Штурмовики идут на цель - Гареев Муса Гайсинович. Страница 38

К вылету подготовили новенький самолет командира полка. И вот мы в воздухе. Пролетели над аэродромом истребителей, но там — никаких признаков обещанного сопровождения. Делаем круг, другой — никого.

— Что будем делать, товарищ майор? — спрашиваю «стрелка».

— Домой бы не хотелось…

— Я тоже так думаю… Решили выполнять задание без истребителей. Летим одни. Вот под нами Кенигсберг, Пиллау — знакомые места. Начинается коса. Здесь нашли временное убежище остатки фашистских войск, разгромленных в Восточной Пруссии. Несмотря на свою обреченность, они не сдаются. Придется поговорить с ними на другом языке. А разведка боем — вступление к такому разговору…

Вдруг снизу по нашему самолету начали бить зенитки. Их много. Но мне пока не до них. Главное — засечь расположение вражеских войск, его технику, огневые средства. А с зенитками рассчитаемся потом.

Длинная узкая коса тянется через весь залив. Вся она запружена войсками. Чего ждут? На что надеются?

Зенитный огонь становится плотнее. Вот один из снарядов разрывается рядом. Второй — еще ближе, уже под самой плоскостью. Кошу глаза в стороны — в правой плоскости дыры, в левой — дыры. В это время еще один снаряд разрывается у хвоста. Самолет поврежден: осколки задели рули глубины и стабилизатор. Но я продолжаю полет.

С трудом маневрирую среди разрывов. Облетев косу поворачиваю обратно. Хочется еще раз посмотреть на расположение вражеских войск, заодно «рассчитаться» за пробоины.

Плавно отдаю ручку от себя, пикирую на фашистские танки, автомашины, бензоцистерны, зенитные батареи, на головы гитлеровских головорезов летят наши реактивные снаряды и бомбы. Сделав «горку», снова иду вниз, обстреливая противника пушечным и пулеметным огнем.

«Проутюжив» косу и расстреляв боеприпасы, беру курс домой. Самолет идет трудно, только опыт и самообладание помогают удерживать его в воздухе.

Спрашиваю Шевчука по внутренней связи:

— Ну как, Иван, жив?

— Жив как будто. А ты?

— Ничего.

— Дотянем?

— Постараюсь.

Осторожно веду самолет на посадку. Садимся. У стоянки дожидаются командир полка, начальник штаба, заместитель командира по политчасти и старшие офицеры. За выполнение задания нас похвалили, а за самовольный вылет и мне, и моему «воздушному стрелку» досталось крепко.

— Вас могли сбить!-строго сказал Бочко.

Осмотрев самолет, он покачал головой и недовольно сказал;

— Совершенно новая машина, а придется списать. Как же вы долетели?

— На «честном слове», товарищ подполковник, — признался я.

…Вылет состоялся 5 мая 1945 года. Это был мой 250-й боевой вылет за годы Великой Отечественной войны. То, что ему суждено было стать последним, в тот день я еще не знал.

Утром 6 мая меня вызвал в штаб Бочко. Ну, думаю, видимо, по поводу «косы». Но командир полка даже не вспомнил о вчерашнем вылете. Приветливо усадил за стол, поинтересовался настроением. А потом, словно о чем-то десятистепенном, сказал;

— Да, чуть не забыл. Звонили из штаба дивизии: тебе предоставлен отпуск. Можешь съездить домой.

— Домой? В такое время? Война еще не кончилась, товарищ подполковник!

— Когда-нибудь кончится. Ты ведь почти четыре года дома не был.

— Ни разу. И все-таки сейчас…

— Ничего, ничего, дружок, слетай. Отпуска у нас короткие. Вернешься. А главное-вопрос этот решен не мной. Ты это знаешь. Самолет в Москву будет седьмого, не прозевай…

И вот мы вместе с Александром Кирьяновым в Москве. Мы с ним земляки, оба с Урала: я из Башкирии, он — из Челябинской области. Одним словом, соседи!

Столица встречает нас радостно. Москвичи спрашивают, когда кончится война. Отвечаем односложно: «Скоро».

