Царь (СИ) - Оченков Иван Валерьевич. Страница 66

— Ты?

— Я, отче. Держат нас в плену вместе с дьяком Ртищевым.

— А где он?

— Здесь я, — вышел вперед думный дьяк, — прихворнул вот, еле службу выстоял.

— Во имя отца и сына… — начал священник, вызвав приступ злобы у русских изменников.

Внимательно наблюдавший за стычкой священника и Салтыкова, Шеин развернулся, и ничем не выдав своего отношения к происходящему, пошел к своему шатру.

— Нет, ты видел, — догнал его злобно размахивающий руками Иван Шуйский, — совсем холопы распустились. Вот ужо вернемся в Москву, всех в бараний рог скрутим! Будет у нас царь свой и патриарх…

— Патриарх-то откуда?

— Как откуда? — Изумился князь, — а Филарет?

— Федор Никитич-то, поумнее нас всех будет, — буркнул, как бы отвечая на какие-то свои мысли Шеин.

— О чем ты?

— О том, что он, не будь дурак, не дал себя уговорить в этот поход пойти. Сидит теперь, ни в чем не замазанный…

— Если бы королевич сразу за ним сан патриарший признал, так он бы вперед всех побежал, а только все равно признают, другого-то нету…

— Дурак ты Ивашка!

— Чего?

— Поживем, говорю, увидим.

Не успел боярин договорить эти слова, как с другой стороны лагеря что-то бабахнуло. Взрыв был не слишком сильный, однако за ним последовал другой, а затем началась заполошная стрельба, перемежаемая паническими криками, яростными воплями и тому подобной какофонией. Потом выяснилось, что коварные московиты, ухитрившись подобраться к самому польско-литовскому лагерю, вырезали часовых и подорвали пару фугасов заложенных прямо под возы. Пока переполошенные взрывами жолнежи и шляхтичи пытались понять, что происходит и готовились отбивать нежданное нападение, устроивших это лазутчиков и след простыл.

Не знаю, кто придумал фразу "утро добрым не бывает", но в последнее время именно так и случается. Не успел я продрать глаза и слуг чтобы принесли умыться, как в шатер буквально ввалился Михальский и "обрадовал" мое царское величество.

— К королевичу идет подкрепление!

— Что Сагайдачный прыть проявил? — насторожился я.

— Нет, великий канцлер Сапега и еще кое-кто…

— Кое-кто?

— Епископ Анжей Липский, Сохачевский каштелян Константин Плихта, воевода Люблинский Якуб Собесский, сенатор Анжей Менцинский… — принялся перечислять Корнилий.

— Ты посмотри, какие сановные люди, — подивился я списку из высокопоставленных особ. — Погоди, а что же там за войско, если его возглавляет сразу столько шишек на ровном месте?

— Каждый за свой счет снарядил панцирную хоругвь, это не считая слуг и свиты…

— Не так уж и много, чтобы бедного-несчастного царя ни свет ни заря будить… погоди-ка, канцлер, епископ, сенатор, каштеляны с воеводами… да ведь это не подкрепление, а надзиратели за Владиславом с Ходкевичем!

— Или готовое посольство на случай заключения мира.

— Ты думаешь, что сейм хочет мира?

— Кто знает, что на уме у радных панов. Однако у Речи Посполитой достаточно проблем с Османами, татарами и шведами, чтобы взваливать на себя еще и московские дела.

— Пожалуй ты прав, а скоро ли они прибудут?

— Три-четыре дня у нас есть. Вряд ли гетман предпримет что-нибудь до их подхода.

— Ходкевич, пожалуй, что и нет. А вот за Владислава Сигизмундовича я бы не поручился.

— Что вы имеете в виду?

— Елки-палки, воды царю принесут или нет? А то глаза слипаются!

— Я вижу, у вас была бурная ночь?

— А то! Федька со своими драгунами в польском лагере озоровал, так я глаз не сомкнул, пока эти разбойники не вернулись.

Слуги, наконец, притащили ушат студеной колодезной воды, и я с наслаждением засунул в него голову. Сразу стало легче и я, вытираясь на ходу поданным рушником, продолжил:

— Шороху навели у ляхов — страсть! Драгуны наши уже назад вернулись, а те еще стреляли.

— Надеюсь, ваше величество не участвовало в этом предприятии?

— Нет, конечно, как ты мог подумать!

