Выстрелы в Сараево (Кто начал большую войну?) - Макаров Игорь. Страница 13

Свидание в Конопиште состоялось июня и, следовательно, не мнимые сообщения о происходивших в Конопиште переговорах повлияли на решение послать убийц в Сараево. С другой стороны, у нас имеются достоверные сведения о том, что в Конопиште не было никаких переговоров относительно нападения Австро-Венгрии на Сербию. По сообщению русского посланника в Вене Шебеко [41]на свидании в Конопиште сербский вопрос почти не затрагивался [42].

Автором данной «утки» является сербский историк Станойе Станойевич [43], пустивший в свет брошюрку «Убийство престолонаследника Фердинанда» (1923) — бессодержательную, но кое-где хлесткую. Этого хватило, чтобы она сразу же пошла гулять по свету на немецком, английском и чешском языках. Привожу цитату из Станойевича по книге «Мозг Армии» (1929) советского военачальника Б. М. Шапошникова. Текст довольно сумбурный, но переводчик не виноват — таков оригинал.

После свидания кайзера Вильгельма II и австрийского кронпринца Фердинанда в Конопиште полковник Д. Дмитриевич, начальник осведомительного отделения сербского генерального штаба, получил секретное сообщение от русского генерального штаба о том, что русское правительство получило точные сведения о характере и цели свидания Вильгельма II и кронпринца Фердинанда, во время которого Германия одобрила план нападения Австро-Венгрии на Сербию и завоевания ее, а также обещала ей свою помощь и поддержку; другие сведения, которые после этого получил полковник Д. Дмитриевич, подтвердили точность данных, полученных от русского генерального штаба. Среди же сербской публики по поводу решений, принятых на свидании в Конопиште, были распространены фантастические и возбуждающие слухи; всеми овладела страшная нервозность, и воздух был наполнен электричеством.

В духе отменной казуистики выдержан вывод автора, примиряющий мышей и котов:

Виновного в причинах, которые вызвали мировую войну, нет и не может быть: вина лежит на самом историческом развитии государств, к тому приведшем [44].

Брошюра об убийстве Франца Фердинанда предназначалась не узкому кругу нашей читающей публики, а международной общественности, — поясняет один из современников. По его словам, взяться за перо Станойевича подвигнул его немецкий друг Г. Вендель [45], он же и сделал и немецкий перевод. В основу брошюры легли «рассказы осведомленных людей, участников событий, и записки самого историка о том, что он видел и пережил». Брошюра произвела международную сенсацию: «содержание ее каждый комментировал и интерпретировал со своей точки зрения» [46].

6. Капитан Верховский переселился в мою довольно просторную квартиру…

В. Н. Штрандман посетил квартиру Артамонова 1 октября 1911 года, сразу же по вступлении в должность первого секретаря дипмиссии. Вот его запись:

Полковник Артамонов с женой Людмилой Михайловной и двумя детьми (мальчиками) жил вблизи обсерватории. Вокруг виднелись только редкие домишки, а все остальное пространство занимали пустыри и поля под кукурузой. Артамонов принял меня весьма сердечно и тотчас пригласил перейти в столовую, к скромному, но мило накрытому столу с самоваром [47].

Белградская обсерватория, открытая в 1887 году, располагалась примерно в четырех километрах от центра города в так называемом Звездарском лесу, вблизи Дуная. Отсюда можно заключить, что Артамонов проживал достаточно далеко от здания русской миссии.

7. …что госпожа Гартвиг наносит визит своему сыну, консулу в Варне…

Артамонов ошибается: А. П. Гартвиг в момент смерти мужа находилась не в Варне, а в Константинополе [48]. Георгий Сергеевич Фонвизин (фон Визин) (?—1975), сын А. П. Гартвиг, руководил вице-консульством в Варне (1911 — апрель 1912), после чего был переведен в посольство в Константинополе вторым секретарем; в эмиграции во Франции.