На ночь останавливаемся у родителей моего фронтового друга Виктора Протчева. Они знают обо мне из писем сына. Жаль, что Виктора нет с нами. Вот была бы старикам радость! Но скоро и он будет дома. Теперь уже совсем скоро…

Все наши разговоры только об этом. На дворе глубокая ночь, а мы сидим за столом. Хозяева угощают нас как дорогих гостей, расспрашивают о фронте, о Европе, о родных. Мы отвечаем подробно, обстоятельно и, в свою очередь, расспрашиваем о Москве, особенно о тех днях, когда враг стоял у ее стен, о положении тыла, о настроении людей.

Когда за окнами начало рассветать, мы легли спать. Только задремали, нас разбудили:

— Слышите, сынки! Война кончилась!.. Только что Левитан читал сообщение…

Натягиваем одеяла до самых макушек. Засыпаем, но нас опять будят;

— Проснитесь же вы, сынки! Левитан говорит! Слышите, слышите; ка-пи-ту-ли-ро-ва-ла!..

От радости обнимаемся и выходим из дома. Улицы полны народу. Москва гудит. У всех счастливые, сияющие лица;

— Победа! Победа!

Где-то поют, где-то смеются, у многих на глазах слезы радости.

— Наконец-то свершилось!..

Бурный человеческий поток подхватывает нас и несет к центру города. Десятки, сотни таких потоков движутся сейчас по Москве. Никто их не направляет, но все они едины в своем устремлении;

— На Красную площадь!.. На Красную… Радости и ликованию нет конца. Победа! Сколько мечтали мы о ней, сколько крови пролили! И вот она пришла.

Дожили, увидели!

— Товарищи, вот они летчики-фронтовики!.. К нам тянутся сотни рук. Нас целуют, обнимают, подбрасывают вверх.

— Победа!.. Победа!..

…Через несколько дней попутным самолетом мы вылетели в Уфу.

Часть третья

В окне моем — небо

Глава первая

Со мной что-то случилось

Я открыл глаза и долго ничего не мог понять. Решительно ничего! И это не мудрено. Ведь за какое-то мгновение все вокруг меня так странно изменилось. Я снова закрыл глаза и затих, думая, что это дурной сон. Тот самый, который однажды мне уже снился!..

К сожалению, это был не сон. Значит, что-то произошло, если я здесь! Случилось что-то непоправимое! Где штурвал? Где приборы, кабина, второй пилот?.. Белые стены, высокий белый потолок, белые занавески на окнах… Что же произошло со мной?..

Решительно приподнимаюсь и пытаюсь встать. Несколько крепких рук бережно прижимают меня к подушке, я слышу чей-то строгий шепот:

— Не двигайтесь, пожалуйста, не двигайтесь! Вам это вредно. Вы понимаете?

Люди в белом… Я знаю, что они бывают рядом с нашим братом только в исключительных случаях. Что же все-таки произошло?

— Послушайте, где я нахожусь и что со мной? Чья-то прохладная, остро пахнущая медикаментами рука ложится мне на лицо;

— Мы вас очень просим… Не двигаться, не разговаривать. В вашем положении это совершенно недопустимо… — Но должен же я знать, где нахожусь!

— Вы, голубчик, во Львове.

— Львов! Значит, не долетели? Значит… Прохладная рука врача ложится на мои губы;

— Я запрещаю вам разговаривать. Вам нельзя волноваться. Взрослый человек, а не понимаете…

А мне теперь уже и самому не хочется разговаривать. Я, кажется, все понял: разбился! Этот ночной рейс стал последним в моей жизни… Но я не погиб вместе с другими? Как оказался здесь?..

Сутки назад на моей квартире на исходе ночи вдруг зазвонил телефон. Меня вызывали на аэродром.

— Срочное задание… Машина за вами уже вышла… Не задерживайтесь…

К подобным неожиданным звонкам я уже привык. И хоть война давно кончилась, жизнь моя по-прежнему была полна тревог и постоянного напряжения. На первый взгляд это будто бы ненормально, но если вдуматься, то ничего особенного в этом нет. Время еще беспокойное. Часть то и дело поднимают по тревоге. А я уже заместитель командира дивизии, спать много не положено…

На аэродроме меня ждал самолет. Задание несложное — проверить экипаж и дать свое заключение о подготовленности его к выполнению самостоятельных заданий. Командир корабля молодой, но уже немало полетавший летчик. Он уверенно поднял самолет в воздух и лег на курс. Я на месте второго пилота наблюдаю за его действиями.

— Считай, что меня тут нет, — говорю ему. — А я газеты посмотрю.