Книга Мечей (сборник) - Мартин Джордж. Страница 20

– Не нужно бояться теней, – говорит человек и устраивает теневое представление, держа руки против лампы для чтения. Он учит мальчика делать бабочку, щенка, летучую мышь, волнистого дракона. Мальчик радостно смеется. Потом делает котенка, который гонится за отцовской бабочкой по затянутым бумагой окнам зала.

– Тени рождает свет, и он же их убивает. – Человек перестает трепетать пальцами и опускает руки. – Иди спать, дитя. Утром будешь гоняться в саду за настоящими бабочками.

Мальчик сонно кивает и тихо уходит.

На крыше я медлю. Не могу выкинуть из головы смех мальчика. Может ли девочка, которую выкрали из семьи, украсть семью у другого ребенка? Лицемерна ли такая мораль?

– Спасибо, что подождала, пока мой сын уйдет, – произносит мужчина.

Я замираю. Кроме него, в зале больше никого нет, и он говорит слишком громко, чтобы обращаться к самому себе.

– Я предпочитаю не кричать. – Он по-прежнему просматривает бумаги. – Будет проще, если ты спустишься.

Сердце оглушительно стучит в ушах. Следует немедленно скрыться. Возможно, это ловушка. Если я спущусь, окажется, что в засаде прячутся солдаты или под полом скрывается какой-то механизм, который не даст мне уйти. Но что-то в его голосе заставляет меня подчиниться.

Прыгаю в дыру в крыше, шелковая веревка, привязанная к крюку и несколько раз обернутая вокруг моего пояса, замедляет падение. Легко приземляюсь перед помостом, бесшумная, как снежинка.

– Как ты узнал? – спрашиваю я.

Камни под моими ногами не распахнулись, чтобы обнажить зияющую бездну, солдаты не хлынули из-за ширм. Но мои руки крепко сжимают веревку, а колени готовы к прыжку. Однако я еще могу выполнить миссию, если он действительно безоружен.

– Слух у детей острее, чем у родителей, – говорит он. – И я давным-давно развлекаю себя тенями, когда читаю допоздна. Я знаю, как мерцают огни в этом зале без сквозняка из новой дыры в потолке.

Я киваю. Это хороший урок на будущее. Моя правая рука движется к рукояти кинжала, что висит в ножнах на спине.

– Цзедуши Лу из Ченсу честолюбив, – говорит мужчина. – Он давно жаждет заполучить мою территорию, думает заставить молодых людей с ее богатых полей вступить в свою армию. Если убьешь меня, никто не встанет между ним и троном в Чанъане. Его восстание охватит империю, и миллионы людей погибнут. Сотни тысяч детей осиротеют. Бесчисленные тени станут бродить по земле, не способные упокоиться в мире, пока дикие звери глодают их тела.

Числа, которые он называет, колоссальны, словно множество песчинок в мутных водах Хуанхэ. Я не могу их осмыслить.

– Однажды он спас жизнь моей Учительнице, – говорю я.

– И потому ты слепо подчиняешься ей?

– Мир прогнил насквозь, – говорю я. – У меня есть долг.

– Не скажу, что мои руки не запятнаны кровью. Вот что бывает, когда идешь на компромиссы. – Он вздыхает. – Ты хотя бы дашь мне два дня, чтобы привести дела в порядок? Моя жена покинула этот мир, рожая сына, и я должен позаботиться о его будущем.

Я смотрю на него. Я не могу воспринимать детский смех как иллюзию.

Представляю, как губернатор окружает свой дом тысячами солдат; представляю, как он прячется в подвале, дрожа, будто осенний лист; представляю его на дороге далеко от этого города, он нахлестывает лошадь, скалясь, точно отчаявшаяся марионетка.

Словно прочитав мои мысли, он говорит:

– Я буду здесь, один, две ночи спустя. Даю тебе слово.

– Сколько стоит слово приговоренного к смерти? – интересуюсь я.

– Столько же, сколько слово убийцы, – отвечает он.

Киваю и подпрыгиваю. Стремительно взобравшись по веревке, словно по лианам на родной скале, исчезаю в дыре на крыше.

Меня не тревожит, что цзедуши сбежит. Я хорошо обучена и найду его, куда бы он ни скрылся. Лучше дать ему возможность попрощаться с сыном; это кажется правильным.

