Миссия выполнима - Гарфилд Брайан. Страница 9

Лайм слегка улыбнулся и сказал:

– Такие вещи почти всегда кончаются ничем. Но все-таки я должен вас предупредить: мы опасаемся, что одна из радикальных групп планирует взорвать бомбу в Капитолии.

– Когда?

Глаза Лайма сузились в знак невольного уважения. Этридж обошелся без обычной в таких случаях естественной реакции: «Что? Заложить бомбу в Капитолий? Какая чепуха! Да это просто невозможно! Откуда вы это взяли? Как такое может быть?» Нет, просто: «Когда?»

Лайм ответил:

– У нас нет точной информации. Но если они вообще это сделают, то в тот момент, когда обе палаты конгресса соберутся вместе.

– Другими словами – прямо сейчас?

– Скорее всего, да, – согласился Лайм.

– Вы хотите эвакуировать здание? – И, увидев, что Лайм колеблется, Этридж добавил: – Разумеется, я не могу вам ничего советовать – мне не известно, насколько серьезна угроза.

– В том-то и дело, – вздохнул Лайм. – Мы не уверены, существует ли вообще какая-то угроза.

– Ваши люди ведут наблюдение внутри здания?

– Конечно.

– Полагаю, вы не подозреваете кого-либо из членов конгресса?

– Нет. Речь идет о небольшой группе радикалов.

– Значит, они не смогут попасть в залы заседаний. Они могут проникнуть только в помещения для посетителей, верно?

– Да.

– И ваши люди ведут там наблюдение? Следят за тем, чтобы никто не проносил и не оставлял подозрительных вещей?

– Насколько это возможно.

– В таком случае я думаю, что нам лучше не отступать от графика, – сказал Этридж. Он посмотрел на часы: одиннадцать пятьдесят семь. – Не хочу показаться самонадеянным, но нас уже взрывали раньше. Серьезных разрушений и вреда при этом не было. Конституция требует, чтобы заседание конгресса состоялось сегодня в полдень, и, если у вас нет для этого очень веских оснований, я считаю, что мы не должны эвакуировать людей из Капитолия.

Агент Пикетт, всегда добросовестный и безупречный, промолвил, по-алабамски растягивая слова:

– Именно это и говорил мне мистер Лайм, однако я думаю, сэр, что ради вашей безопасности вам не следует входить внутрь здания, пока мы все там не проверим.

– Это может занять целый час, – возразил Этридж. – А процедура открытия начнется через две минуты.

– Да, сэр, – сказал Пикетт. – Но я все-таки считаю, что будет лучше, если вы подождете, сэр.

Лайм сказал:

– Я вынужден вас оставить. Вы сами должны принять решение. – Развернувшись, он торопливо вошел в здание.

Этридж огляделся по сторонам. Фицрой Грант, с кем-то разговаривая, уже исчезал внутри. Этридж прикоснулся к рукаву Теда Пикетта:

– Идемте, я не собираюсь опаздывать.

Они двинулись к большим дверям.

12.05, восточное стандартное время.

Корпус вашингтонской прессы насчитывал более двух тысяч аккредитованных корреспондентов из Соединенных Штатов и тридцати зарубежных стран. Вооружившись журналистскими удостоверениями, добытыми Страттеном из неизвестного источника, о котором он предпочел умолчать, Боб Уолберг, его сестра и трое других полчаса назад вошли в Капитолий, в два его зала, предназначенных для прессы. Как и предсказывал Страттен, все прошло гладко. Накануне Уолберг и другие сбрили бороды, подстриглись и надели приличную одежду, подходившую для корреспондентов; Страттен наполнил их бумажники всевозможными удостоверениями личности.

Напоследок Страттен кратко их проинструктировал. В Капитолии уже дважды взрывали бомбы. В 1915 году немецкий преподаватель из Корнеллского университета, протестуя против продажи американского оружия союзникам, заложил взрывное устройство в приемной комнате в сенате; она не причинила большого вреда. В 1970-м радикалы взорвали бомбу в сенатской части Капитолия – эта была мощная машина, установленная в мужском туалете на первом этаже. Всего одна бомба, но она разрушила семь комнат: обвалились стены, выбило окна, двери сорвало с петель. Пластиковая взрывчатка, которую нес Боб Уолберг, была гораздо мощнее, и еще четыре таких же были у его товарищей. К тому же теперь для них имелась достойная цель: взрыв в 70-м году произошел утром, когда в здании почти никого не было. Сегодня весь конгресс был в сборе, и Страттен позаботился об обоих крыльях здания: три в палате представителей, две в сенате. Горячий денек будет для власть имущих.

