет геометрии. В лицо сразу врезается сладкий запах духов, которые обычно использует Мэрилин Фентон. Класс был в кромешной темноте, ибо тучи проглотили солнце, а мои глупые одноклассники живут в доисторическом мире, когда люди добывали огонь при помощи камней. В толпе замечаю Сару Бейкер, которая странно себя вела — она ещё ни один раз меня не обозвала. Затишье перед бурей. Обхожу два ряда и сажусь за своё место, где все ещё не было Алекса и его вещей. Рокси в красивом сиреневом платье сидит впереди меня, заткнув уши белыми проводами, с помощью которых девушка могла слушать музыку. Она легонько качает головой в такт музыке и мычит под нос слова песни. Было забавно на это смотреть, что я даже не сдержала улыбки.

— Привет, Кит, — проходит мимо меня одноклассник Джонни. Парень милый и общительный, но очень приставучий. Многие его называют Джонни Клей.

— Здравствуй, — отвечаю я, немного обнажив зубы в улыбке.

Время шло, но Алекса все ещё не было. Я уже по уши в панике. Ал вёл себя странно, особенно по отношению ко мне. Мы с ним словно друзья в статусе «встречаемся». Небрежно вытаскиваю мобильник из кармана джинс, и набираю номер брюнета. Гудки. Много гудков. Сердце поразил укол, и по спине прошёл ток. Мысли развязны, одни твердят «с ним все хорошо, он высыпается дома», а другие тараторят «ему плохо, его побили, он сбежал, он в коме». Паника вещь опасная, с ней лучше не связываться. Но мне её насильно навязывает жизнь. Ногой толкаю стул Рокси, от чего та пошатнулась. Девушка снимает провода с ушей и медленно оборачивается назад, как будто боясь застать кого-то плохого, маньяка, например. Её лицо напомнило мне гримасу мамы, когда она случайно выбросила мою коллекцию пластинок, аж на душе стало холодно. Будто над моей головой висит грозовая туча и готовится выпустить языки пламени и ливень слез.