Штурмовики идут на цель - Гареев Муса Гайсинович. Страница 16

— Свой самолет поставь правее меня. Взлетай сразу же за мной и не выпускай меня из виду. Что буду делать я, то же самое делай и ты. Вот и вся задача!

Лишь когда сел в кабину самолета, проверил приборы, ручку, педали, тогда только я почувствовал себя легко и свободно.

Взревели моторы. Мы стали выруливать на старт. Самолет ведущего побежал и оторвался от земли. Следом за ним взлетел я.

Под нами уже Волга. За ней — сожженная, исковерканная, истерзанная земля. Когда-то здесь был город. Говорят, очень красивый. Жаль, что не побывал в нем до войны. Когда прогоним фашистов, обязательно приеду сюда.

Вид разрушенного, окутанного дымом пожарищ города наполнял сердце лютой ненавистью к оккупантам. Мне было приятно знать, что мой штурмовик несет 400 килограммов бомб, которые через несколько минут полетят на голову врагов.

Для такой большой войны это немного, но это лишь мой первый удар, первая месть за родную Отчизну, за муки моего народа.

А сколько их еще впереди-таких ударов!..

Дымящиеся руины Сталинграда остались позади. Теперь перед моими глазами только хвост ведущего. Стараюсь не отставать. Чувствую, что цель уже близка.

Вдруг вся наша группа стремительно понеслась к земле. Вслед за ведущим вошел в пикирование и я. Помня совет, старательно копирую каждое его движение: он сбрасывает бомбы, сбрасываю и я, он пускает ракеты — то же делаю я, он открывает огонь из пушек и пулеметов — нажимаю на гашетки и я.

Все происходит так стремительно, что я не успеваю даже оглядеться, рассмотреть что-либо. Куда стреляю — не вижу! Все мое внимание сосредоточено на ведущем и, кроме него, я ничего не вижу. Выхожу из пике, набираю высоту, разворачиваюсь и вслед за ведущим снова устремляюсь вниз.

Сделав на цель несколько заходов, самолеты поворачивают на восток и берут курс на свой аэродром.

Возвращаемся без потерь.

Поставив машину на стоянку, я вытираю со лба капли пота и спрыгиваю на землю. Командир звена уже поджидает.

— Ну, Гареев, пойдем доложим командиру.

— О чем доложим? — удивился я.

Мой ведущий только улыбнулся. О моем состоянии он, видимо, догадывался по собственному опыту. Ведь и он когда-то летал в первый раз.

— Ничего, доложим. Я доложу, а ты просто постоишь рядом со мной. Без доклада нельзя.

Командир полка пожал нам руки, поздравил с благополучным возвращением. Командир звена доложил;

— На аэродроме Питомник обнаружено до семидесяти самолетов противника Ю-пятьдесят два. Дважды штурмовали и бомбили аэродром.

— Сколько уничтожили самолетов?

— Больше десяти.

— Ну, а ты, Гареев, видел что-нибудь?

— Ничего не видел, товарищ командир;

— Так уж и ничего?

— Нет, Волгу видел. Потом ничего не видел. Кроме ведущего.

— Куда же ты стрелял?

— Я делал все, как ведущий. Он бомбил — я бомбил, он стрелял — я стрелял. А куда — не видел. Командир полка весело засмеялся и сказал»

— Ах, Гареев, Гареев!.. Ну, молодец, что хоть правду говоришь. Летчикам врать не положено. Но не огорчайся. Сначала со всеми так бывает. Раз пять слетаешь, все будешь видеть. Поздравляю с боевым крещением!

Когда мы вышли из землянки командира полка, мой ведущий пошутил:

— Ты, Гареев, видно, в рубашке родился.

— Почему?

— А видел, как зенитки хлестали?

— Нет.

— Вот то-то и оно! Такой огонь фашисты открыли — ужас. Все небо в разрывах. А ты целехонек, хоть и шел по прямой, не маневрировал. Вот и говорю; в рубашке ты, друг, родился.

Оказывается, я не видел не только цели, но и клокотавшего вокруг зенитного огня! Ну и летчик!..

Ночью я никак не мог заснуть. Перед глазами мелькали обрывки дневного боя, а в ушах звучал добродушный смех моего ведущего: «Ты, Гареев, видно, в рубашке родился».

И, как это ни горько признать, летчик я пока что никудышный. А ведь думалось: что тут хитрого? Лети, пикируй, сбрасывай бомбы, бей из пушек!.. На учениях и в самом доле все это было несложно. В бою же все иначе.

