Золото скифов - Емец Дмитрий. Страница 6

Папа начал уже проваливаться в сон, когда что-то тяжело и одиночно ударило по подоконнику. Затем кто-то постучал в стекло невидимым пальцем: раз-два-три. Это было сигналом, потому что уже через мгновение все вдруг забарабанило, загудело. Хлынул дождь, такой сильный, словно кто-то приподнял море и, устав держать, отпустил его.

Временами звуки дождя затихали и грохотал гром. Удары молний и гром почти совпадали. Огромный электрический кнут стегал город. Вот он ударил в крышу подстанции, вот в парк у моря, вот тремя близкими ударами прошелся по набережной. Затем край электрического кнута высоко вскинулся, грозно выгнулся, томительно застыл – и совсем близко что-то оглушительно треснуло. Окна осветились потусторонним светом. Подпрыгнула на столе посуда. Сам собой открылся холодильник. Заплакала, проснувшись, и сразу же заснула Рита. Папа понял, что молния ударила в здание музея.

Постепенно молнии стали затихать, и остался один дождь. Он лил, лил, лил, лил, не ведая ни остановки, ни передышки. Папа заснул, и звуки дождя вплетались в его сон. Папе снилось, будто город затопило и дом плывет. И покачивается, и выплывает из города, и плывет куда-то дальше, и они отталкиваются длинным шестом, чтобы их не унесло в море. Потом и дом куда-то исчез и остался лишь плот. И на этом плоту кроме детей были еще и собаки. Вилли и Ричард оглушительно лаяли, боясь спрыгнуть в воду. В этот момент по крыше словно дятел клювом застучал, и папа сквозь сон подумал, что странный какой-то гром.

– Мне стра-а-а-а-ашно! – сказал кто-то на ухо папе.

Папа привстал. В его руку вцепился испуганный Костя. Вилли и Ричард носились по кухне и лаяли, вскидывая морды к потолку. За окном только начинало рассветать. Дождь больше не лил, и дом не плыл и не раскачивался. «Сел на мель», – подумал папа.

– Я слышал! По крыше кто-то ходил! – пискнул Костя.

– Это гром, – сказал папа и, упав головой на подушку, мгновенно уснул.

На этот раз ему ничего уже не снилось. Спал он долго и проснулся от пения птиц. Пение было назойливым и повторяющимся:

– Пилик-пик-пик! Пилик-пик-пик! Пик-пик-пилик!

Казалось, птички сидят на голове и долбят маленькими клювиками по барабанной перепонке. Некоторое время папа Гаврилов сквозь сон умилялся, что вот птички проснулись после дождя и радуются выползшим на асфальт червячкам. Но тут птички начали кричать человеческими голосами, стучать по закрытой калитке, и папа сообразил, что птички на самом деле были электрическим звонком в дверь.

Папа закутался в одеяло и, шлепая босыми ногами, отправился открывать. Звонок продолжал надрываться. Звуки растягивались. Птичка хрипела простуженным басом. Должно быть, у нее садилась батарейка. Еще не дотянувшись до замка, папа услышал, как хлопают калитки и открываются двери соседних закутков. Видно, звонили и в них тоже.

К ногам папы испуганно жались Рита, Костя и Алёна, тоже разбуженные простуженной птичкой. Саша, как всегда, спал вмертвую. Поднять его не смог бы и пушечный выстрел. Разве что произнесенное шепотом «Где Сашины богомолы? Тшш! Давайте покормим их без Саши!» заставило бы его мгновенно вскочить.

Папа вышел на крыльцо. Из-за одной его ноги выглядывала Рита, из-за другой – Костя. Алёна пряталась за его спиной, вооруженная кроликом Чудиком. Кролик выглядел безобидным, зато здорово лягался. Удар его задних лап был таким мощным, что однажды, когда кролик случайно попал Пете в солнечное сплетение, Петя от боли присел на корточки.

У бывших докторских ворот, преградив выезд с общего двора, мигала проблесковым маячком полицейская машина. По ту сторону калитки стояли двое мужчин. Один, в белой рубашке, был лет тридцати, высокий как каланча, розовый, радостный и, видимо, добрый. Папе он напомнил богатыря Добрыню Никитича. Такие же светлые брови, такой же прямой взгляд, только бороды нет.

