Ошимское колесо (ЛП) - Лоуренс Марк. Страница 11

Снорри пожимает плечами, словно для него это всего лишь слова.

– Дети редко верят священникам. Нет пророка в своём отечестве.

– Эту языческую чушь…

– Это из библии. – Снорри снова останавливается.

– А-а. – Я тоже останавливаюсь. Наверное, он прав. Религия для меня всегда была бесполезной, за исключением ругательств и мольбы о пощаде. – Почему мы остановились?

Снорри ничего не говорит, и я перевожу взгляд в ту сторону, куда он смотрит. Перед нами воздух раскалывается, и сквозь прорехи я вижу мелькание неба, которое уже выглядит невероятно голубым, слишком наполненным энергией жизни для засушливых земель смерти. Разрывы увеличиваются, я вижу взмах меча, алые брызги, и из ниоткуда вываливается мужчина. Прорехи затягиваются за его спиной. Я говорю "мужчина", но на самом деле это воспоминание о нём, схематично набросанное бледными линиями, которые заполняют то место, где он должен быть. Он встаёт, не пошевелив ни пылинки, и я вижу бескровную рану, которая его убила – разрез на лбу, который тянется до сломанной ключицы, проходит через неё и углубляется в его плоть.

Когда мужчина встаёт, то же самое повторяется слева от него и справа, и в двадцати ярдах за ним. Всё больше людей проваливаются с того поля боя, на котором они умирают. Они не обращают на нас внимания и встают, опустив головы. На некоторых остатки доспехов, но все безоружны. Я уже собираюсь окликнуть первого, когда он поворачивается и уходит прочь. Он направляется почти туда же, куда и мы, только немного левее.

– Ду́ши. – Я хочу сказать это громко, но получается лишь шёпот.

Снорри пожимает плечами.

– Мертвецы. – Он тоже начинает идти. – Пойдём за ними.

Я двигаюсь вперёд, но воздух передо мной разрывается. Я вижу мир, могу его почуять, ощутить ветер, попробовать воздух на вкус. И внезапно я понимаю голод в глазах мертвецов. Я пробыл в засушливых землях меньше часа, и уже потребность, которую вызывает во мне лишь проблеск жизни – всепоглощающа. Там кипит битва, рядом с которой перевал Арал выглядит мелкой стычкой: люди рубят друг друга блестящей сталью, дико кричат, слышен рёв многочисленных войск, вопли раненых, стоны умирающих. Но всё равно я бросаюсь вперёд, так отчаянно желая попасть в мир живых, что даже несколько мгновений там, прежде чем меня кто-нибудь проткнёт копьём, того сто́ят.

Меня останавливает душа. Та, которая пробила эту дыру в смерть. Я сталкиваюсь с ним, когда он появляется, рождается в смерть. В нём ничего нет, всего лишь едва заметные линии, воспоминание о нём – а ещё ошеломительная ярость, страх и боль последних секунд. Но этого достаточно, чтобы остановить меня. Он покрывает мою кожу, словно ожог, проникает сквозь неё, и я с визгом падаю назад, переписанный его воспоминаниями, тонущий в его печали. Его звали Мартелль. Мартелль Харрис. Это имя кажется более важным, чем моё собственное. Я пытаюсь выговорить своё имя, каким бы оно ни было, и оказывается, губы забыли, как его произносить.

– Ял, поднимайся!

Я на земле, и вокруг меня поднимается пыль. Снорри стоит около меня на коленях, тёмные волосы обрамляют его лицо. Я теряю его. Тону. Поднимается пыль, всё гуще с каждым мигом. Я Мартелль Харрис. Меч проткнул меня, словно лёд, но со мной всё в порядке, просто нужно вернуться в битву. Мартелль шевелит моими руками, пытается подняться. Ялана нет, он тонет в пыли.

– Ял, оставайся со мной! – Я чувствую хватку Снорри. Больше ничего, только эту железную хватку. – Не позволяй ему вышвырнуть себя. Ты Ялан. Принц Ялан Кендет.

Тот факт, что Снорри правильно произносит моё имя и титул, выбрасывает меня из мягких объятий пыли.

– Ялан Кендет! – Хватка усиливается. Это и впрямь больно. – Скажи это! СКАЖИ!

– Ялан Кендет! – слова вырываются из меня громким криком.

