Меняя лица - Хармон Эми. Страница 24

Следующей ночью что-то произошло с кассами, и Ферн долго не могла свести отчеты. Около полуночи, когда она наконец закончила, из пекарни донесся великолепный аромат. Выключив компьютер, Ферн крадучись подобралась к створчатым дверям пекарни и устроилась так, чтобы видеть происходящее внутри. Эмброуз стоял к ней спиной в простой белой майке и джинсах, в белом фартуке с ярко-красным принтом пекарни Янга. Эллиот всегда носил такой же, но на Эмброузе он смотрелся иначе.

В глубине души Ферн надеялась, что у него вновь длинные волосы, до плеч. Но у Эмброуза вообще не осталось волос. На его голове была туго повязана красная бандана, будто он только что слез с «Харлея» и решил вдруг испечь добрую партию брауни. Ферн усмехнулась, представив его в образе байкера, пекущего пирожные, и тотчас вздрогнула, осознав, что смешок вышел слишком громким. Эмброуз обернулся, и она увидела правую сторону его лица, которая до этого лишь мелькнула перед ней в темноте. Ферн спряталась за угол, боясь, что он мог ее услышать и превратно расценить ее хихиканье, но уже через минуту, вновь поддавшись любопытству, она заняла прежнюю позицию.

Радио в пекарне играло достаточно громко, чтобы заглушить монотонную музыку «Джоллис». Губы Эмброуза чуть шевелились, он подпевал песне, и на мгновение Ферн заворожило это зрелище. Кожа на правой стороне его лица была похожа на маленькие песчаные волны, которые оставляет ветер на песке в пустыне. Там, где не было этих морщинок, виднелись ямочки, похожие на шрамы после оспы. На шее и лице будто какой-то проказник нарисовал мелкие черные пятнышки, пока он спал. Она заметила, что Эмброуз иногда тер эти пятна, словно они зудели. Длинный грубый шрам тянулся от уголка его губ к виску, исчезая под банданой. Его пересекал возле рта другой, ползущий от века. Правый глаз остекленел и не двигался.

Эмброуз по-прежнему был высоким и крепким парнем, его широкие плечи и мощные руки все еще играли мускулами. Вместе с тем он казался худее, чем обычно во время сезона. Тогда у парней-борцов впадали щеки и вваливались глаза.

В ночь их первой встречи он бегал. Может быть, для того, чтобы вернуть форму, но… зачем? Ферн не любила спорт, ей казалось странным бегать ради удовольствия, хотя она знала, что люди так делают. Ее спортивные упражнения ограничивались танцами под песни, звучащие по радио. И это давало результаты — Ферн не была полной.

Ей вдруг захотелось преодолеть свою неуверенность и подойти к Эмброузу, заговорить с ним, но она не знала как. Не знала, захочет ли Эмброуз ее видеть, поэтому, задержавшись в своем укрытии еще на несколько минут, она отправилась домой.

15

ПОДРУЖИТЬСЯ С МОНСТРОМ

Прямо у выхода из пекарни, в коридоре, ведущем к кабинету мистера Моргана и комнате отдыха для персонала, уже целую вечность стояла небольшая белая доска. Ферн никогда не видела, чтобы на ней писали. Может, Эллиот думал, что на ней будет удобно составлять расписание или оставлять напоминания, но руки до этого у него так и не дошли. Ферн решила: доска идеально подходит для ее замысла. Конечно, она не сможет писать на ней ничего личного, но, в конце концов, прямота не в ее стиле. Писать нужно около восьми, после того, как пекарня уже закроется, но до того, как придет Эмброуз. Он единственный, кто увидит послание. И сотрет его, если не захочет, чтобы кто-то еще это увидел.

Важно заставить его улыбнуться. Важно, чтобы он понял: послание адресовано ему. Но нельзя привлекать внимание окружающих и выставлять себя идиоткой. Ферн два дня не могла подобрать подходящих слов. В голову приходило все что угодно, начиная с «Привет! Здорово, что ты вернулся!» до «Мне плевать, что твое лицо больше не идеально, я все еще хочу от тебя детей». Но все это не годилось. А потом ее осенило, и она большими черными буквами на белой доске написала. «ВОЗДУШНЫЕ ШАРЫ ИЛИ ВОЗДУШНЫЕ ЗМЕИ?», а сбоку нарисовала красный шарик — его любимый цвет. Он сразу поймет, что это Ферн, ведь когда-то давно они обменивались миллионом таких вопросов. Вообще-то именно Эмброуз впервые спросил ее: воздушные шары или змеи? Тогда она выбрала змея, потому что, будь она им, могла бы летать, и кто-нибудь при этом всегда бы держал ее. Эмброуз выбрал шарики: «Мне хотелось бы улететь туда, куда меня унесет ветер. Я не хочу, чтобы кто-то меня удерживал». Интересно, ответит ли он так же сейчас?