Лицо Михальского так красноречиво показывало, отчего он именно так и думает, что я не смог не рассмеяться.

— Никита с Анисимом, костьми легли, но не пустили, — пояснил я, успокоившись.

— Так что вы говорили о Владиславе?

— Ну, сам посуди. Это его первый поход и он хочет себя проявить. Однако нельзя сказать, чтобы получилось. Смоленск он не взял, нас не разгромил, на Москву не прошел, а тут еще целая комиссия от сейма едет. Великий канцлер это тебе не шутка. Как приедет, так и прощай волюшка! Оно конечно, для польского королевича полезно привыкать, потому как воли ему и в королях никто не даст. Но, как ни крути, обидно! Так что, к бабке не ходи, что-то он отчебучит в ближайшее время.

— И что же?

— А кто ж его знает? Я бы на его месте частью сил фланговый обход изобразил, чтобы выманить меня в поле. Но Ходкевич разделять армию ему не даст, а то ведь можно и не успеть. Тем более если подмога ожидается.

— Но он и так ждет Сагайдачного. Или вы надеетесь на то, что он поверит в казачью измену?

— Для гетмана с королевичем казаки и измена почти синонимы. Но дело не в этом. Только что пришли вести, что запорожцы и реестровые разделились на десять полков и рыщут по всей нашей засечной черте в поисках чего бы пограбить. Пока эта саранча все вокруг себя не сожрет, даже Сагайдачный их с места не стронет.

— Сейчас бы по ним ударить, — задумался бывший лисовчик, — пока они не соединились.

— Государь, не изволишь ли позавтракать? — заглянул к нам спальник. — все готово уже.

— Изволю-изволю, — пробурчал я, — Корнилий, пошли перекусим, чем бог послал, а то на пустой живот плохо думается.

— На полный, совсем не думается, потому что спать охота, — усмехнулся стольник, но все же пошел за мной.

Когда закончится эта чертова война, непременно отошлю экспедицию в Китай за чаем. Ну куда это годится, царю нечего пить по утрам! Можно конечно кофе через персов или итальянцев закупить, но цена будет… к тому же, кто бы знал, как я хочу чаю! Вот просто чую вкус и аромат свежезаваренного напитка. Но чего нет, того нет, так что будем пить сбитень. В принципе ничего, пить можно, но надоел…

Пока мы с Михальским пили горячий сбитень, заедая его присланными из Можайска пирогами, к нашему столу подошли Вельяминов с Пушкаревым. Ну, Никите по должности положено рядом со мной обитать, а вот у Анисима явно какое-то дело. Обычно он глаза лишний раз не мозолит, чтобы не дразнить знатных дармоедов, завидующих его близости со мной лютой завистью.

— Чего стоите, присаживайтесь, — пригласил я ближников, проглотив очередной кусок.

— Хорошо князь Пожарский устроился, — хмыкнул окольничий, выбирая пирог из корзины присланный можайским воеводой.

— Хочешь в город на кормление? — Усмехнулся я, — так только скажи…

— Нет, — поспешно отказался Никита, — еще зашлешь в Тмутаракань какую, а у меня сестра на выданье. Где я ей там жениха искать буду?

— Чего-то ты, до сего дня не больно искал то, — не удержавшись, поддел его Анисим.

— Не бойся, ты мне рядом нужен, — поспешил я успокоить друга, — да и Алена в девках не засидится, вон она какая красавица.

— Дай то бог, — вздохнул, помрачнев Вельяминов.

— А ты чего вертишься, сказать, поди, хочешь? — повернулся я к Пушкареву.

— Коли повелишь, так и скажу, царь батюшка, — состроил полуголова умильную улыбку.

— Так говори.

— Как бой закончился, ходили наши раненых да убитых подбирать, чтобы, значит, помощь оказать или похоронить по христианскому обычаю…

— Знаю, я сам разрешал, только говорил, чтобы не отходили далеко, да ляхам не попались.

— Верно государь, да только разве за всеми уследишь, — делано пригорюнился Анисим, — ведь малым делом беда не приключилась.

— И что за беда, вместо своих раненых ляшских нашли и принялись их обирать, то есть исповедовать?

— Грех тебе такое говорить, милостивец! Хотя если рассудить, то может так оно и было. Отец Василий, отпевая новопреставленных рабов божиих, зашел далеко, и наткнулся на ратных людей литвинских.