Я оказался лицом к лицу с тварью, которая раньше была сыном шейха Малика, Джамином, до того, как джинн выжег его подчистую. По какой-то причине воспоминание о той душе в Аду, которая протиснулась в меня и пыталась украсть мою плоть, вернуло меня в настоящее, назад к сражению с джином за контроль над телом, и помогло воспользоваться всеми трюками, что я выучил в засушливых землях.

Железная хватка на моём запястье держала меня крепко. И что за боль! Когда чувства ко мне вернулись, я обнаружил, что вся рука у меня полыхает жуткой болью. Отчаянно желая вырваться, пока джинн не выскользнул из Джамина и не овладел мной, я ударил его головой и выкрутил руку. Спустя один удар сердца я жестоко врезал пятками в бока верблюда. Мой зверь накренился, недовольно заорал и бросился галопом, а я трясся на нём, держась за него всеми руками и ногами.

Я не оглядывался назад. И девицы в беде пускай идут ко всем чертям. Прежде чем вырваться из той хватки, я ощутил знакомое чувство. По мере того, как джинн пытался проникнуть в меня, я в свою очередь двигался из тела. Я точно знал, что такое Ад, и именно туда джинн пытался отправить те остатки меня, которые были ему не нужны.

***

Спустя примерно милю по каналу между двумя огромными дюнами, мой верблюд остановился. Лошади часто бегут сверх пределов своей выносливости (если их хорошенько понукать), а у верблюдов нрав совершенно иной. Мой просто решил, что с него хватит, и встал намертво, затормозив при помощи песка. Опытный всадник обычно может разобрать тревожные признаки и подготовиться. А неопытному всаднику, к тому же испуганному до беспамятства, остаётся также положиться на песок в деле торможения. Для этого нужно всего лишь позволить инерции швырнуть всадника через голову верблюда. Всё остальное произойдёт само по себе.

Я довольно быстро поднялся, выплёвывая из себя пустыню. Напугай или смути человека в достаточно мере, и он станет неуязвим ко всему, кроме самой сильной боли. Сзади, на том извилистом пути, которым я мчался между дюнами, поднималась песчаная буря. В связи с этим меня беспокоили четыре вещи. Во-первых, нужен чертовски сильный ветер, чтобы поднять песок в воздух (в отличие от пыли). Во-вторых, в отличие от обычной песчаной бури, эта, похоже, ограничивалась долиной между двумя дюнами не больше двух сотен ярдов в длину. В-третьих, ветер едва дул. И, наконец, тот ветер, что имелся, дул в сторону песчаной бури, и всё-таки она приближалась ко мне!

– Бля. Бля. Бля. – Я прыгнул в сторону своего верблюда и взобрался по его боку. Каким-то образом верблюд заразился моей паникой, и эта чёртова тварь побежала, пока я ещё не забрался в седло. Ярдов двадцать я, вытянувшись, отчаянно цеплялся за его горб, но на мчащемся галопом верблюде довольно тяжело удержаться, даже если сидишь на нужном месте, а отчаяние, к сожалению, не всегда прижимает достаточно крепко. Мы с моим верблюдом разлучились – мне достался лишь клок верблюжьей шерсти, вонючее одеяло и падение на землю с высоты в семь футов.

Ударом из моих лёгких вышибло воздух, и внешние границы песчаной бури добрались до меня прежде, чем я снова смог вдохнуть хоть немного. Я чувствовал там джинна – он был более рассеянным, чем в теле Джамина, но, тем не менее, царапал меня песчаными пальцами и обжигал каждой песчинкой, которую нёс ветер.

На этот раз вторжение случилось не напрямую. Джинн попытался сокрушить меня и выбить мою душу в Ад, но по какой-то причине – возможно, из-за того, что я недавно явился оттуда, или быть может из-за магии, текущей по венам Кендетов, я сопротивлялся. Теперь он лишил меня зрения и слуха, и пока я горбился, пытаясь ухватить глоток воздуха, который не спалил бы мои лёгкие, надеясь, что не сгорю заживо, джинн шевелился на задворках моего разума, пытаясь отыскать путь внутрь. И снова нахлынули воспоминания о путешествии по Аду – Снорри хватает меня, пытается помочь мне избавиться от души незнакомца, пытается помочь мне сохранить моё тело.

– Ни за что. – Слова вылетели сквозь стиснутые зубы и сжатые губы. Джинну не одурачить меня дважды. – Я Ялан Кендет, и я могу те…

Но песок уже стал пылью, удушающей пылью, и меня тащит по ней большая рука, пальцы которой держат меня за рубашку.