Время увядающих лилий (СИ) - Поляков Владимир "Цепеш". Страница 9

Недовольство Лодовико Сфорца? Его удалось притушить, напомнив, что именно его, Ла Тремуйля, стратегия позволила избавиться чуть ли не от десятка тысяч неаполитанцев, часть которых была убита или пленена, перешла на их сторону либо просто разбежалась. Сам маршал видел и уж тем более его доверенные люди сообщали, что немалое число вассалов Альфонсо предпочли убраться восвояси, не желая подвергать себя риску, особенно после всего случившегося.

И вот теперь вторая стадия, которая должна окончательно показать, кто будет править Неаполем и всеми италийскими землями! Ладно, почти всеми, ведь Ла Тремкйль понимал, что скинуть Борджиа со Святого Престола не получится, да и Венеция оставалась крепким орешком, который просто так не разгрызть. Пехота уже готовилась двинуться, прикрываемая так и не прекращающимися наскоками на войска противника лёгкой конницы, но тут вдруг…

Перестроение? Похоже на то, причём в центре. Борджиа хочет усилить именно этот участок? Не лишено смысла, но почему тогда… Луи де Ла Тремуйль не верил своим глазам, глядя на происходящее пусть и вдалеке, но всё же в пределах видимости. Неаполитанцы уходили. Не бежали, а именно уходили, под знамёнами короля Альфонсо. Маршал охотно верил в то, что не отличающийся чрезмерной храбростью Альфонсо Трастамара, получив столь болезненный удар, лишившийся большей части армии, может захотеть покинуть поле битвы и вернуться в Неаполь. Надежда, она субстанция эфемерная, но всегда питающая проигравших… до того мига, когда даже самому последнему пехотинцу из особо глупых всё становится ясно.

— Почему неаполитанцам дали уйти? Это не похоже на Медичи и особенно Чезаре Борджиа, — процедил приблизившийся к Ла Тремуйлю герцог Лодовико Сфорца.

— Эта тайна может подождать. Теперь их ещё меньше и нам легче их разгромить, — отозвался маршал, всецело поглощённый наблюдением за тем, как пехота приближается, на сей раз атакуя центр и лишь частично, с целью изобразить настоящий натиск, угрожая левому флангу, флорентийцам. — Будут немалые потери от орудий и аркебуз, но потому я и не хочу атаковать правый фланг. Его будем лишь беспокоить.

— А если они нас побеспокоят?

— Лодовико, о чём вы? Арьергард готов будет прийти на помощь. Наши новые союзники из Неаполя тоже должны будут показать себя с лучшей стороны, если хотят не только сохранить свои замки и земли, но получить новые. Немногие… те, что особенно выделятся.

На самом деле Ла Тремуйль лукавил, говоря о наградах перебежчикам. Особых наградах, конечно, потому что переметнувшиеся на сторону Франции неаполитанцы как знак особой милости должны были сохранить своё, но не получить чужое. Вот золото — это представлялось возможным, хотя и в меру. Маршал поддерживал мнение своего короля, заключающееся в том, что перебежчиков не стоит слишком уж баловать.

Между тем пехота, как ей и полагалось, продвигалась вперёд. Дело ей предстояло не слишком сложное — дави да и всё. Численное превосходство должно было послужить главным преимуществом. А потери… без них не обойтись, это понимали все. К тому же обещание богатой добычи поддерживало многих в их стремлении как можно скорее опрокинуть римско-флорентийские войска.

Пушечный залп, затем ещё один. Маршал не был удивлён подобной скорострельностью расположенной в центре батареи противника — разделение орудий на две части выглядело разумным и действенным. А новые взрывающиеся ядра… Да, они изрядно пугали, потери от них были немалыми, но к этому войска были готовы.

Арбалетные болты и куда менее многочисленные пули из аркебуз тоже не могли остановить пехоту, первые ряды которой к тому же были в тяжёлой броне, пусть не позволяющей двигаться слишком быстро, но неплохо защищающей. Зато когда они прорвут вражеский строй, наступит время других, более быстрых. Да и временно отступившая кавалерия поможет — как в вырубании прорванного строя, так и в преследовании бегущих.

— Нас теперь больше, герцог, усмехнулся Ла Тремуйль. — И это ещё не задействована немалая часть перешедших на нашу сторону неаполитанцев. Но придёт и их время! Пока пусть побудут в арьергарде.

