Выстрелы в Сараево (Кто начал большую войну?) - Макаров Игорь. Страница 2

В ноябре 1918 года вместе с сербской армией вернулся в Белград, где был представителем вождей Белого движения А. И. Деникина и П. Н. Врангеля. Активно участвовал в переезде в Сербию и устройстве трех русских кадетских корпусов и двух женских институтов (1920). Тогда же, по настоянию начальника штаба Русской армии генерала П. Н. Шатилова, сдал свой пост генералу Д. Н. Потоцкому и был принят в иностранный отдел королевского генштаба. Умер в русском госпитале в Панчеве от последствий ранения, полученного при немецкой бомбардировке Белграда в апреле 1941 года. Похоронен, по некоторым сведениям, на белградском Новом гробле.

Награды: ордена Св. Станислава 3-й ст. (1905); Св. Анны 3- й ст. (1906); Св. Анны 2-й ст. (декабрь 1912); Св. Владимира 4-й ст. (декабрь 1913); Св. Владимира 3-й ст; (март 1915).

Жена Людмила Михайловна (по некоторым данным, немка); трое детей (на 1905–1911); двое детей (на 1914).

Ниже впервые на русском языке публикуется (в моем переводе с немецкого) мемуарный очерк В. А. Артамонова (Берлин, 1938).

Нам удалось подвигнуть бывшего русского военного атташе в Белграде, генерала Артамонова, к тому, чтобы предоставить «Берлинер Монатсхефте» свои воспоминания о пребывании в Белграде в должности военного атташе. Генерал Артамонов в ходе борьбы по вопросу об ответственности за войну упоминался в непосредственной связи с зачинщиками покушения в Сараеве. Тем больший исторический интерес вызывают заметки генерала Артамонова, который был убежденным противником балканской политики Австро-Венгрии. Редакция Berliner Monatshefte.

С большой охотой я откликаюсь на пожелание редакции «Берлинер Монатсхефте» предоставить в ее распоряжение мои воспоминания о периоде службы в должности военного атташе в Сербии. Я прекрасно понимаю, что каждая из обеих участвовавших в мировой войне партий остается при своих особых позициях, взглядах, как, впрочем, и легендах, которые историкам тяжело согласовать друг с другом. Поэтому я прошу читателей услышать внепартийный голос из славянского лагеря.

Мировая история последних 200 лет, в особенности если принять во внимание войны между Россией и Турцией, показывает, что участие России в печальной судьбе балканских государств служит лишь свидетельством их горькой планиды. Нельзя, правда, утверждать, что преследуемые балканскими государствами цели освобождения от гнета Турции всецело отвечали готовности России поддержать справедливые устремления этих порабощенных народов. Нам при этом не требуется заглядывать глубоко в мировую историю. Нам только требуется вспомнить, что русско-турецкая война 1877-78-х годов ни в коем случае не была начата по желанию и при подготовке русского правительства — скорее, напротив, вопреки его воле, под давлением общественного мнения. Сказанное равным образом относится к Балканской войне 1912 года, которая также разразилась не по желанию и без согласия официальной России. София и Белград узнали об одобрении Россией их намерений только от Александра И. Гучкова, который посетил обе столицы летом 1912 года. Известно, что он был депутатом Думы и видным политиком, однако ни в коем случае не был уполномочен выражать мнение русского правительства. Напротив, он был известен тем, что очень часто его взгляды не совпадали со взглядами правительства. Участие в Англо-бурской войне подчеркивало его стремление к приключениям, хотя, может быть, до известной степени оно могло быть оправдано высокими идеалами.

В бытность военным атташе в Белграде, в годы перед Балканской войной, я часто посещал помощника начальника сербского Генерального штаба полковника Живоина Мишина. Это был великий славянин, патриот и настоящий солдат. Часто он мне говаривал в шутку, сожалея о постоянных ссорах на Балканах: «Русские должны нас, балканцев, выстроить строем и приказать: на-пра-во, на-ле-во…». В ответ на это я вынужден был выразить мои сильные сомнения в том, проявят ли балканцы в каждом отдельном случае готовность покориться воли России и не заявят ли либо те, либо другие, что их собственные интересы удовлетворены не полностью. Было абсолютно невозможно привести к согласию все интересы, и мы это испытали на себе, хотя балканские государства при определении своих границ выбрали русского царя в качестве третейского судьи. Болгария в 1913-м его решения дожидаться не стала.

