Миссия выполнима - Гарфилд Брайан. Страница 42

– Не знаю. – Лайм не любил, когда всю историю человечества объясняли тайными заговорами.

– Ладно, разберемся. Настанет день, когда все эти проблемы будут решаться с помощью морской пехоты. Мы будем отправляться в любую точку мира со своими пушками и забирать с собой каждого паршивого американца, не говоря уже о президенте.

– Интересно, куда ты намерен отправить пехотинцев, Фред? И в кого они будут стрелять?

– О-о!

Телефон снова зазвонил, Кайзер рванулся к аппарату, схватил трубку, начал что-то говорить и слушать. Лайм вернулся к своим бумагам. В политике Кайзер был ребенком, но Лайма это не беспокоило: люди его сорта обитали в замкнутом мире технических устройств, им нужна была не реальность вообще, а голые факты.

Кайзер повесил трубку:

– Почему это был Фэрли?

Лайм взглянул на него.

– Я понимаю, что он был доступен и все такое. Но этот сукин сын – чертов либерал. А дело все в том, что им был нужен настоящий американец. Тот, кого они ненавидят.

– Сомневаюсь. В козлы отпущения обычно выбирают самых безобидных.

– Почему?

– Не знаю. Ацтеки использовали для жертвоприношений девственниц.

– Знаешь, иногда тебе совершенно отказывает здравый смысл.

– Верно, – сказал Лайм. – Товар поступает по мере необходимости.

– Что?

– Ничего.

– Нет, тебе точно надо провериться.

Лайм закрыл глаза и кивнул. Когда он опять их открыл, они смотрели на часы; и в этот момент, словно повинуясь его телепатическому сигналу, в комнате появился Саттертуэйт.

Он влетел в зал в длинном развевающемся пальто, как маленький вихрь, еще более хаотичный и разбросанный, чем обычно; резко остановился, обвел комнату близорукими глазами и громко сказал, стаскивая с себя пальто:

– У какого-нибудь есть важная информация? Нет? Но она должна быть очень важной, или оставьте ее на потом. Так есть или нет?

Тишина, как в школьном классе, где робеющие ученики не решаются поднять руку, чтобы дать правильный ответ. Саттертуэйт бросил в зал испытующий взгляд и быстро пробежал глазами по лицам. Увидев Лайма, он поднял руку, вытянул указательный палец и повелительным жестом поманил его к себе:

– Идемте.

Не дожидаясь ответа, он вылетел обратно в дверь. Лайм поднялся на ноги, коленом оттолкнув кресло, и почувствовал взгляды, направленные на него со всех сторон. Кайзер пробормотал:

– Держись начеку с этим сукиным сыном.

Лайм нашел Саттертуэйта в коридоре, где тот открывал один из кабинетов с надписью «Вход воспрещен». Они вошли в комнату. Это был небольшой конференц-зал, без окон, с голыми стенами и жужжавшими на потолке вентиляторами. Восемь тяжелых кресел, полированный стол из орехового дерева, в углу маленький столик для стенографистки. Лайм закрыл за собой дверь, поискал глазами пепельницу и направился к ней.

Саттертуэйт сказал:

– Полагаю, у вас есть гипотеза. – Ледяная вежливость.

– Гипотез хоть пруд пруди.

– Расскажите мне.

– У нас нет времени обсуждать каждую захудалую мысль, которая может прийти мне в голову.

– Дэвид, если я прошу вас высказать мне свои соображения, значит, у меня есть для этого причины.

Лайм бросил на него хмурый взгляд:

– Интересно, каким образом вы пришли к заключению, что я имею сообщить вам нечто ценное?

– Это не заключение, это предположение. И высказанное не мной, а Акертом. Он видел, как вы уставились на карту с таким видом, как будто читали на ней тайное сообщение, написанное симпатическими чернилами. Давайте выкладывайте, Дэвид, у меня действительно нет времени вытягивать из вас слово за словом.

– Если бы у меня действительно были ценные идеи, неужели вы думаете, что я стал бы их скрывать? Кто я, по-вашему, такой?

– Думаю, вы не хотите, чтобы я отвечал на этот вопрос. Ни к чему бросаться лишними словами.

– Ладно, я признаю, что у меня была идея, и я поиграл с ней какое-то время, пока не понял, что это пустой номер. Беда в том, что в ней чересчур много всяких «если». Это даже не теория, это облачный замок. Действуя в этом направлении, мы зря потратим время, которое нам нужно для реальных дел.