— Наёмники Борджиа в центре хорошо держатся, — пробурчал в ответ Лодовико, видя, что войска, среди которых немало и его миланцев, несут потери. — И их дьявольские пушки! Я опасаюсь, что после этого сражения от моих войск не так много останется, да и ваша, маршал, армия, сильно ослабеет. Как тогда вы хотите завоевать Неаполь для своего короля?

— Двадцать тысяч войска будут здесь через несколько дней. А Борджиа и Медичи вывели большую часть того, что им удалось собрать. Разобьём их тут, и они ничего не смогут противопоставить моему королю. А если захватим их артиллерию, то и их крепости будут полностью беззащитны. Так, шевалье?

Д’Ортес, привыкший к тому, что маршал может в самый неожиданный момент что-то спросить, отозвался почти мгновенно:

— Конечно, Ваша Светлость. Мне удалось узнать, что Чезаре Борджиа взял с собой почти всю артиллерию, в Риме и других городах остались лишь старые орудия, маломощные, они не способны причинить больших неприятностей.

— Вот видите, дорогой Лодовико, всё так и есть. А когда, после сегодняшней победы, мы поставим на колени Флоренцию и заставим Святой Престол признать претензии Его Величества на Неаполь… Неаполитанской армии больше нет, а сломить сопротивление тех немногих, которые всё же останутся верны этому Альфонсо, ненавидимому собственными вассалами, будет просто. Пусть бежит или просит короля о милости — мне всё равно.

Сфорца, выслушав Ла Тремуйля, предпочёл промолчать. Да, он верил в победу, но начинал опасаться того, что будет после. Миланский герцог не был глупцом или наивным человеком, а потому понимал, что на наиболее опасных направлениях идут сначала силой набранные савойцы, монферратцы и прочие, а затем… его миланцы. Французов же Ла Тремульй приберегает, предпочитая расплачиваться жизнями других. Разумный и верный подход, на его места Лодовико поступил бы так же. Вот только он не был на месте маршала, занимая подчинённую позицию, как бы умело это не скрывалось обеими сторонами.

Отсюда и опасность оказаться после всех сражений с заметно уменьшившейся армией. А раз так… требовалось уже сейчас призадуматься, как бы ухитриться не только победить коалицию Рима Флоренции и Неаполя — в этом сомнений не оставалось — сколько сохранить свою нынешнюю власть, не поступившись даже малой её толикой. И для этого требовалось… найти новых союзников. Тех самых, которые не будут слишком сильно превосходить его герцогство. Например, чем плоха Венеция? А может сразу Священная Римская империя? Им наверняка не понравится чрезмерное усиление Франции. О да, Мавр знал толк в том, как именно и в какой момент лучше всего предать одного союзника ради другого. Точнее сказать, исключительно ради своих собственных целей.

А в центре войска противника уже вовсю шёл бой, в котором подпираемые французами савойцы, миланцы и разная мелочь пытались взломать строй. Поддерживаемые артиллерией венецианцы, остатки неаполитанцев — из числа выбравших не бегство с презираемым королём, а продолжение настоящей битвы — и вассалы Святого Престола ещё держались, но было видно, что долго это не продлится. А резервов, чтобы помочь избиваемому центру, у Борджиа не было. Что до флорентийцев, то те попали в ловушку, посчитав, что их тоже начинают атаковать по серьёзному. Чего стоила скапливающаяся поблизости лёгкая кавалерия, одним своим присутствием мешающая Пьеро Флорентийскому перебросить часть своих сил на помощь центру.

И вот центр… не обратился в бегство, но начал отступать, тем самым давая возможность приблизиться к столь сильно мешающим пушкам этого кардинала и великого магистра возрождённых тамплиеров. Казалось ещё немного и вот…

— Прорвались! — выдохнул Ла Тремуйль, прищуриваясь, пытаясь разглядеть побольше, почётче. — Сейчас они вырубят защищающие артиллерию отряды и заставят замолчать орудия!

Ему хотелось оказаться там, близко к настоящему сражению, но он привычно сдержал себя. Это некоторые монархи могут позволить себе подобное, одним присутствием воодушевляя вассалов. Только при этом теряется управление всей битвой, а этого для себя он не мог допустить. Одно дело личная королевская доблесть и совсем другое — разум командующего армией.