Оригинал (СИ) - Чередий Галина. Страница 93

Глава 39

Запирающие знаки на двери вспыхнули, извещая деспота о том, что некто прикоснулся к двери снаружи, испрашивая у него позволения войти. Все же хорошо, что в те стародавние времена магические запоры на дверях были настроены только на одного хозяина. Выходит, отказав тогда всем будущим воинам в привилегиях оставить уборку своих комнат слугам, его отец оказал Грегордиану услугу сейчас. Никто без его ведома не сможет войти к Эдне, в отличие от роскошных покоев наверху. Кто бы мог подумать, что то, что раньше воспринималось им и остальными как ограничение и почти унизительное лишение, покажется благом годы спустя. Стоило Грегордиану чуть шевельнуться, Эдна тут же распахнула глаза, будто была все это время на страже его покоя. Она посмотрела на него вопросительно и тревожно, но деспот успокаивающе кивнул ей. О том, что его первая фаворитка спрятана здесь в Тахейн Глиффе знали сейчас единицы. Для всех остальных она была якобы лишена своего статуса за попытку магического воздействия на архонта Приграничья и отправлена в одну из самых дальних камер в подземелье. Понятно, что слух о том, что эта информация весьма далека от действительности, вскоре расползется по замку, но к тому времени деспот намерен был выдворить всех посторонних и превратить большую часть своего дома в настоящую крепость изнутри. Никаких бесконтрольных и свободных передвижений для кого бы то ни было до тех пор, пока он не решит, что опасность миновала. Пока же Эдне придется обходиться минимальными удобствами. Чертов амулет, из-за которого он едва не затрахал свою женщину насмерть, стал последней каплей в чаше его осознания того, кто для него Эдна и что сотворит с ним ее потеря. Может, магия амулета и подействовала на него, сделав совершенно обезумевшим от нескончаемой похоти, но такое примитивное волшебство не умело порождать чувства. Оно могло освобождать сдерживаемые желания и пороки, усиливая их многократно, могло обострить и обнажить истинные переживания, что скрываешь даже от себя, но нельзя было вытащить наружу то, чего не существовало. Даже если деспот недооценивал, и пока невыясненное воздействие браслета было глубже и изощренее, все равно, освободившись от него и пережив волну энергетического отката, Грегордиан просто перестал бы ощущать эти, заставляющие каменеть внутренности, волны обжигающего холода при мысли, что эта женщина просто перестала бы существовать в каждом его следующем дне. Что он не сможет снова в любую из ночей завалиться в ее постель хозяином, готовым требовать ее страсти, или проскользнуть тихонько, желая застать сонной и расслабленной. Что не уткнется опять в ее кожу, не потрется об нее щетиной, смакуя то, как будет густеть богатый аромат ее вожделения, дразня и разжигая все его примитивные инстинкты и одновременно умиротворяя на совершенно ином, никак не связанным с плотью, уровне. Если Эдна исчезнет, то он никогда снова не сможет принимать еду из ее тонких пальцев или кормить сам, превращая простое пиршество в эротическое действо. Не будет наблюдать, как она примеряет подаренные им платья и драгоценности, что оказалось почти таким же удовольствием, как и избавлять ее тело от них. Не отвезет ее в сотни прекрасных мест его мира, пытаясь заставить ее увидеть все его глазами. Не сцепиться с ней в спорах, которые вынуждают вскипеть его кровь и все чаще заставляют его думать о том, что прежде совершенно, кажется, не заслуживало его внимания. Не … Миллион вещей, которые, раздражая, странным образом одновременно приносят ему удовольствие уже сейчас, и те, что он еще только предвкушает, не произойдут, если Эдны вдруг не станет. Он вполне себе прекрасно жил прежде, не ощущая пустоты или каких-то напрягающих прорех в собственном существовании, но теперь, попробовав на вкус сотни новых оттенков эмоций, Грегордиан осознал, что не желает двигаться дальше без всего того, что пришло с появлением Эдны. Втащив ее в свою реальность практически за волосы, деспот и сам стал постепенно по-другому видеть и ощущать окружающее. Требуя от нее безоговорочного подчинения и принятия законов своего мира, он вдруг усомнился, а подходят ли они полностью ему самому. Загадочный зуд родился в его горле, языке, вызывая какую-то нелепую необходимость сказать нечто, что сотрет любой малейший след тревоги из поблескивающих в полумраке глаз его женщины. В этом мягком сиянии, в которое ему так нравилось окунаться, нет места настороженности и ожиданию неприятностей. Там должно быть только его собственное отражение и та страсть, что он будит в Эдне.

