Там за Вороножскими лесами. Зима (СИ) - Луковская Татьяна. Страница 9

Парень отер слезы.

- А на яблоне ты как раздетым оказался? - поинтересовался Демьян.

- На ночлег стали, так они меня связать, хотели, чтобы не убежал, а старший их и говорит: «Нечего с веревками возиться, разденьте, да пусть у костра сидит. Куда он денется». А я под утро взял и побежал, уж и не знаю зачем. Буд-то мне шепнул кто-то: «Беги». В сумерках о корягу вот ногу распорол, а как совсем рассвело на старую тропу вышел, а тут волки, я от них, да на дерево, а они караулить... засыпать начал, вцепился покрепче, чтобы не сорваться, а тут вы... Вот и все...

- Пальцами пошевели, чуешь? - спросил Горшеня.

- Чую.

- Как же ты, Афонюшка, ноги-то не отморозил?

- Не знаю, - пожал плечами послушник.

[1] - Полуночь - здесь север.

[2] - Бродники - здесь в значении  разбойников, вольных людей, не подчиняющихся ничьей власти.

[3] - Поганые - не христиане, язычники.

[4] - Жито - зерно.

4.

Вот и дивы! Коренастые меловые столбы нависли над закованной льдом Тихой Сосной - великаны, тянущие седые головы к небу, но вросшие ногами в округлую гору. Чудо, созданное ветрами там, где лес и степь кланяются друг другу.

- И впрямь, диво! - восхитился Вьюн, запрокидывая голову.

- Да, у нас красиво, - с гордостью, расправляя плечи, подтвердил Афанасий.

- А где ж монастырь? - Демьян, как ни старался, не мог разглядеть следов пребывания здесь человека, кругом был только снег, да серый мел.

- Так это карабкаться надо, - Афоня показал куда-то вверх за дивами.

- Как же вас бродники углядели? - удивился Олексич, - Отсюда ж невидно.

- По следам, - вздохнул послушник, - к реке за водой спускались. Это сейчас после метели все запорошило.

Оставив внизу лошадей на дозорных, ольговцы следом за Афанасием начали подниматься в гору. Склон на вид пологий на деле оказался довольно крутым, но привычный к подъемам и подгоняемый радостью смешанной с тревогой, послушник летел наверх, заставляя спутников тоже задыхаясь ускорять шаг. Обогнув чреду див, они увидели черную дыру пещеры. Вход был невелик, и чтобы войти, следовало низко наклониться выбитой прямо в стене меловой иконе Успения Пресвятой Богородицы.

- Это я, Афанасий! - еще издали радостно закричал отрок.

Из пещеры выглянула седая голова.

- Афонюшка, Афонюшка наш вернулся! - раздался счастливый крик. Сухой и длинный старец в потертой рясе кинулся обнимать парнишку. Потом растерянно посмотрел на воев.

- Не бойтесь, это куряне в Воронож едут, меня от смерти спасли, - поспешил успокоить инока Афоня.

Из пещеры вышли еще три старца, тоже худощавые, убеленные сединами, но еще крепкие. Афанасий упал перед одним из них на колени. Это и был игумен Стефан. Через обветренное, изрезанное морщинами лицо, пролегла красная полоса  - след от разбойной плети. Настоятель ласково потрепал парня по соломенным волосам, глаза его внимательно смотрели на Демьяна.

Боярин быстро поклонился, снимая шапку.

- Так куряне, стало быть? - прищуриваясь, спросил старец.

- Мы из липовецкой дружины князя Святослава, - начал объяснять Демьян, - под рукой его брата Александра Ольговского ходим. Я - Демьян, сын ольговского тысяцкого Олексы Гаврилыча.

- Из липовецкой, - задумчиво произнес игумен, - а жив ли еще Лука, протоирей соборной церкви липовецкой?

- Жив - здоров был, как уезжали.

- Дай-то Бог, помню, борода у него знатная была, густая, а сам богатырь, голос - что труба иерихонская, - глаза старца по-прежнему цепко держали взгляд молодого боярина.

Демьян понял, что старец его испытывает.

- Голос у него действительно на зависть, а вот сам он роста махонького, да и бороденка жиденькая, - боярин улыбнулся, потом серьезно добавил. - Мы вам зла не причиним, от своих мы отбились, в метель заплутали. Нам бы переночевать, да дорогу к рязанским заставам показать.

- Что ж, проходите, простите старика за недоверие. Времена уж больно лихие.