«Не дергайся», – сказал себе Боб Уолберг. Репортеры кружили вокруг него, садились и вставали с мест, без конца сновали между проходами в галерее для прессы. Среди толпы легко было заметить агентов Секретной службы, одетых в деловые костюмы и внимательно разглядывавших посетителей. Он с невозмутимым видом поставил кейс на колени и откинул крышку. Он знал, что охрана следит за его движениями, но его чемоданчик уже проверили, прежде чем впустить в комнату, никакой бомбы не обнаружили и не станут повторять обыск. Никто не найдет ее, а потом будет слишком поздно.

У задней стены помещения стояли несколько человек в форме, но Страттен предупредил, что о них можно не беспокоиться. Это была капитолийская полиция, куда брали по протекции всяких зеленых новичков – студентов, работников с неполной занятостью.

Он вытащил блокнот и карандаш и захлопнул кейс. Взглянул на часы: десять минут первого. Церемония открытия запаздывала, но так происходило каждый раз. Поставив кейс под сиденье и зажав его между ног, он одновременно надавил на кнопку под металлической ручкой, которая запускала часовой механизм. Его всегда можно было остановить – в этом было преимущество использования секундомеров. Но машина начала тикать, и Боб Уолберг знал, что у него осталось всего тридцать минут, поэтому ноздри у него сразу расширились, а спина покрылась потом.

Журналисты расселись по местам. В другом конце галереи он увидел Сандру, со стороны выглядевшую очень профессионально с блокнотом в руках и готовым к записям карандашом.

В нижней части зала появились конгрессмены и стали рассаживаться на расставленных полукругом креслах. Спикер палаты представителей, Милтон Люк, появился из двери, расположенной за трибуной докладчика. Привратник сопровождал сановных лиц и показывал им их места. Кресло Боба Уолберга было в третьем ряду над трибуной и немного левее; он прикинул расстояние и пришел к выводу, что его бомба заденет большую часть мест в левом крыле палаты представителей.

Кто-то постучал по микрофону, проверяя звук; по залу разлетелось эхо. Капеллан нижней палаты взошел на трибуну, и Боб Уолберг услышал его старческий голос, разнесшийся через громкоговорители: «Да благословит Господь…» Боб Уолберг автоматически вспомнил Тридцать третий псалом, и на мгновение перед ним предстала субботняя школа при храме в Кулвер-Сити, старый раввин, говоривший мудрые и благочестивые слова о подобии Бога и человека. Он вспомнил свое бармицвэ [2] и велосипед, который подарил ему отец. Глуповатых обывателей, притворявшихся либералами, резкий запах в гастрономической лавке, Национальную ассоциацию содействия прогрессу цветного населения, всеобщее лицемерие.

– Всемогущий Господь, – говорил священник, – перед открытием девяносто пятого конгресса мы благодарим Тебя за Твое милосердие и попечение о нас…

В лето его бармицвэ произошли волнения в Уотсе, и Боб Уолберг помнил, как отец зарядил свое ружье, говоря: «Пусть эти ублюдки только попробуют сунуться на нашу улицу». У отца, несмотря на то, что он называл себя социалистом, был первый в округе цветной телевизор, и он нанимал рабов, мексиканцев и черных, чтобы они стригли его лужайки, убирали в магазине и содержали в порядке дом, пока чета Уолбергов проводила уик-энд в Лас-Вегасе. Боба и Сандру отправляли в летние лагеря и привилегированные школы для детей из зажиточных семей.

– Да пребудет милость Твоя и мудрость Твоя на участниках этого конгресса, дабы преисполнились те, кто взошел на этот священный Холм ради блага нации, благой волей и благородством духа. Именем Господа нашего Спасителя. Аминь.