Саттертуэйт откинулся на спинку кресла, недвусмысленно демонстрируя недовольство и решимость продолжать беседу:

– Мне кажется, я догадываюсь, о каком направлении вы говорите. Значит, вы не хотите ввязываться в это дело? Послушайте, Дэвид, речь идет об одном из самых гнусных преступлений века. Они взяли не просто заложника – они взяли человека, который представляет огромную ценность для всего мира.

Лайм что-то невнятно пробурчал.

– Дэвид, мы говорим об экстремальной ситуации. Очень серьезной.

Лайм смотрел на свои ботинки, как будто стоял на подоконнике, разглядывая сквозь дым растянутое пожарными спасательное полотно.

– Знаю, – ответил он. – Но я терпеть не могу любителей, которые пытаются указывать профессионалам, как им нужно делать их работу.

– Ладно, кончайте это. Или вы думаете, что я сам напросился на это место? У меня и без того полно важных дел, Дэвид, и я здесь не для того, чтобы стяжать лавры. Просто я могу делать эту работу лучше, чем другие.

– Скромность всегда казалась мне переоцененной добродетелью, – пробормотал Лайм.

Саттертуэйт смерил его холодным взглядом:

– Вы появились на свет с нюхом прирожденной ищейки, который другие люди не могут развить в себе за годы тренировок. Когда речь идет об операциях в западном Средиземноморье, вы единственный живой эксперт, о котором стоит говорить. – Саттертуэйт на мгновение умолк, чтобы затем завершить удар: – А когда речь идет о Западной пустыне, обращаться к кому-нибудь другому просто не имеет смысла.

– Я не был там со времен Бен Беллы. [9]

– Но я попал в точку, верно?

– Допустим. И что дальше?

– Вы думаете, что Стурка замешан и в этом, так? Но почему? Интуиция?

– Просто я не верю в совпадения, – сказал Лайм. – Два хорошо организованных преступления, одинакового масштаба, с одинаковыми целями… Но фактов никаких. Одни только догадки. Они ничего не стоят.

Саттертуэйт ткнул пальцем в свободное кресло:

– Садитесь и давайте поговорим. Вы готовы приступить к работе?

– Это не мое поле деятельности.

– Чье место вы хотите? Хойта? Он все равно скоро слетит.

– Вы не можете увольнять государственных служащих.

– Но я могу переместить их туда, где от них будет минимум вреда. Или вы метите на кресло Акерта? Скажите, что вам нужно? Назовите вашу цену.

– Какая может быть цена за бессмысленную работу?

Он не сдвинулся с места. Сигарета торчала у него в углу рта и щипала дымом правый глаз.

– Хватит тянуть время. Вы ведь знаете, что я держу вас за жабры.

– У меня нет никаких фактов. Вы можете это понять? Никаких фактов! – Он сделал шаг вперед, теперь по-настоящему рассерженный. – Мне ничего не нужно, и я не нуждаюсь в одобрении, вашем или чьем-нибудь еще. Я не дурак и знаю, что если бы я был лучше всех, то получил бы работу и без вашей протекции. Так что перестаньте унижать меня и себя этими дурацкими торгами.

Саттертуэйт передвинул очки на лоб:

– Вы не супермен, Дэвид, вы просто лучший из тех немногих шансов, что у нас есть. Вы провели в этой части света десять лет. Вы работали в Управлении национальной безопасности еще до того, как оно превратилось в кучу бюрократического дерьма, облажавшегося с делом Пуэбло. А в наши дни воображение кое-чего стоит. Вы думаете, я не знаю ваших секретов? Я знаю о вас все: ваши способности, ваш послужной список, кто ваши друзья, чем вы занимаетесь на досуге, сколько вы пьете и когда. Вы были тем человеком, который наладил контакт между Бен Беллой и де Голлем. Черт, если бы они только догадались послать вас в Индокитай!

Лайм покачал головой:

– Все равно ничего не выйдет.

Нельзя было сказать, чтобы он совсем не хотел этой работы. Когда-то ему нравилось то, что он делал, но сейчас он мечтал только об одном – поскорей из всего этого вырваться. «Старая кляча», – подумал он с усмешкой, но не стал продолжать этой мысли, пока она не завела его слишком далеко.