Мне вдруг вспомнился Николай Тараканов, особенно его слова: «Ничего вы, братцы, пока не умеете, скажу я вам. Вот слетаете раз-другой в дело, сами поймете».

Понял я это только после первого боевого вылета и пришел к твердому убеждению: в дальнейшем так летать нельзя. Не всегда же будет везти. Нужно научиться видеть все: и своего ведущего, и то, что происходит вокруг, и то, что делается на земле. Сильно бы огорчился мой отец, узнав о моем первом боевом вылете. Столько снарядов расстрелял, столько бомб сбросил!.. А все ли они пошли в цель?

Вот и получается: что летать так больше нельзя,-один убыток…

Утром нас снова вызвали на КП. Задание было то же — бомбить аэродром в районе Питомника.

Вылетели шестеркой. От нашего полка летели опять мой командир звена и я. Интересно, как буду вести себя сегодня? Неужели так же, как вчера? Честно говоря, не хотелось бы. Внимательно осматриваюсь вокруг. В воздухе не только наша шестерка — десятки самолетов идут на задание или возвращаются на свои аэродромы. У авиации дел сейчас по горло. И бесконечно радует: нас много, небо принадлежит нам! Это тебе не сорок первый год!

Внизу опять проплывают дымные руины разрушенного, но не сдавшегося Сталинграда. Ориентируюсь по местности. Жду — скоро должен появиться вражеский аэродром.

На нас обрушился целый шквал зенитного огня. Сегодня-то я вижу его хорошо. Как проскочить его, как одолеть? Кажется, небо состоит из сплошных разрывов. Огненные букеты расцветают то справа, то слева, то спереди, то сзади. А чаще всего — сразу со всех сторон.

Слежу за ведущим. Он продолжает бесстрашно идти вперед, маневрирует. Вдруг его самолет попадает в самую гущу разрывов и неожиданно вспыхивает ярким пламенем. Пока я думаю, что бы это значило, штурмовик командира горящей звездой несется к земле и вскоре поднимает над ней огромный черно-красный фонтан взрыва.

Только теперь я убеждаюсь, что моего ведущего сбили.

К моему удивлению, я не растерялся, хотя ничего подобного не ожидал. Собрал себя в один кулак, только еще больше лютая ненависть закипела к врагу.

Я пристроился к общей группе и начал пикировать.

На этот раз я хорошо видел аэродром, а на нем — ряды огромных холодно поблескивавших на солнце вражеских самолетов.

Теперь я стрелял и сбрасывал бомбы наверняка. По крайней мере, мне так казалось. И каждый раз видел, как на земле возникали все новые очаги пожаров.

Почти все, что происходило на аэродроме, я видел хорошо, но не замечал того, что любой летчик должен иметь в виду обязательно, — вражеских истребителей. Как позже выяснилось, они уже готовы были наброситься на нас, но тут появились наши истребители. Под их защитой мы, разбомбив цель, повернули на свои аэродромы.

Несмотря на успешное выполнение боевого задания, я возвратился в подавленном состоянии. А там, на родном аэродроме, у землянки командира полка, уже «оплакивали» меня. Об этом я узнал немного позже.

— Летят? — спросил командир полка начальника штаба.

— Летит, товарищ командир.

— Один, что ли?

— Один…

— Эх, Гареев, Гареев. Наверно, сбит! На втором вылете мальчишка погиб!

Все были уверены, что погиб не командир звена, а я, молодой неопытный летчик.

Когда я зарулил на свою стоянку и вылез из кабины, все были удивлены.

— Гареев?!

— Жив!

— А где твой командир?

Я рассказал, как погиб младший лейтенант. Все сняли шапки. Постояли молча.

— Он был настоящий штурмовик, — со вздохом сказал командир полка и, помолчав, обратился ко мне:

— А сегодня, Гареев, что-нибудь видели?

— Видел.

— Что?

— Аэродром. Самолеты.

— Бомбили? Штурмовали?

— Да.

— Сколько уничтожили?

— Точно не знаю. Образовались очаги пожара.

— Хорошо. Идите отдыхайте, готовьтесь к следующему вылету.

Потом я летал еще и еще. Бомбил, штурмовал и тщательно анализировал каждый свой вылет. И чем больше я думал, тем больше находил в своих действиях оплошностей и ошибок, от которых нужно было избавиться.