Дети Лепрозория (СИ) - Вайа Ариса. Страница 67

— Там далеко есть целый мир, — кивнул Ной. — Другой мир, как наш, только гораздо больше.

— Думаешь? — она недоверчиво посмотрела на него снизу вверх.

— Знаю.

— Было бы здорово его посмотреть, — кивнула она.

— И показать другим. Все должны увидеть, как прекрасен мир снаружи.

— А он прекрасен? — наклонив голову, она смотрела на Нойко, щупальцами поглаживая по рукам.

— Я уверен, что да.

— Многие бы захотели уплыть с тобой, — кивнула Лу, смотря в небо из лодки. — Я бы точно уплыла, но только если с тобой. Правда я, хоть и выносливая, никогда не могла очень далеко уплыть сама. Лодка?

— Только побольше, раз уж я поплыву не один.

— А ты поплывешь? Ты правда этого хочешь? — она приподнялась на щупальцах и заглянула ему в глаза.

— Хочу? Нет. Я намерен это сделать. Я решил — и я поплыву, — он отпустил весла, когда лодочка выплыла в океан.

Остров остался позади, и все поле зрения занимала только вода и проплывающие над головой облака.

— Как же хорошо, что ты вернулся домой, Ной, — расплылась в улыбке Лу.

— У меня никогда не было дома. Я не чувствовал себя дома в замке — это был дом императрицы, но не мой собственный. Да и твой дом не является домом мне, это как временное пристанище, мне в нем неуютно, — повел он крылом. — Мой дом — там, Лу, — указал он рукой в безграничный океан, бесконечное небо. — И я его найду.

#27. Выпит сомнений сок

Соленый ветер трепал волосы, неласково касался лица, резал веки и губы. Толкал в крылья, подальше от обрыва. И даже умудрялся покачивать подвязанную к поясу императорскую диадему.

На самой вершине горы, на плато, удерживающим кошачий храм, было так холодно, что Люцифера по достоинству оценила высокий факел, воткнутый на самом краю скалы. Лиловое пламя, оставленное Химари, грело замерзшие пальцы и не тухло от сильных порывов ветра.

— Ваше! Императорское! Величество! — донесся заглушаемый ветром крик.

Люция обернулась.

У самых ворот кошачьего храма стоял пегас. Утыкался мордой в плечо Алисы, прятал ее одним крылом, едва заметно дрожал и переступал с копыта на копыто. А между ним и императрицей стояла осьминожиха и куталась в черную с жемчугом шаль.

Императрица кивнула, вытащила факел и, продолжая держать его перед собой, направилась к ней. Ветер бил в спину, крылья невольно расползались, но она подбирала их снова и снова, прижимая покрепче к спине, плечам, друг другу.

Когда она поравнялась с осьминожихой, та поклонилась в пояс, и черные щупальца раскрылись пышной юбкой.

— Доброго дня, Морана, — отозвалась Люция и двинулась к воротам, поманив гостью за собой.

— Доброго дня, Ваше Императорское Величество, — сипло произнесла осьминожиха и, накинув шаль на голову, поспешила следом. Голос, видимо, охрип оттого, что кричать до этого ей пришлось долго. А подойти к обрыву мешал извечный страх почти всех морских перед высотой.

За воротами ветер был куда тише. Морана огляделась, ожидая увидеть если не Верховного шисаи с женой, то хотя бы их детей. Но внутренний двор был совершенно пуст. Тонкий слой мелкого песка порывами ветра швыряло по полигону, то обнажая, то полностью скрывая черные полосы, оставленные священным огнем. Манекены были новыми, даже не покалеченными, их только трепало и кренило, но не более того. Два длинных здания, увитых девичьим виноградом, тянулись от ворот, создавая проход к храму. Между ними вела тропа из черных камушков. Она разветвлялась, одна широкая доходила до самых дверей кошачьего храма, вторая, поуже, вела к полуоткрытой комнате одного из зданий, с широкой глубокой ванной. Ее никогда не использовали, и девичий виноград оплел ее целиком, а летом и осенью нельзя было и догадаться, что там что-то есть.

— Как Нойко? — императрица остановилась у проема и, опершись на него плечом, увела крылья, будто пряча их. Воткнула факел в землю рядом, сложила руки на груди и тяжело вздохнула.

— Хорошо, — выдохнула Морана, вставая перед ней.

Люция махнула рукой, призывая продолжить ответ:

— Чем живет мой сын? Как себя чувствует? Тревожит ли его что-нибудь? Хочет ли он чего-нибудь? — она внимательно смотрела осьминожихе в глаза.

— Он был не очень здоров, когда пришел ко мне, но лекарств госпожи Химари и ваших подарков в виде Конфитеора оказалось достаточно, сейчас все хорошо, — кивнула Морана, деликатно не уточняя, что Конфитеора было с избытком, наверняка Изабель прекрасно это знала.

— Я видела его сегодня в море, — Люцифера перевела взгляд на ворота, скрывающие за собой вид на безбрежный океан.

— Да, он очень любит плавать, — осьминожиха качнула головой, прикидывая, стоит ли упоминать, что он пытался плавать самостоятельно, но не сумел. — Ему здесь нравится, он хотел бы остаться. Если вы не против, Ваше Императорское Величество, — поклонилась она, раскрыв щупальца в легком книксене.

Люция поморщилась и тяжело выдохнула. Она была против, но не хотела пока давить на него, опасаясь сделать только хуже.

— Остаться, говоришь? И что он будет здесь делать? Грести веслами от скалы к скале? — фыркнула она и передернула плечами. — Или заведовать борделем, как ты?

— Прошу прощения, но у меня не…

— Бордель, Морана. Дом с осьминожьими путанами, хоть как ты это назови, — махнула рукой императрица.

— Мое заведение…

— Твое «заведение» лишило тебя титула вассала и всех привилегий, — перебила ее Люция снова.

— Вы были против моего смещения, Изабель, — Морана выпрямилась и с тревогой глянула императрице в глаза.

— Понимаешь, о чем я? Нет у меня наследника, кроме него. Некому больше становиться императором. Некому. А если святейший херувим будет заниматься тем, что и вассалу не простили, совет взбунтуется, — цокнула императрица. — Он должен быть безупречен.

— А не плавать по морю с Луаной, которую в городе знает каждый, — протянула Морана и тяжело вздохнула. Полноватые щупальца опустились на землю, словно ей тяжело стало их держать.

— Дело не в твоей дочери, а в том, что он будущий император, он должен соответствовать.

— А если, — черные щупальца покрылись хаотичными алыми пятнами, — если, — Морана сжала кулаки, — если, — и выпалила на одном дыхании, — а если он не хочет быть императором?!

Люцифера вскинула брови и, помедлив, опустила руки.

— Да как будто я хотела. Как будто меня кто-то спрашивал. Как будто мне давали выбор, — отчеканила она и положила руку на диадему. — Это не вассалом быть, от этого нельзя отказаться ради какого-то борделя.

— Но это ведь вы его мать! Я родила, вы — воспитали! Нет?! — вспыхнула Морана, и щупальца вмиг окрасились алым целиком. — Но почему тогда я хочу, чтобы мой мальчик был счастлив, а вы — нет?

Люция, опешив, удивленно посмотрела на нее. Морана продолжала.

— Если вы понимаете и знаете, как тяжела ноша херувима; если вы сами на своей шкуре испытали эту несвободу, то как вы можете желать ему того же? — говорила шепотом, всерьез опасаясь гнева императрицы, уж смотрела она слишком хищно.

— Да, конечно, пусть будет счастлив один маленький крылатый осьминожик, а после моей смерти гори оно лиловым пламенем — нет больше херувимов, — прошипела сквозь зубы Люцифера.

— Может, Самсавеил услышит молитвы, и будет еще херувим, — взяв себя в руки, отозвалась Морана. Щупальца начали бледнеть.

— Не будет, — мотнула головой императрица. — Хоть сутками ему молись.

— И потому, что вы — последняя четырехкрылая императрица, вы заберете у сына мечту? — прошептала Морана, опуская голову. Грустно вздохнула, обняла себя за плечи.

— Императорам мечты не доступны, — горько прошептала Люцифера.

— Вы сказали, что херувимов не будет, тогда последним четырехкрылым императором будет Нойко, а не вы, — осторожно начала осьминожиха. — Вы взвалите эту ношу на него? Ведь это катастрофа, Изабель. Он не справится.

Императрица отвернулась, отстегнула диадему с пояса и покрутила в руке.