Я брожу по городским рынкам, наслаждаясь запахами жареного теста и карамелизованного сахара. В животе бурчит при мысли о лакомствах, которых я не пробовала шесть лет. Быть может, персики и роса очистили мой дух, но плоть по-прежнему жаждет земной сладости.

Обращаюсь к торговцам на придворном языке, некоторые владеют им вполне приемлемо.

– Искусная работа, – говорю я, изучая генерала из сахарного теста на палочке. Фигурка в ярко-красном боевом плаще, покрашенном соком ююбы. Мой рот наполняется слюной.

– Вам нравится? – спрашивает торговец. – Он очень свежий, юная госпожа. Я сделал его только сегодня утром. С начинкой из лотосовой пасты.

– У меня нет денег, – с сожалением отвечаю я. Учительница дала мне только деньги на гостиницу и сушеный персик в качестве еды.

Торговец разглядывает меня и принимает решение.

– Судя по вашему акценту, вы не местная?

Я киваю.

– Покинули дом, чтобы найти озерцо спокойствия в мире хаоса?

– Что-то вроде этого, – говорю я.

Он кивает, будто это все объясняет. Дает мне палочку с сахарным генералом.

– От одного странника – другому. Это хорошее место, чтобы осесть.

Принимаю подарок и благодарю его.

– Откуда вы?

– Ченсу. Я бросил свои поля и сбежал, когда люди цзедуши Лу явились в мою деревню, чтобы забрать мальчишек и мужчин в армию. Я уже лишился отца – и вовсе не хотел умирать, чтобы придать цвета боевому плащу губернатора. Эта фигурка изображает цзедуши Лу. Мне нравится смотреть, как покупатели откусывают ему голову.

Смеюсь и делаю ему приятное. Сахарное тесто тает на языке, сочная лотосовая паста великолепна.

Брожу по аллеям и улицам города, наслаждаясь каждым кусочком сахарной фигурки, и прислушиваюсь к обрывкам разговоров, доносящимся из дверей чайных домиков и проезжающих экипажей.

– …зачем отправлять ее учиться танцам на другой конец города?..

– Магистрату подобный обман не понравится…

– …лучшая рыба, что я когда-либо пробовал! Она еще трепыхалась…

– …откуда ты знаешь? Что он говорил? Скажи, сестра, скажи…

Ритм жизни омывает меня, поддерживает, словно море облаков у подножия горы, где я прыгаю с лианы на лиану. Я размышляю о словах человека, которого собираюсь убить.

Его восстание охватит империю, и миллионы людей погибнут. Сотни тысяч детей осиротеют. Бесчисленные тени станут бродить по земле.

Я думаю о его сыне и о тенях, танцующих на стенах огромного пустого зала. Что-то в моем сердце пульсирует в такт музыке этого мира, земного и святого одновременно. Кружащиеся в воде песчинки становятся лицами – смеющимися, плачущими, тоскующими, мечтающими.

На третью ночь полумесяц кажется чуть более широким, ветер – чуть более холодным, далекое уханье сов – чуть более зловещим.

Как и в прошлый раз, забираюсь на стену особняка губернатора. Поведение патрульных не изменилось. Пригибаюсь ниже и крадусь тише по узкой стене и неровной черепичной крыше. Я вернулась на прежнее место; поднимаю черепицу, которую вытащила две ночи назад, и прижимаюсь глазом к отверстию, чтобы заслонить сквозняк, ожидая, что в любую секунду замаскированные солдаты выпрыгнут из темноты, и ловушка захлопнется.

Я к этому готова.

Но никто не поднимает тревогу и не бьет в гонг. Заглядываю в освещенный зал. Мужчина сидит на прежнем месте, рядом на столике – стопка бумаг.

Напряженно прислушиваюсь, не раздадутся ли детские шаги. Тишина. Мальчика отослали.

Изучаю пол, где сидит человек. Он застлан соломой. На мгновение смущаюсь, затем понимаю: это проявление заботы. Он не хочет испачкать кровью пол, чтобы тому, кто будет убирать зал, было полегче.

Мужчина сидит в позе лотоса, закрыв глаза, блаженно улыбаясь, словно статуя Будды.

Я тихо кладу черепицу на место и бесшумным ветерком исчезаю в ночи.

– Почему ты не выполнила задачу? – спрашивает Учительница.

Мои сестры стоят за ее спиной, два архата [7], охраняющих свою госпожу.