Его спутник был небольшого роста, зато стремительный и подвижный. На фотографиях он, должно быть, выходил всегда смазанным. Он то приседал и заглядывал под калитку, то трогал листья винограда, то начинал ногтем ковырять царапины, оставленные ключом вокруг замочной скважины. Усы, украшавшие физиономию стремительного человека, походили на брови, а брови походили на усы. Из-за этих переставленных усов и бровей его лицо совершенно запутывало, и хотелось встать на голову и поглядеть, как оно будет выглядеть в перевернутом виде.

Между двумя мужчинами стоял Петя и уныло мигал себе фонариком в правый глаз.

– Что ты делал в автобусе? Прятался? От кого? – строго спрашивал у Пети бритый Добрыня Никитич.

– Пятьдесят первая статья Конституции Эр-Эф! Человек имеет право отказаться от дачи показаний против самого себя и против членов своей семьи! – гордо отвечал Петя.

Увидев папу Гаврилова, Добрыня переключил внимание на него.

– Мы из полиции, – сообщил он.

– Ух ты! Настоящие полиционеры! – радостно пропищал Костя. Он вечно путал слова «милиционер» и «полицейский».

Добрыня нахмурился, прикидывая, не обидеться ли ему на «полиционера». Но обижаться на Костю было глупо, и он ограничился тем, что подтолкнул Петю немного вперед.

– Вам известен этот молодой человек? Он утверждает, что живет тут!

Папа Гаврилов изучающе посмотрел на Петю.

– Пап, не давай показаний, кто я! – потребовал Петя.

– Это мой сын Петя, – сразу прокололся папа. – А что он натворил?

– Скрывался под пледом вон в том микроавтобусе!

– Это наш микроавтобус. А что под пледом – так он всегда с головой накрывается, когда спит. Разве законом это запрещено? – спокойно уточнил папа.

Полицейские недоверчиво переглянулись:

– Спит? И часто он там спит?

– Нередко! Он вообще спит в разных местах. Иногда в гамаке. Иногда в машине, – сказал папа.

– Однажды на дереве привязался и спал! – пискнул из-за папиной ноги Костя.

Косте полицейские поверили больше, чем папе. Великан перестал держать Петю за локоть. Петя мигнул фонариком в последний раз и прошел в дом. Полицейские втиснулись на участок следом за ним и, мешая друг другу, остановились у крыльца.

– Следователь капитан юстиции Владимир Матушкин! – представился Добрыня Никитич, показывая удостоверение.

– Оперуполномоченный отдела уголовного розыска лейтенант Максим Ушицын! – сообщил его спутник, заглядывая внутрь сваренных из труб перил, куда дети вечно засовывали жвачку и фантики.

– Ой! – в восторге воскликнула Алёна, выскакивая на крыльцо с кроликом. – Везет вам с фамилией! Целых два правила!

Лейтенант Ушицын нахмурил брови, не ведая, что нахмурил усы:

– Какие еще два правила?

– Ну как же! «Жи/ши» пиши с буквой «и»! Раз! И «Цы»! «Цыган на цыпочках подошел к цыпленку и сказал ему цыц!» Ой, а вас тут нет! Значит, вас надо писать через «и»!

Ушицын не стал писаться через «и». Он так и дрожал от желания чего-нибудь раскрыть. Посмотрел направо, посмотрел налево, потом вверх, потом вниз.

– Так-так! – проницательно сказал он и, наклонившись, поднял с асфальта какой-то вытянутый предмет. Это был глиняный осколок – толстый, с желобком, чуть позеленевший с одного края.

– Что это? – спросил Ушицын разоблачающим голосом.

– Кусок старой черепицы! – посмотрев, сказал папа Гаврилов.

– А как он сюда попал?

– Свалился, наверное, откуда-нибудь, – легкомысленно ответил папа.

– Откуда свалился?

– Видимо, с крыши.

– А участок ваш? Вы же здесь живете?