8. Позднее я узнал, что он мне выслал три телеграммы, но я их не получил…

Поначалу я думал, что тому виной либо халатность, либо злой умысел Верховского. Но историк и агент советской разведки К. Звонарев поколебал такое представление. Дадим ему слово:

Больным вопросом в деятельности разведки являлся вопрос связи в мирное время с официальными военными агентами и офицерами-разведчиками, прикомандированными под ложными предлогами к посольствам и консульствам (явная аналогия с А. И. Верховским. — Казалось бы, этот вопрос является самым легким и несложным, но на деле было иначе. Если бы военное ведомство надеялось на дипломатических курьеров министерства иностранных дел, то оно получало бы почту от своих военных агентов, находившихся в восточных странах два-три раза в год. Кроме того, нужно иметь в виду, что надежность этих дипломатических курьеров была весьма проблематичной, и возможность их подкупить не представляла для иностранной контрразведки большого труда и не требовала особенно больших денег. И как в старое «доброе» время, когда деятельность «черных кабинетов» казалась крайне ограниченной и неусовершенствованной, Генеральный штаб до самого начала войны 1914–1918 годов продолжал вести со своими военными агентами самую секретную переписку по обыкновенной почте. Бывали случаи, когда военные агенты против этого протестовали, указывали, что «вся входящая и исходящая корреспонденция военного агента (телеграфная и почтовая) подвергается перлюстрации»… Но это не помогало.

Русские военные агенты давно били тревогу по этому поводу:

Так, еще в марте 1907 года военный агент в Болгарии, полковник Леонтьев, настоятельно предлагал: «…Необходимо ввести взаимное извещение о полученных номерах, так как некоторые донесения посылаются почтой, где пропажи составляют обычное явление, да и телеграммы не всегда доставляются по адресу…».

Русский морской агент в Америке указывал, что «почтмейстеры в Париже, Бухаресте, Галаце, Берлине и т. п. состоят на огромном жалованье у министерства внутренних дел…». И другой убийственный пример:

Военный агент в Австро-Венгрии, узнав, что австрийцы читали его и Генерального штаба шифрованные телеграммы и, следовательно, находились в курсе русских агентурных секретов, писал: «…Вот уже месяц, как я стал получать письма от неизвестных авторов и визиты подозрительных лиц. № 25-й, с которым я несколько раз встречался в обществе, тщательно меня избегает… Боятся вступать со мной в разговоры и все офицеры ниже генеральского чина…» [49].

9. Рано утром 13/26 июля в Ловране была объявлена мобилизация. Это был ясный ответ на все вопросы и сомнения.

Вечером того же дня по Фиуме (нынешней Риеке) распространились слухи о мобилизации в Сербии. На другой день в городе начались аресты сербских чиновников и адвокатов; остальным сербам было предложено покинуть Фиуме [50].

10. Я оставил мой большой багаж в отеле «Royal» в Фиуме…

В 1914 году в Фиуме было 20 отелей («Royal» располагался в городском квартале Корзо; в настоящее время в этом здании универмаг «Karolina Rijenka»). В то же время в Опатии, втором туристическом центре Австро-Венгрии после Карловых Вар, было 13 отелей, тогда как в Аграме (Загребе) — всего три.

11. В 2 часа пополудни стало известно, что Вена телеграфировала в Ниш об объявлении войны…

О ситуации в городе на тот час есть свидетельство мемуариста Д. Лончаревича:

На следующий день, в четверг, 28 июля, Землин был словно вымерший. Не получив из Вены ответа, я бесцельно бродил по городу. И тут застал совершенно безобразную картину. На углу Господского переулка я и еще четверо-пятеро прохожих случайно оказались свидетелями провозглашения чрезвычайного положения. Эта средневековая процедура вызвала у меня отвращение, и я ускорил шаги, чтобы быстрее освободиться от ужасного впечатления [51].