Исчадие ветров - Ламли Брайан. Страница 135

Де Мариньи знал, как пользоваться сканерами Часов, их сенсорами, усилителями голоса и вооружением. Он мог перемещаться в них через пространство, время и места, не относящиеся ни к тому, ни к другому. Все кнопки, рычажки и регуляторы накрепко запечатлелись в его сознании. В сознании Часов. В их сознании, его и Часов, когда их сознания составляли одно целое. Он закрыл глаза, почувствовал все знакомые инструменты и рычаги и потянулся к ним. И обратился к Часам: «Мне необходимо поговорить со Смотрителем. Сам я не справляюсь. Пожалуйста, помоги мне поговорить со Смотрителем».

В мире яви такое могло бы и не сработать, но в сновидениях все обычно удается легче. На этот раз все оказалось совсем просто: де Мариньи почувствовал, как в его сознании открылась дверца, или, скорее, дверца между сознаниями его и Часов, и сразу понял, что отыскал «коммуникатор» Часов Времени. И теперь способен говорить со Смотрителем.

Снаружи Смотритель подошел по мостику ближе, в его хрустальных глазах застыл какой-то труднопостижимый вопрос; он выжидательно смотрел на стрелки циферблата Часов Времени. И де Мариньи не следовало заставлять его ждать.

И Куранес, и Морин, и Герон заметили перемену в поведении железного человека, но и Часы повели себя необычно. Стрелки, и без того всегда совершавшие странные, необъяснимые движения по циферблату, сейчас, казалось, утратили последние проблески нормальности: они судорожно дергались, никак не координируя между собой эти скачки. Или, напротив, координировали, как никогда прежде. Во всяком случае, де Мариньи такого никогда не видел.

— Смотрите! — прошептал Куранес. — Смотритель двигает руками так же, как и Часы Времени. Смотрите, смотрите! Они разговаривают!

Четыре длинных и гибких руки Смотрителя описывали круги и полукруги перед его цилиндрическим туловищем. Вот они застыли в центральном положении, какие-то из них укоротились, какие-то удлинились до нужной длины и снова начали дергаться, размахивать, изгибаться в улавливаемом без особого труда ритме… Да, несомненно, он разговаривал с де Мариньи.

— Я Искатель, — представился де Мариньи. — Полагаю, ты слышал обо мне.

— Конечно. Я слышал об очень многом. О тебе и о Морин, о Часах Времени, с помощью которых ты сейчас разговариваешь со мною, и об Элизии, которую тебе предстоит отыскать. Я слышал о первородной земле на заре времен и о белом волшебнике по имени Эксиор К’мул. Я слышал о Лите, где бурлят лавовые озера и где Ардатха Элл сидит в своем плавучем особняке и измеряет пульс умирающего солнца, которому, однако, еще предстоит родиться заново. И я слышал с самых разных сторон о восстании сил зла, которое угрожает самой ткани множественной вселенной.

— Значит, ты наверняка сможешь помочь мне, — сказал де Мариньи. — Не могли бы мы поговорить где-нибудь наедине, в… в удобной обстановке?

— Мне удобна любая обстановка, — ответил Смотритель, — но больше всего мне нравится находиться под Сераннианом и, прицепившись к висящей в небе скале, смотреть на раскинувшийся внизу мир снов. Однако я полагаю, что это вряд ли устроит тебя. Но разве тебе не удобно в Часах Времени?

— Да, но…

— Но ты человеческое существо и тебе требуются привычная окружающая обстановка, подходящая атмосфера, личное пространство. Что ж, я понимаю тебя. Я и сам — вещь в себе. Может быть, перейдем в музей? Но сначала я должен разобраться с одной досадной мелочью… с двумя мелочами. Одна из них как раз прячется за твоими Часами Времени…

— Смотритель, ты не должен причинять вреда этим шалопаям! — поспешно предупредил де Мариньи.

— Не должен? — Смотритель явно удивился. — Причинить вреда? Я понимаю значение всех этих слов, но затрудняюсь применить их к этому случаю. Ты не понимаешь: я всего лишь охраняю музей, в котором собраны фрагменты самых странных, самых замечательных, самых сказочных сновидений, которые когда-либо видели люди! Здесь имеются неразгаданные сны, сны, забытые после пробуждения теми, кто их видел, спрятаны в недосягаемости такие сны, высвобождение которых свело бы людей с ума. Здесь имеются сны об империях и сны о запредельной алчности… Разве что…

— Что?

