Аджим-Ушкай подземный - Камбулов Николай Иванович. Страница 2

А восемнадцатилетнему Дмитрию Блохину, как и его тринадцатилетнему братишке Мише, страшно хотелось побольше скопить гранат, револьверов и винтовок, в подходящий момент уйти в катакомбы и оттуда устраивать налеты на немецкие колонны, идущие к Керченскому проливу, чтобы переправиться на Тамань. Желание подогревалось слухами о том, что будто бы из плена бежали два советских командира Моисеев и Коваленко и тайно создают партизанский отряд в поселке Третий Самострой, даже наименование отряда произносилось: «Красный Сталинград», произносилось шепотом, с замиранием сердца.

К катакомбам подходили все новые подразделения и группы бойцов из арьергардных подразделений. Одни из них спускались в подземелья, другие располагались на поверхности. Так оказался у входа в Центральные каменоломни с остатками своего батальона капитан пограничных войск Виталий Васильченко. Он сурово сдвинул брови, резко бросил солдату, сказавшему ему что-то на ухо:

— Паникуешь?

Радист с простреленной рукой, подвешенной на груди поясным ремнем, облизал сухие губы, повторил:

— Совинформбюро сообщило: наши войска оставили Керченский полуостров. Не я один слышал, товарищ капитан.

Васильченко посмотрел на рацию: она была разворочена осколком.

— Еще кто слышал? — спросил он. Стоявшие вокруг бойцы наклонили головы, они не хотели повторять то, что сказал радист, то, что слышали сами по радио… И Васильченко понял: боец правду говорит. Капитан резко повернулся и направился к главному входу в катакомбы. Навстречу из лощины выполз броневичок, открылся люк, из машины выполз окровавленный лейтенант. Он хотел что-то сказать капитану, но тут же, безжизненный, рухнул ему под ноги.

Васильченко вскочил в броневик, крикнул:

— Кто поедет со мной в разведку?

Возвратился он один, пешком.

— Броневичок искалечили. Но мы им перцу всыплем. — Васильченко спустился в подземелье. Через час вновь появился на поверхности.

— В атаку пойдешь, — сказал он мне: капитан Васильченко хорошо знал меня по службе на границе. — Это приказ полковника Ягунова, — добавил он.

— Пойду, — ответил я.

Вокруг было тихо. Немцы не стреляли. Из подземелья начали выходить большие группы бойцов и командиров. Васильченко строил их, призывая всыпать гитлеровцам перцу, чтобы дать понять врагу, что Керченский полуостров держится, сражается.

Это был жестокий и неудержимый бросок огромной массы людей. Суровый, с лицом продубленным южными ветрами и жарким солнцем, Васильченко бежал впереди, держа в одной руке гранату, в другой пистолет. Вслед за ним, крича и гикая, неслись сотни людей, потрясая кто автоматом, кто винтовкой, кто просто крепко сжатым кулаком…

Гитлеровцы были смяты, отброшены на семь километров от прибрежных высот Керченского пролива…

Потом наступила тишина, такая глухая и мертвая, что хотелось кричать, чтобы убедиться, жив ли ты… Васильченко лежал возле подбитого броневичка. Он был ранен, тяжело, смертельно. Его красивые, большие темные глаза спокойно смотрели мне в лицо. Я подумал, что капитан меня не узнает, и мне хотелось сказать: товарищ капитан, это я, но он опередил:

— Всыпали им перцу… Нет, Красная Армия не оставила Керченский полуостров… Теперь отходим в катакомбы, к полковнику Ягунову…

Он не разрешил себя перевязывать, полз, оставляя за собой бурый след крови. Уже у входа в подземелье, когда кончилась вражеская бомбежка и со стороны поселка Аджим-Ушкай послышался лязг немецких танков, Васильченко скончался тихо, без стона.

1. ГАРНИЗОН ЦЕНТРАЛЬНЫХ

Камни, камни, холодные, ребристые. Куда ни пойдешь — камни и темнота, густая, непроглядная. Отсеки тянутся и вправо и влево. Толщина потолка огромная, местами до 25 метров. Ее чувствуют, она давит на людей, хотя по катакомбам могут свободно проходить даже колонны грузовых автомашин. Где-то ржут кони. До штаба глухо доносятся выстрелы, разрывы гранат. Это батальоны, охраняющие входы в подземелье, ведут бой с противником, пытающимся ворваться в каменоломни. Пустая затея! В Центральных каменоломнях свыше пяти тысяч вооруженных бойцов, тысячи керчан и керчанок, пожелавших сражаться за родную землю.