Знаки на двери снова засветились, и, недовольно заворчав, Грегордиан сместил со своей груди фаворитку и соскользнул с узкой койки. Она, укутавшись в простыню, села и стала вертеть головой, разминая явно затекшую шею, а он поймал себя на том, что едва не потянулся рукой, желая избавить ее самостоятельно от этого дискомфорта. Стиснув самовольные пальцы в кулак, Грегордиан прошагал к двери и отпер ее прикосновением. Конечно же, снаружи стоял Алево с обычной ухмылкой и огромным блюдом с едой.

— Завтрак в номер заказывали? — поднял он на пальцах большую серебряную тарелку и чуть поклонился, имитируя услужливую манеру поведения официантов из мира Младших. М-да, пожалуй, тут Эдна права: чувство юмора его друга и помощника иногда неуместно и чрезмерно.

— Ты ведь в курсе, что я тебя ненавижу, Алево? — хрипло сказала Эдна, едва деспот посторонился, впуская асраи «дары приносящего» внутрь.

— Эдна, дорогая, я бы хотел ответить тебе взаимностью, но боюсь, мой архонт этого не одобрит, — нахально фыркнул тот в ответ, и Грегордиан рыкнул на него прежде, чем понял, что угрожающий звук сотряс его грудь.

Алево тут же посерьезнел и, бросив на него короткий цепкий взгляд, протянул блюдо деспоту.

— Лживый мерзавец, — огрызнулась Эдна, и тут ее желудок громко и требовательно объявил, что пуст и уже очень давно.

Грегордиан забрал еду из рук помощника и, сев рядом, быстро выбрал для нее лучший кусочек.

— Боже, я, кажется, вечность голодала! — простонала женщина, хватая пищу губами с его пальцев нисколько не эстетично, словно оголодавшее животное, и все примитивное в самом деспоте тут же откликнулось. То самое первобытное, из бездны подсознания любого мужчины, требующее держать свою женщину сытой и в безопасности.

— Может, если я стану испытывать твою неуемную способность доверять всем вокруг достаточно часто и долго, ты наконец научишься в каждом встреченном видеть желающего поиметь тебя так или иначе, как и в любом незнакомом предмете подозревать угрозу, — прокомментировал Алево ее попытку оскорбить его.

Эдна перестала жевать, и Грегордиан точно мог бы сказать по ее вдруг расширившимся глазам, что в этот момент она себе в полной мере представила, каким должно быть это существование в вечном подозрении всех и каждого. Он так жил уже, кажется, всегда, но сейчас, глядя на нее, неожиданно понял, что если Эдна и сможет принять эти правила игры, то собой уже не будет.

— Больше не нужно, — только и сказал деспот, прямо взглянув на своего ближайшего помощника.

И тот, как обычно, безошибочно понял его, хоть и чуть дернул головой в неосознанной попытке выразить протест. Да, Алево не скрывал, что усматривает слабость и в самой Эдне, и в его чувствах к ней. Но с другой стороны… разве не сам асраи открыто или завуалированно учил его, как понять эту женщину?

— Я выяснил кое-что о том, какими свойствами мог обладать амулет, — Алево плюхнулся на оружейный короб у стены, краткой усталой гримасой дав деспоту понять, что устраняется от вмешательства в его отношение к первой фаворитке. Вот только верилось в это с трудом.

— А что же тут непонятного? — проглотив очередной поднесенный деспотом кусочек, хмыкнула Эдна. — Грегордиан должен был душу из меня вытрахать, чтобы освободить местечко для кого-то другого.

— Думаю, это слишком просто, — возразил Алево. — Амулет создавался для чего-то более масштабного, чем летальный секс-марафон с твоим участием, Эдна.