С тех пор как Эмброуз обнаружил, что это она писала послания вместо Риты, и их общение сошло на нет, Ферн очень скучала по его ответам, зачастую односложным и немного смешным. Она ближе узнала Эмброуза и раскрыла ему себя. Именно себя, а не Риту.

Ферн два дня следила за доской, но надпись осталась нетронутой, незамеченной, без ответа. Поэтому она стерла ее и попробовала снова: «ШЕКСПИР ИЛИ ЭМИНЕМ?» Он должен вспомнить. В школе она была почти уверена в том, что он разделит ее тайное восхищение рэпером. К ее удивлению, Эмброуз ответил: «Шекспир». Он приложил к ответу несколько любимых сонетов и заметил, что Шекспир мог бы стать отличным рэпером. Так она поняла, что Эмброуз не только был красавцем, но еще и увлекался поэзией. Ни один из героев романов, которые так любила Ферн, не мог с ним сравниться.

На следующий день доска вновь осталась нетронутой. Вторая попытка провалилась. Пришлось сделать намеки более прозрачными. Она стерла старую запись и вывела: «ПРЯТАТЬСЯ ИЛИ ИСКАТЬ?» Когда-то давно он задал ей этот вопрос. Она ответила: «Искать». Не этим ли она занималась? Искала путь к нему, открывала его для себя.

Ферн думала, не написать ли другой вопрос, ведь очевидно, что он выберет «прятаться». Но, возможно, именно этот вопрос спровоцирует ответ. Вернувшись на работу на следующий день около трех, она бросила взгляд на доску, не надеясь увидеть там ничего нового, и застыла. Эмброуз заменил ее вопрос своим:

ГЛУХОТА ИЛИ СЛЕПОТА?

Этот вопрос однажды задала ему она. Тогда он выбрал глухоту, и она согласилась, прикрепив, однако, список своих любимых песен и отметив, что ей придется лишиться всего этого ради зрения. Этот ее список положил начало вопросам из разряда «кантри или классика», «рок или поп», «саундтреки или пуля в лоб». Эмброуз заявил, что лучше застрелится, и после пошли вопросы о смерти. Сейчас бы Ферн не стала задавать их.

Она, как и раньше, обвела «глухоту», а через день обнаружила, что Эмброуз обвел оба варианта. Глухоту и слепоту. Если раньше она сомневалась насчет его правого глаза, то теперь знала наверняка. Значит, он был глух на правое ухо и не видел правым глазом? Левое ухо точно слышало, потому что в ночь, когда она врезалась в Эмброуза на велосипеде, они говорили. Под обведенными словами он написал следующий вопрос:

ПРАВО ИЛИ ЛЕВО?

Таких вопросов они прежде не задавали друг другу, и Ферн заподозрила, что это связано с лицом Эмброуза. Левая сторона или правая? Она обвела оба слова. На следующий день все было стерто.

* * *

Прошло два дня, и Ферн решила сменить тактику. Она аккуратно написала:

…Любовь не есть любовь,

Когда она при каждом колебанье

То исчезает, то приходит вновь.

О нет! Она незыблемый маяк,

^[28]

Навстречу бурь глядящий горделиво…

Шекспир. Эмброуз поймет, почему она это написала. Это был один из его любимых сонетов. Пусть понимает как хочет. Может, он закатит глаза, решив, что она теперь будет ходить за ним с высунутым языком, а может, поймет все правильно: родные люди все еще рядом и заботятся о нем, их любовь и привязанность не исчезнут только лишь из-за его изменившегося лица. Возможно, ему станет легче, если он узнает: все по-прежнему.

Той ночью Ферн ушла с работы, не обратив внимания на доску, но на следующий день она была пуста. Ей стало стыдно, но она тут же подавила это чувство. Дело не в ней. Теперь по крайней мере Эмброуз знал, что кому-то не все равно. И она попыталась снова, выписав еще несколько строк из сонета 116. На сей раз любимые: леди Джезабель отправила его в письме капитану Джеку Кэвендишу в одной из ее первых историй, «Леди и Пират». На этот раз она взяла красный маркер и аккуратно вывела: