Звезды Эгера - Гардони Геза. Страница 17

Как раз в ту пору у одной молодицы погиб муж. Турок сдружился с нею, потом взял в жены, предварительно, конечно, крестившись. И стал Тулипан таким добрым венгром, будто и родился на венгерской земле.

Увидев Гергея и священника, он встал и по-турецки скрестил руки на груди. Попытался даже поклониться. Но, побоявшись, что вместо поклона свалится и расквасит себе нос, он в знак почтения лишь покачнулся.

— Эх, Тулипан, — укоризненно сказал Гергей, — все пьешь и пьешь?

— Моя пить должен, — ответил Тулипан серьезно, и только в глазах у него блеснул лукавый огонек. — Ой, двадцать пять лет турок быть — и не пить! Такой горе надо запить!

— Но если ты пьян, так кто же нам сварит обед?

— Жена сварит, — сказал Тулипан и ткнул большим пальцем в сторону жены. — Она состряпает и лапшу с творогом. Уж куда лучше!

— Но мы хотим плова!

— И плов сготовит. Она умеет.

— А где же барин?

— В Буде. Письмо пришел. Туда наша господин поехала. Дом получила. Красивый барышня наш сидит в доме, как роза в садике.

Школяр обернулся к священнику.

— Что же станется с ними, если турки возьмут Буду?

— Э-э! — вскинулся священник. — Этому не бывать! Скорей вся страна погибнет, чем Будайская крепость падет. Никакому врагу еще не удавалось ее занять.

Но так как Гергей по-прежнему смотрел на него с тревогой, он добавил:

— Страну охраняет народ, а Будайскую крепость — сам господь бог!

Тулипан отпер двери дома. Из комнат пахнуло пряным запахом лаванды. Турок распахнул и окна.

Священник вошел. Взгляд его остановился на развешанных по стенам портретах.

— Это и есть Цецеи? — указал он на портрет воина в шлеме.

— Да, — ответил Гергей, — только теперь уж волосы у него не черные, а седые.

— А эта косоглазая женщина?

— Его жена. Не знаю, была ли она косоглазой, когда с нее портрет писали, но только теперь она не косит.

— Угрюмая, должно быть, женщина.

— Нет. Скорее веселая. Я ее матушкой зову.

Юноша, чувствовавший себя как дома, предложил священнику стул и, весь сияя, показывал ему ветхую мебель.

— Поглядите, учитель: вот здесь всегда сидит Вицушка, когда шьет. Ногу ставит на эту скамеечку. Отсюда она смотрит в окно на закат, и тогда тень от ее головки падает на эту стену. Эту картину нарисовала она сама. Плакучая ива и могила, а бабочек я нарисовал. А вот на этом стуле она сидит обычно так: локотком обопрется на стол, голову склонит набок и улыбается, да так шаловливо, как еще свет не видывал.

— Ладно, ладно, — ответил священник устало. — Сын мой, поторопи их с обедом.

3

Легли они поздно вечером.

Священник сказал, что должен написать несколько писем, а поэтому не ляжет в одной комнате с Гергеем. Гергей тоже взял бумагу, чернильницу и примостился возле сальной свечки. Сперва он нарисовал на бумаге красивую незабудку, потом написал своей кошечке, как он был удручен, не застав никого в доме, и спросил, почему не известили его об отъезде; если же известили, то письмо, очевидно, затерялось.

В те времена на венгерской земле почты не было. Переписывались друг с другом только знатные люди. Тот, кто хотел послать письмо из Буды, скажем, в Эреглак, должен был позаботиться и о доставке своей грамотки.

Затем Гергея одолел сон, и он растянулся на лавке, покрытой волчьей шкурой.

Не замычи на рассвете корова под окном, он, может быть, не проснулся бы до позднего утра.

Гергей уже отвык от этого — ни в Шомодьваре, ни в Сигетваре, ни в других поместьях Балинта Терека коровы под окном не мычали. Гергея вместе с хозяйскими детьми будили всегда слуги, а после завтрака их уже ждал в саду священник с книжкой.

Школяр сел в постели и протер глаза. Вспомнил, что нынче ему предстоит необычный урок: надо отправить в рай турецкого султана. Он встал и постучался в дверь соседней комнаты.

— Учитель! Светает. Поедемте!

Ответа нет. В комнате темно.

Юноша откинул одну ставню, затем отворил окно, затянутое промасленным полотном.

Постель священника была пуста.

На столе белело несколько писем.

Гергей с удивлением оглянулся.

— Что такое? — пробормотал он. — Постель не тронута…

Он поспешно вышел из комнаты. Во дворе тетушка Тулипан, босая и в одной нижней юбке, выгоняла из хлева свинью.

— Тетушка Тулипан, где отец Габор?

— Да еще в полночь ушел, как только луна поднялась.

— И Янош с ним?

— Нет, Янош здесь. Священник пошел один, пешком.

Гергей вернулся в комнату в полном смятении. Догадываясь о замысле учителя, он бросился к столу.

Одно письмо лежало незапечатанным. Обращение было написано решительным почерком, крупными буквами:

«Мой милый сын Гергей!»

Это ему. Юноша подошел с письмом к окну. Казалось, будто чернила еще не совсем просохли на бумаге.

Гергей читал:

Гергей, окаменев, смотрел на письмо.

Смерть?.. Это слово еще непонятно пятнадцатилетнему юноше. Гергею представлялось только одно: у него на глазах турецкого султана взрывом разносит на куски, и в дыму, в пламени клочья его тела взлетают в воздух.

Юноша сунул в карман мешочек с кольцом, письмо и вышел. Поспешными шагами направился через двор к Тулипанам.

— Тулипан! — окликнул он турка, который лежал, развалившись под навесом. Затем продолжал по-турецки: — Сохранилась у вас турецкая одежда?

— Нет, — ответил Тулипан, — жена сшила из нее себе и детям поддевки.

— И чалмы нет?

— Из нее жена рубашонок нашила детям. Чалма-то была из тонкого полотна.

Школяр сердито шагал взад и вперед под навесом.

— Что ж мне делать? Посоветуйте! Нынче здесь по дороге пройдет турецкое войско вместе с султаном. А мне хочется поглядеть на султана.

— На султана?

— Ну да.

— Это можно.

Глаза Гергея засверкали.

— Правда? А как же?

— Возле самой дороги стоит скала. И даже не одна, а две — друг против друга. Заберитесь на вершину, прикройте голову ветками — и увидите всю рать.

— Тогда, Тулипан, одевайтесь скорей и пойдемте со мной. Жена пусть соберет нам еды в торбу. Можете взять с собой и флягу.

При слове «фляга» Тулипан оживился. Быстро накинув на себя одежду, он весело крикнул в сторону амбара:

— Юлишка, голубушка, иди скорей сюда, мой месяц ясный!

Жена его кормила птицу. Она бросила курам последнюю горсть зерна и повернулась.

— Что еще вам нужно?

— Флягу, жемчужина моя! — Тулипан посмеивался, то и дело поднимая брови. — Фляжечку, смарагд мой бесценный!

— А может, молнию в глотку? До сих пор хоть с обеда только напивались, а теперь уж ни свет ни заря начинаете?

— Ну, ну, ягненочек мой, моя стамбульская конфетка, это не для меня, а для барича.

— Барич не пьет вина.

— Верно, не пью, — замотал головой Гергей, улыбаясь, — но нам сейчас надо уходить, и, может быть, мы задержимся до вечера, так мне не хочется, чтобы Тулипан томился от жажды.