Там и сям светятся огоньки, но их все меньше и меньше — керосина нет, спички на исходе, жгут лучины. Надолго ли их хватит?.. Начальник продовольственного склада лейтенант Желтовский распорядился забить лошадей: мясо пойдет на питание, жир на освещение. На складе есть сахар, галеты, немного крупы.

К Ягунову подходит лейтенант Ефремов, личный связной командира гарнизона. Этот человек в курсе всех дел: ему приходится часто бывать в подразделениях, в госпитале, на складе, в отсеке, где размещены гражданские люди, в основном женщины и дети. У Ефремова кровоточат губы. Ягунов знает: лейтенант, чтобы утолить жажду, губами высасывал из холодных камней влагу. Так поступают все: минуты три напряженной работы губами, и во рту почувствуешь влагу — росинку воды.

— А как они? — показывает Ягунов на отсек гражданских.

— У них не получается, — опережая ответ Ефремова, говорит начальник штаба старший лейтенант Сидоров. — Просятся на поверхность, говорят: немцы у входов поставили бочки с водой.

— Это верно, установили, — отозвался батальонный комиссар, Парахин. — Колодец огнем поливают, а бочки расставили. Провокация какая-то, Павел Максимович… И все же придется разрешить выйти гражданскому населению.

— Придется, — тяжело вздыхает Ягунов. — У нас совсем мало продуктов и ни капли воды. Пусть, кто хочет, выходит…

Командиры батальонов — подполковник Бурмин, майор Попов, капитан Левицкий по приказу штаба открыли выходы для гражданского населения. Ягунов, Парахин и Ефремов подошли ближе к одному из них. Бочки стояли рядком, сквозь щели струилась вода. Женщины и дети, изнывая от жажды, толпой хлынули на поверхность, пригоршнями начали пить воду. Кто утолил жажду, отходили в сторону. Дети, довольные тем, что напились и видят солнечный свет, ликовали… Вдруг, когда толпа отошла от бочек, грянули пулеметные очереди. Взгорье покрылось сотнями трупов, а немцы все стреляли и стреляли и в тех, кто тянулся к бочкам, и в тех, кто успел напиться.

На вражескую провокацию подземный гарнизон ответил дерзкой вылазкой, коротким, но мощным ударом.

…День был обычным. Свободные от дежурства бойцы добывали воду. Продовольственники чайными ложками распределяли крупу, сахар, отсчитывали мизерные ломтики конины… Раненые ждали высадки десанта. Их понимали: раненые, им особенно хотелось, чтобы именно сегодня, немедленно появились в катакомбах ребята в знакомых маскхалатах, увешанные гранатами. Прислушивались. И будто бы там, наверху, слышался топот ног…

Что произошло в тот день, когда раненые слышали топот на поверхности, рассказывает найденный в катакомбах в 1943 году дневник политрука роты Александра Сарикова. «Грудь мою что-то так сжало, что дышать совсем нечем. Слышу крик, шум, быстро схватился, но было уже поздно.

Человечество всего земного шара, люди всех национальностей! Видели ли вы такую зверскую расправу, какую применяют германские фашисты? Нет! Я заявляю ответственно — история нигде не рассказывает нам о подобных извергах. Они дошли до крайности. Они начали давить людей газами. Полны катакомбы отравляющим дымом. Бедные детишки кричали, звали на помощь своих матерей. Но, увы, они лежали мертвыми на земле, с разорванными на груди рубахами, кровь лилась изо рта.

…Чувствую, что я задыхаюсь, теряю сознание, падаю на землю. Кто-то поднял и потащил к выходу. Пришел в себя. Мне дали противогаз. Теперь быстро к делу — спасать раненых, что были в госпитале…

Белокурая женщина лет 24-х лежала вверх лицом на полу. Я приподнял ее, но безуспешно. Через пять минут она скончалась. Это врач госпиталя. До последнего своего дыхания она спасала больных и теперь она, этот дорогой человек, удушена.