Это показывает, каким слабым было влияние русского царя на решения балканских народов, когда они боролись за свои интересы. Поэтому тезис о том, что Россия в 1914 году побудила Сербию выступить чуть ли не в роли авангарда в спланированной ею войне против Австро-Венгрии, несостоятелен. Подобного влияния на Сербию Россия не имела; вместе с тем нельзя не принимать во внимание, что Сербия после Балканских войн 1912-13-х годов была изнурена и никак не в состоянии была вести даже оборонительную войну. Россия же, которая после войны с Японией еще не полностью восстановила свои силы и еще не завершила всю программу вооружения, была мало готова к новой войне.

Я вспоминаю, какое неприятное впечатление произвело на русских военных специалистов дважды появившееся в печати в первой половине 1914 года заявление русского военного министра генерала Сухомлинова о том, что Россия готова к борьбе. Эти заявления, напоминавшие высказывания французского генерала Лебефа от 1870 года, не отражали истинную русскую военную готовность, совершенно не учитывали внутреннее самочувствие русского народа, а в особенности установки руководящих военных кругов. На самом деле — правда, по некоторым устаревшим оценкам — была подготовлена только полевая армия, выполнение большой программы вооружения не было завершено; многое другое также находилось в неудовлетворительной степени готовности (тяжелая артиллерия, снабжение боеприпасами, система войскового пополнения во время войны и т. д.). А такого рода подготовленность имела решающее значение. Как можно в таком случае оправдать высказывания Сухомлинова? Разъяснение, приводимое в воспоминаниях генерала Сухомлинова, что тем самым он желал оказать давление на кабинет Думерга — Кайо относительно осуществления французской программы вооружения, выглядит откровенно слабым. И указание Сухомлинова на нервозное состояние русского народа в этом случае также не имеет доказательной силы. В свою очередь, попытка Сухомлинова обмануть западных специалистов, т. е. убедить их в готовности России к войне, была напрасной и выглядела по-детски. С другой стороны, неправильные и безрассудные заявления Сухомлинова давали иностранной прессе повод для атаки на «воинственную Россию» — эпитет, который эта страна не заслужила.

Я приехал в Белград из Афин, где был военным атташе с 1907 по 1909 год. Я прибыл в сербскую столицу 19 декабря 1909 года, как раз в день именин царя Николая II. Во время благодарственного молебна в русской дипмиссии я был лично представлен Е. К. В., тогдашнему наследнику престола Александру, господину Н. Пашичу, членам его правительства, некоторым представителям дипломатического корпуса, а также персоналу дипмиссии.

Посланник, господин Николай Гартвиг, который позднее сыграл в Белграде действительно выдающуюся роль, прибыл в Белград из Персии в августе 1909 года. Он был сыном врача, Генриха Гартвига, без сомнения, немецкого происхождения, который жил в русской Центральной Азии. Юный Николай, кроме высшей школы, посещал еще и Петербургскую музыкальную школу, так что едва не посвятил себя музыке вместо дипломатии. Если бы Гартвигу захотели дать прозвище, то лучше всего ему бы, вероятно, подошло такое — «немецкий друг». В свое время он был освобожден от своей должности в Тегеране, потому что в персидском вопросе не поддерживал взгляды русского министерства иностранных дел и без конца вступал в споры как с министром иностранных дел Извольским, так и с представителем Англии в Тегеране. Как известно, в 1907 году Извольский заключил с Англией договор о разделении сфер влияния в Персии. Во всяком случае, господин Гартвиг был приверженцем политики хороших отношений между Россией и Германией и, без сомнения, противником войны между этими двумя государствами.