— Пусть я знаю значение последнего слова и уверен, что ты его тоже знаешь, но тут присутствуют двое таких, которым оно недоступно. Более того, они не в состоянии представить себе последствий вмешательства в существование музея, который я охраняю и от которого я должен охранять страны мира земных снов. Но ты сказал не причинять им вреда? Что ж, я не сделаю им ничего плохого — но они об этом не знают! Так что отойди и позволь мне наказать их по-своему. Сначала того, кто прячется за тобой.

Положившись на заверение Смотрителя о том, что с двумя пройдохами не случится ничего дурного, де Мариньи поднял Часы Времени над землей.

Элдин тут же снова сжал кулаки.

— Ну, давай, Смотритель! По-мужски, один на один, — крикнул он, — а там будь что будет!

Глаза Смотрителя полыхнули красным. Из них быстрее мысли вырвались два луча света, и Смотритель, как будто не замечая вызывающей позы Элдина, принялся полосовать светом его одежду, не задевая при этом огнем ни единого волоска под нею. Лучи стремительно перемещались в разных направлениях, кромсая одежду Скитальца на ленточки и лоскутки. Элдин едва успел опустить руки и попытаться удержать распадающееся тряпье, как лучи нашли себе другую, более определенную цель. Они взрезали карманы Скитальца, откуда на вымощенную землю высыпалось по пригоршне крупных сверкающих драгоценных камней, покушение на которые и сподвигло Смотрителя на отмщение.

В мгновение ока Элдин оказался почти абсолютно гол и лишь прижимал к себе несколько обрывков материи, пытаясь скрыть нечто еще, помимо полнейшей растерянности.

И когда Скиталец в самом буквальном смысле утратил всю свою дерзость — или, скорее, был лишен ее, — Смотритель переключил свое внимание на Герона.

Куранес и Морин поспешно отступили: Элдин не пострадал — если, конечно, не считать его гордости, — и значит, Герону тоже не должно грозить серьезной опасности. Что же до чувств Герона…

Когда металлический человек «напал» на Элдина, Герон, естественно, очень встревожился за друга, но кара, постигшая Скитальца, показалась ему вполне справедливой, так что Герон сначала ухмылялся, а потом и расхохотался в голос. Но теперь…

Глаза Смотрителя сверкали серебром, серебряными были и исходившие из них лучи. Герон почувствовал, как эти лучи уперлись в него, и вскинул руки, как будто пытался оттолкнуть Смотрителя.

— Ну, тут ты дал промашку, железнобокий! — крикнул он. — Я-то что тебе сделал?

Но серебряные лучи уже плотно уперлись в Герона, и он вдруг оторвался от мостовой, на которой полусидел, и начал подниматься в воздух. Смотритель переводил взгляд все выше, выше, и Герон быстро взмывал в небо над Сераннианом. Металлический человек запрокинул голову и уставился вертикально вверх, и серебряные лучи вдруг удлинились и подбросили Герона в нависавшие над городом облака, так что он исчез из виду. Тут лучи вдруг мгновенно потухли. Все свидетели происходившего испуганно ахнули, а из непроницаемых для взгляда облаков вылетел падавший Герон. В этот момент лучи снова безошибочно нашли и подхватили его в воздухе и медленно опустили на набережную. Герон отчаянно хватал ртом воздух; у него, видимо, кружилась голова, и как только Смотритель отпустил его, он пошатнулся и рухнул навзничь.

А страж музея, не теряя ни секунды, вновь обернулся к Элдину, подхватил его таким же лучом, стремительно перенес и положил рядом с товарищем. В следующий миг его глаза пожелтели, а свет, струившийся из них, сделался золотым. Этот цвет очень походил на тот, по которому у ос проходят черные полоски, и наблюдателям вдруг показалось, что он так же едок, как яд этих неприятных насекомых. Как только едкие лучи коснулись их, они завыли, заорали — особенно Элдин, безуспешно пытавшийся прикрыть от жжения наготу тем небольшим комком лохмотьев, которые ему удалось схватить, — огромными прыжками помчались к ближайшему переулку и скрылись из виду.