Пещера запахом сырого мела напомнила Демьяну погреб в родном доме. В детстве он любил украдкой пробраться по узкой земляной лесенке к огромным кадкам с мочеными яблочками, выбрать самое большое и съесть его прямо там, в уютной темноте. Холопки видели озорство хозяйского сынка, но никогда Демьянку родителям не выдавали. Все любили его, а он... Боярин отбросил, нахлынувшие воспоминания.

Посреди пещеры была небольшая церквушка, своды ее подпирали массивные столбы, расходившиеся под потолком в широкие арки, в глубине при свете лучин свежим деревом радовал глаз резной иконостас, в нем как раны чернели дыры, на месте выломанных татями икон. После погрома иноки успели навести порядок, но недавняя трагедия читалась не только в пустых киотах, и скудости оставшейся церковной утвари, но и в очах старцев, чьи многолетние труды в одночасье были уничтожены безжалостной алчной рукой.

От церкви в разные стороны шли узкие коридоры. Гостей проводили в трапезную, широкую комнату с очагом и маленьким оконцем в стене для отвода дыма. На грубо сколоченном липовом столе было пусто.

- Вот здесь переночевать можете, - указал игумен на выдолбленные в меловых стенах лавки, - коли не хватит места, так прямо на полу стелите. Это самая большая и теплая горница, дрова вон в углу, подбросите, коли выстудит. Угостить вот вас только нечем, разве что отваром из чабреца. Братья сейчас заварят.

- Не надо, - поспешил остановить его Демьян, - у нас покушать есть с собой, вои дорогой двух зайцев подстрелили. Внизу у коней уж костер разводят, похлебку варить. Мы и вам принесем.

- Нам мяса нельзя, - покачал головой старец.

- Так ведь с голоду помрете, на чабреце долго не протянуть!

- Брат Зосима к брату Антонию в затвор пошел, у того пища есть кое-какая, поделится. Травки под снегом пособираем. Да и рыбачить на Тихой Сосне станем. Места здесь рыбные, Бог не даст пропасть. Вы уж не обессудьте, вас ушицей не накормим, монастырь убирали да за ранеными ходили, не до рыбалки было.

- Раненые, - вспомнил Демьян, - живы еще?

- Трое преставились, один покрепче, еще жив, в бреду мается. Ему похлебочки принесите, если очнется, вольем.

Олексичу было жаль еды для бродника, два зайца на двадцать здоровых мужиков и так маловато, только утробу дразнить, а тут еще душегуба и святотатца кормить. Но старца Демьян обижать не хотел, поэтому согласно кивнул.

К вечеру, не объясняя своим для чего, боярин понес остатки варева в келью, где лежал раненый. Настоятель сам сидел над умирающим. Огромное грузное тело, раскидав руки и ноги, чернело на широкой лавке. Если бы не слегка подымающаяся при вздохе грудь, можно было бы принять его за покойника. Рядом горела лучинка. Стефан рукой указал на край мелового уступа подле себя. Демьян сел рядом со старцем. Оба какое-то время молчали.

- Ну, говори уж, - подбодрил парня игумен.

- Знаешь, что поговорить пришел? - удивился Демьян.

- Да, у тебя все на лице написано.

- Грешен я, - неуверенно начал боярин, - показалось мне на днях, что баба половецкая мне знак подала, чтобы я от бродников схоронился. Понимаешь, отче, я дозоры расставить забыл, а потом по неразумности своей идолищу поганому «Спасибо» сказал.

- За то Бог тебя уж простил, раз дал тебе душу безвинную спасти - Афонюшку нашего. Про то ты и сам знаешь, ведь о другом сказаться хочешь, так?

- Так, - признался Демьян.

- Сказывай, ночь длинна.

- С самого начала?

- С начала.

5.

- Знаешь, отче, край наш Курский после Батыя оскудел очень. Князья из стольного города съехали в Рыльск и Липовец. Голодно у нас, да и неспокойно. Как и вы между лесом и степью живем, заслониться нечем. А  земля наша досталась в вотчину Ногаю, он хоть и не царь, а силы столько, что и в Сарае его побаиваются. И пришел к нему магометанин один Ахмат, дал откуп немалый, чтобы баскаком над нами быть и выход собирать. Думал по незнанию своему, что на серебре да злате теперь есть - пить станет, а приехал к Курску, да огляделся вокруг и понял, что прогадал. Обманул его Ногай как дитя малое. Выколачивать нечего да не с кого. Людей мало, села пустые стоят, а какие жители остались, вокруг князей своих сгрудились, по городам сидят. Начал он с Рыльска, с Воргола, с Липовца дань требовать, к нам в Ольгов послов засылал, а ему князья ответ один твердят - бери, сколько даем, а больше нету. А войска своего у Ахмата не было, чтобы курских князей приструнить. Вот он и придумал хитрость нам на погибель.